Ровно 10 лет назад президент России Владимир Путин всех удивил, а многих напугал. На очередной Мюнхенской конференции по безопасности (этот форум собирается ежегодно уже более полувека) российский лидер выступил с энергичной речью, очень критической по отношению к политике Запада в отношении его страны. Эту речь нередко называют точкой отсчета нынешней конфронтации Москвы и Запада, апогеем которой стала аннексия Крыма и начало войны в Донбассе.
Перечитывать тогдашнее выступление Владимира Путина весьма интересно. Учитывая все то, что вместили прошедшие после мюнхенской речи 10 лет, некоторые ее пассажи кажутся парадоксальными: президент России из 2007-го как будто сам осуждает многое из сделанного им в последующие годы. Цитируем Путина:
«Сегодня мы наблюдаем почти ничем не сдерживаемое, гипертрофированное применение силы в международных делах, военной силы — силы, ввергающей мир в пучину следующих один за одним конфликтов. В результате не хватает сил на комплексное решение ни одного из них».
«В международных делах все чаще встречается стремление решить тот или иной вопрос исходя из так называемой политической целесообразности, основанной на текущей политической конъюнктуре».
«Я хочу это подчеркнуть — никто не чувствует себя в безопасности! Потому что никто не может спрятаться за международным правом как за каменной стеной».
«Сегодня же мы, наоборот, наблюдаем ситуацию, когда страны, в которых применение смертной казни запрещено даже в отношении убийц и других опасных преступников, несмотря на это, легко идут на участие в военных операциях, которые трудно назвать легитимными. А ведь в этих конфликтах гибнут люди — сотни, тысячи мирных людей!»
«Нельзя забывать, что демократический образ действий в политике обязательно предполагает дискуссию и кропотливую выработку решений».
«Нам пытаются навязать уже новые разделительные линии и стены — пусть виртуальные, но все-таки разделяющие, разрезающие наш общий континент».
«Мы хорошо видим, как изменился мир, реалистично оцениваем свои собственные возможности и свой собственный потенциал». (Цитируется по тексту, опубликованному газетой «Известия» 12 февраля 2007 года).
Об изменившемся за 10 лет мире, о возможностях и потенциале сегодняшней России и ее партнеров и противников в интервью Радио Свобода рассуждает политолог, специалист по проблемам международной безопасности Юрий Федоров.
— Можно ли сказать, что 10 лет назад в Мюнхене Путин вполне честно предупредил западные страны о том, что его не устраивает геополитическое положение России и он намерен начать конфронтацию с западным миром?
— Пожалуй, да. Путин в этой мюнхенской речи собрал воедино все типичные для тогдашней российской политической риторики обвинения в адрес Запада. Он заявил, что Запад обманул Россию, поскольку когда-то якобы обещал, что НАТО расширяться на восток не будет, упомянул американскую противоракетную оборону в Европе и так далее. Затем заявил, что Россия будет отныне проводить типичную для великой державы независимую политику. Видимо, за этим стояло представление о политике, не связанной ни с какими обязательствами и ограничениями, характерными для внешней политики государства, которое стремится присоединиться к сообществу цивилизованных стран, как тогда часто любили говорить. В общем, Путин провозгласил новый, более агрессивный курс. Другое дело, как на Западе отреагировали на это провозглашение.
— Была ли эта реакция достаточно адекватной? Речь Путина относится к 2007 году, а в 2008 году происходит российско-грузинский конфликт. Можно ли сказать, что в каком-то смысле Грузия предопределила Крым? А именно: не столкнувшись с серьезным противодействием Запада в 2008 году, Кремль понял, что да, можно действовать нахраписто.
— Да, вы абсолютно правы. Должен сказать, что сегодня грузинская война почти забыта и журналистами, и политологами. Между тем эта война была поворотным моментом, когда от слов о «независимой внешней политике» Путин перешел к делу и попробовал на практике реализовать некоторые из своих идей, которые вынашивались на протяжении длительного времени. А вот реакция Запада была очень показательна. Эта мягкость, нежелание признать российскую угрозу для стран бывшего СССР, с одной стороны, а с другой — вообще нежелание признать, что Россия встала на гораздо более агрессивный путь во внешней политике, предопределила многое. Она убедила Путина в том, что Запад слишком слаб, не готов к тому, чтобы силой противодействовать России. А Путин принимает во внимание лишь силу и решимость. Их отсутствие убедило Путина в том, что можно действовать и дальше. После 2012 года, когда Путин вновь формально, а не только фактически, стал главой государства, и началась реализация того, что потом было названо концепцией «русского мира», мы всё это знаем.
— Существуют две противоположные интерпретации того, что происходит в последние годы в отношениях Запада и России. Вы излагаете интерпретацию, которая совпадает с западной: путинская Россия агрессивна, она стремится к восстановлению сферы влияния в пределах бывшего Советского Союза, а, может быть, и шире. Российская интерпретация часто звучит, в том числе из уст самого Путина, как оборонительная, в духе известного объяснения российской стороны: мол, если бы мы не взяли Крым, завтра там были бы войска НАТО. При таком различном толковании фактов возможен ли вообще какой-то диалог и компромисс — или это положение, когда одна из сторон должна в итоге непременно проиграть?
— Здесь на самом деле два вопроса. Первый — это вопрос о восприятии Россией западной политики. Внешнеполитическое видение Путина и тех людей, которые его окружают, представляет собой смесь двух комплексов. С одной стороны, это мегаломания, представление о России как о великой державе, которая должна вновь обрести свою силу и влияние в мире, стать наравне с Соединенными Штатами или Китаем, мания величия своего рода. С другой стороны, это мания преследования, убеждение в том, что Россия окружена врагами, эти враги стремятся подорвать ее влияние, а то и вообще уничтожить страну как субъект мировой политики. Об этом, например, довольно откровенно говорил Николай Патрушев. Эта смесь двух маний ведет к абсолютно неадекватному восприятию мировой политики. Поэтому я не могу утверждать, что российское представление о том, что если бы не был захвачен Крым, то там появились бы войска НАТО, — это только пропагандистский инструмент. Я не исключаю, что в Кремле действительно так думают. Это и предопределяет опасность российской внешней политики, а это все-таки политика ядерной державы.
Другой вопрос, можно ли строить с Россией какие-то схемы сотрудничества, если ее политика определяется такими комплексами. Наверное, это возможно в каких-то конкретных областях, по отношению к каким-то отдельным проблемам, но на самом деле очень трудно реалистически мыслящему человеку выстраивать нормальные отношения с человеком, чье поведение мотивируется болезненными представлениями о внешнем мире и о тех людях, которые его окружают.
— Вы говорите о болезненности восприятия, о комплексах, которые движут российской внешней политикой. С другой стороны, и прокремлевские политологи, и лица из окружения Путина, иногда и он лично взывают к прагматизму, к тому, что следует договариваться, что надо провести раздел сфер влияния в том духе, который господствовал в мировой политике в прошлом и даже позапрошлом столетиях. Предлагается возврат к духу Realpolitik. Насколько, по вашему мнению, искренне это мыслится? Путинская альтернатива —это возврат к реальной политике или нечто другое? Он революционер или реакционер?
— Да, звучат такие предложения со стороны российской политологической тусовки, в какой-то мере это свойственно и российской дипломатической риторике, хотя в гораздо более завуалированном виде. Учредить некий новый Священный союз: Россия, Китай, Соединенные Штаты, возможно, Европа — ну, упоминаются разные конфигурации. В интеллектуальном отношении это действительно наследие XIX века, может быть, и несколько более позднее — Ялтинско-Потсдамского миропорядка. Но это нельзя назвать прагматической политикой или, если хотите, Realpolitik по одной простой причине. Ведь реальное влияние России несопоставимо с тем влиянием, которое имела, скажем, Россия Николая I в постнаполеоновской Европе или сталинский Советский Союз после Второй мировой войны. ВВП России — меньше 2% мирового ВВП, то есть в 10 раз меньше, чем ВВП Соединенных Штатов. Тут можно приводить массу разных цифр, показывающих, что Россия в лучшем случае региональная держава, как в свое время сказал Барак Обама. Владимир Путин очень обиделся на такое сравнение, но это действительно так. Поэтому о каких разделах мира на сферы влияния можно говорить, причем таких, чтобы сфера влияния у России была очень солидной и заранее определенной? Это нереалистичный подход, возвращение к тому самому комплексу великой державы.
Другое дело, что мне иногда кажется, что если некая Realpolitik восторжествует в мире, то в ее основе будет лежать большая сделка между Соединенными Штатами и Китаем, как двумя глобальными державами. Но место России в этой сделке где-то даже не на вторых, а на третьих ролях.
— Однако новый президент Соединенных Штатов Дональд Трамп скорее позиционирует себя как сторонник конфронтационной политики как раз в отношении Китая. Не сделки, а наоборот, конфронтации — экономической, а там, глядишь, и силовой в той или иной степени. Именно с этим многие политологи, в том числе и западные, связывают авансы Трампа в отношении России: как говорится, против кого будем дружить? Понятно, что против Китая. Не сможет ли путинская Россия за счет этого «сорвать банк» в ближайшие годы, и не произойдет ли в результате переформатирование всей системы безопасности в мире?
— Если действительно в политике США возобладает конфронтационная линия в отношении Китая, а само по себе это еще не факт, потому что Китай и Соединенные Штаты связывает очень разветвленная и мощная система экономических взаимоотношений, то в Кремле могут попробовать пойти на такую сделку с Соединенными Штатами. Но это может Кремлю и России очень дорого обойтись. Потому что практически российский Дальний Восток беззащитен в случае каких-то осложнений с Китаем. Я бы даже сказал — может быть, это будет некоторым преувеличением, — что российский Дальний Восток остается российским до тех пор, пока в Пекине не приняли иное решение. Тут даже речь идет не о каком-то гипотетическом военном вторжении, а просто о том, что российские дальневосточные регионы могут в один прекрасный день понять и признать очень простую вещь: что Пекин рядом, совсем близко, а Москва очень далеко и не поможет. И вполне возможно, что какой-то альянс с Китаем будет более выгоден с прагматической точки зрения для них, чем сохранение нынешнего порядка вещей. Тут очень трудно, конечно, предсказывать, как будут развиваться события на Дальнем Востоке в случае осложнения отношений Москвы и Пекина. Но китайская реакция может быть достаточно болезненной для России.
— На Дальнем Востоке на данный момент Россия не слишком активна, а вот в отношении Европы скорее наоборот. Эта активность, по крайней мере на первый взгляд, смотрится достаточно успешно, поскольку среди европейских политиков все больше тех, кто склоняется к идее отмены режима санкций против России, заявляет о своих симпатиях к Москве. Можно ли сказать, что Кремль за последние годы взял своих оппонентов измором?
— Я бы не стал преувеличивать значение этих настроений. Да, они есть практически во всех европейских странах, но это все-таки настроения тех политических сил, которые еще не пришли к власти. А я, например, не уверен в том, что — представим чисто гипотетический вариант — Марин Ле Пен, избранная президентом Франции, сразу начнет реализовывать все свои заявления о необходимости пересмотра отношений с Россией.
— А что ей мешает?
— Декларации тех политических сил и партий, которые стремятся к власти, часто очень сильно отличаются от их практических действий после прихода. Но это очень общее рассуждение. Да, складывается впечатление, что в Европе несколько «устали» от санкций, от так называемой украинской проблемы. Но я не уверен в том, что Россия может что-то новое предложить Европе в обмен на отмену санкций. А ведь ни один серьезный политический деятель в Европе не возьмет на себя ответственность за новое осложнение ситуации в Украине и вокруг нее, не даст зеленый свет на очередную российскую военную авантюру против Украины, к которой могло бы привести снятие санкций. Европейские политики, а они действительно прагматики в массе своей, скажут: а что мы получим взамен? Ответ Кремля может быть только один: мы будем с вами сотрудничать, скажем, в борьбе с международным терроризмом. Очень хорошо, давайте сотрудничать. Но что, собственно, Россия может предложить в сфере борьбы с терроризмом? Там ведь масса вопросов.
Москва не считает, например, одиозную организацию ХАМАС террористической. Конечно, в Европе могут поставить вопрос: пусть российские сухопутные войска начнут действительно реальную крупномасштабную операцию в Сирии против «Исламского государства». Но это практически невозможно.
Если Россия решится на сухопутную операцию в Сирии, то это может привести к новому Афганистану. Я думаю, что Кремль на это не пойдет. Просто так «вбомбить в пыль» «Исламское государство» (в РФ признано террористической организацией, — прим. ред.), конечно, можно, но это не ликвидирует истоки и корни такого явления, как исламский радикализм и терроризм. Так что здесь тоже есть масса подводных камней.
— Итак, 10 лет назад, если вести отсчет от мюнхенской речи, начался период резкого ухудшения отношений России с Евросоюзом и США. К какому промежуточному балансу мы сейчас можем прийти, спустя 10 лет после выступления Путина?
— Кремль попытался реализовать политику, которую Путин провозгласил в своей речи в Мюнхене 10 февраля 2007 года. Мы можем констатировать, что эта политика себя исчерпала, зашла в тупик. В отношении Украины Путин своих целей не добился, никакой «Новороссии» не получилось. Запад пошел на достаточно болезненные для России санкции в результате действий в Донбассе, особенно после уничтожения малайзийского авиалайнера. Запад проявил достаточно жесткую позицию по отношению к возможным действиям России в странах Балтии. Да, в Европе и Соединенных Штатах раздаются голоса в пользу того, что санкции нужно отменять. Но пока они не отменены и неизвестно, будут ли. Ничего конкретного, реального Путин достигнуть не смог. Его задача сейчас заключается в том, чтобы попытаться без особого ущерба для своего реноме, политического профиля выйти из этой ситуации, сохранив хотя бы частично лицо, — считает политолог, специалист по проблемам международной безопасности Юрий Федоров.
