Шесть лет гражданской войны в Сирии. Почему Асада можно считать ближневосточным Франко, и почему Соединенные Штаты сделали так мало, чтобы помочь его жертвам — 80 лет спустя после того, как либерально настроенные американцы взялись за оружие в гражданской войне в Испании.
Среди бесчисленных душераздирающих снимков, дошедших до нас из поистине земного ада Алеппо, есть один, который особенно врезается в память: убитая горем мать, воздевая глаза к небу, качает на руках безжизненное тело своего ребенка и оглашает разрушенный город криком отчаяния. Человеческая трагедия в разоренном войной сирийском городе, который российские самолеты на службе у Башара Асада подвергают безжалостным бомбардировкам, оказалась настолько будоражащей потому, что была слишком узнаваемой.
Вспоминаются невероятно схожие сцены страдания из «Герники» Пикассо — знаменитой картины, в которой изображен такой же налет на баскский город гитлеровского легиона «Кондор» в 1937 году. Неизбирательное и методическое уничтожение гражданского населения осью Асад — Путин — «Хезболла» оказалось зловещим напоминанием об ужасах, совершенных националистскими силами Франсиско Франко и их фашистскими союзниками во время гражданской войны в Испании.
Сходства между Испанией 80-летней давности и сегодняшней Сирией слишком пугающие, чтобы их можно было не замечать: сдерживаемая историческими факторами, но давно назревавшая этническая и религиозная напряженность вылилась в жестокие гражданские войны, которые разорвали на части ослабленные государства и обернулись невообразимым варварством с обеих сторон. В Сирии алавитско-шиитское меньшинство борется против свободных отрядов суннитских и курдских оппозиционных групп — таких как Сирийская свободная армия, курдские ополченцы и джихадисты вроде ИГИЛ и «Аль-Нусры» (террористические организации, запрещенные в России — прим. ред.) — между которыми существуют глубинные расхождения, нередко доводящие до кровопролитья. Лучше вооруженный, лучше подготовленный и располагающий активной поддержкой иностранных держав, таких как Россия и Иран, диктатор в Дамаске пользуется бездействием западных демократий, которые в свою очередь утверждают, что их неспособность вмешаться в конфликт на стороне жертв на самом деле представляет более высокую форму реализма или результат их принципиального неприятия войны.
Замените Асада — Франко, оппозиционные группы — разношерстной толпой соперничающих друг с другом коммунистических, анархистских и марксистских ополченцев, которые составляли испанский Народный фронт и отличались такими же мрачными и глубокими идеологическими, религиозными, этническими и географическими линиями разломов, и история начинает звучать эхом. Добавьте к этому разрушительное вмешательство Германии и Италии на стороне Франко и последующее, хотя и неохотное, вовлечение в конфликт Советского Союза отчаявшимся республиканским правительством, которое игнорировали нерешительные западные державы, и вы станете свидетелями повторения истории худшим из возможных способом.
Однако книга Адама Хохшилда (Adam Hochschild), представляющая отчет об участии американцев в испанской гражданской войне, «Испания в наших сердцах» (Spain in our hearts), проливает свет на одно важное различие: на Испанию в отличие от Сирии американцы не смотрели сквозь пальцы, даже когда так поступало их правительств. Многие из них — на самом деле тысячи — не только выступали публично, собирали средства, организовывали поддержку и неустанно оказывали давление на Белый дом, чтобы заставить его вмешаться, но сами взяли в руки оружие и отправились в Испанию, чтобы сражаться и даже умереть за дело республики.
«Если говорить о людях моего поколения, то Испания была в наших сердцах», — писал французский писатель Альберт Камю, у которого Хохшилд позаимствовал название для своей книги. Учитывая относительную тишину и упорное бездействие перед лицом сирийских зверств, которое мы наблюдаем при президенте Бараке Обаме и теперь при президенте Дональде Трампе, невольно возникает вопрос: что же тогда — если вообще что-нибудь — носят в своих сердцах сегодняшние американские интеллектуалы?
Для достойной восхищения, хотя по большей части забытой, группы американских мужчин и женщин, которые воевали в Испании, такие места, как Харама, Брунете, Теруэль и река Эбро, где проходили одни из наиболее тяжелых боев в современной истории, были символами чести, солидарности и самопожертвования. Выходя за границы чрезмерно романтизированных портретов международной бригады, созданных знаменитыми писателями, которые в военное время работали корреспондентами, например, Эрнестом Хемингуэем (чей роман «По ком звонит колокол» был беллетризованным отчетом о жизни в Испании), Хохшилд делает очень личный набросок поколения американцев, чья непоколебимая приверженность всеобщей справедливости в современном мире кажется настолько же невообразимой, насколько похвальной.
В гражданской войне в Испании приняло участие около 2800 американцев, из которых, по оценкам, 750 так и не вернулись назад и были убиты или погибли во время боевых действий. Хотя Хохшилд, признанный автор научной литературы и журналист, перу которого принадлежат популярные статьи о наследии сталинизма, Первой мировой войне и хищнической эксплуатации Конго королем Леопольдом, подробно не рассматривает сложные исторические обстоятельства, которые послужили причиной войны и осложнили ее ход (они подробно обсуждаются в более развернутом историческом повествовании Пола Престона (Paul Preston) и Энтони Бивора (Antony Beevor), его внимание сосредоточено на личном опыте людей, которые являют собой целый поток характеров. Каждый из них благодаря удивительному своеобразию и необычному жизненному пути достоин отдельной биографии.
Одним из наиболее видных членов бригады Авраама Линкольна — именно под этим именем были известны американские добровольческие подразделения в Испании — был Боб Мерримен (Bob Merriman). Рослый, плечистый и учтивый аспирант из Калифорнии, он во время Великой депрессии оставил экономический факультет в Беркли и вместе со своей женой Марион отправился в Москву писать докторскую диссертацию. Когда за переворотом Франко против демократически избранного правительства Испании последовали боевые действия, этот добрый великан, которому «не давала покоя» судьба республики, не стал сидеть сложа руки.
Будучи курсантом ROTC (служба вневойсковой подготовки офицеров резерва), который числился офицером армейского резерва, он быстро впрыгнул в поезд и пересек Европу, чтобы присоединиться к республиканской армии, где был назначен заместителем командира американского батальона и в конце концов был повышен в интербригаде до звания майора. Как выразился один из его товарищей, он обладал «физическими данными спортсмена в сочетании со сдержанными манерами ученого и погруженностью в себя, которая говорила о большой внутренней силе».
Журналистка Марта Геллхорн (Martha Gellhorn), которая освещала военные события для журнала Collier’s и позднее стала третьей женой Хемингуэя, вспоминала, как Мерримен описывал борьбу, подобно учителю, объясняющему материал своим студентам в Беркли, и отметила, что «его голос вызывал у людей желание обращаться к нему „профессор“». Накануне боя Мерримен записал в своем дневнике: «Марион, дорогая, я люблю тебя! Я готов умереть за свои идеи — но можно ли мне ради них и ради тебя жить!» Оказалось, что нет: хотя его тело так и не было найдено, предполагается, что он был убит, героически ведя свои осажденные войска в атаку в районе реки Эбро.
Потом был Джозеф Селигман младший (Joseph Seligman Jr.), уроженец Луисвилля, штат Кентукки, отец которого ранее занимал пост председателя Республиканской партии и был весьма известным адвокатом. Он тоже, будучи на последнем курсе, оставил учебу в Свартморском колледже и отказался от планов по изучению философии в Гарварде, чтобы вступить в борьбу за республику. Сначала его не допустили к службе по возрасту, тогда он за 15 долларов купил у случайного ирландца документы, удостоверяющие личность, и был зачислен под его именем в британский батальон.
В письме к своим родителям, которое отправил его друг уже после того, как Джозеф покинул страну, он объяснял: «Я собираюсь в Испанию… Я действительно слишком взволнован и возмущен… чтобы заниматься чем-то иным», потому что «Испания представляется мне решающим испытанием». Он просил у своей семьи: «Пожалуйста, не пытайтесь меня преследовать или поймать». Они предпринимали подобные попытки, но те оказались бесплодными: смертельная пуля в голову сразила Селигмана в первый день битвы за Мадрид.
Немного растерянные и без какой-либо организации, сотни американцев, зачастую в повседневной одежде и легкой спортивной обуви, пробивались на фронт — несмотря на грозные предостережения Госдепартамента, который делал все возможное, чтобы их остановить — на кораблях, поездах, автобусах и пешком, имея за плечами очень незначительную военную подготовку или не имея ее вовсе. Был среди них и Хайман Хаим Кац (Hyman Chaim Katz), раввин из Нью-Йорка; Сэмюэл Левингер (Samuel Levinger), сын раввина из Огайо; Алва Бесси (Alvah Bessie), бывший театральный актер и писатель, у которого в Бруклине остались жена и двое детей; Дэвид Маккелви Уайт (David McKelvy White), сын бывшего губернатора штата Огайо, который учился в Принстонском университете и преподавал английский язык в Городском колледже.
Джеймс Нойгэсс (James Neugass), который после Гарварда, Йеля и Оксфорда успел опубликовать стихи в The Atlantic Monthly, прежде чем оказался за рулем республиканской скорой помощи; Тоби Дженски (Toby Jensky), дочь русских иммигрантов, которая оставила свою медсестринскую работу в Beth Israel Hospital, чтобы заботиться о раненых республиканских солдатах (один из которых страстно в нее влюбился); Джон Куксон (John Cookson), старший преподаватель Университета штата Висконсин, чье надгробие на берегу реки Эбро, по-видимому, единственная оставшаяся из всех могил убитых в войне американцев; и Чарльз Орр (Charles Orr), еще один университетский преподаватель экономики, который в то время проводил со своей новой женой Лоис медовый месяц во Франции, супруги прервали свой отпуск и автостопом добрались до Барселоны, чтобы оказать посильную помощь республике.
Хотя прибывшие в Испанию американцы были представителями самых разных профессий и принадлежали различным слоям общества, многие из них были интеллектуалами, отправившимися защищать конкретные идеи, которые были им дороги. Три четверти составляли члены коммунистической партии, и по меньшей мере треть были жителями Нью-Йорка. Не менее 60 были студентами, преподавателями, сотрудниками или выпускниками Городского колледжа — известного очага радикальных идей, воспитанниками которого также были знаменитые нью-йоркские интеллектуалы: Ирвинг Хоу, Дэниэл Белл и Ирвинг Кристол. Почти половину всех добровольцев, по оценкам Хохшилда, составляли евреи, из одного только еврейского сиротского приюта в Бруклине было десять человек.
В результате, по окопам Ла-Манчи и Каталонии эхом разносилась еврейская речь. Вопреки всем социальным, экономическим, этническим, географическим и даже политическим разногласиям американцы были объединены глубокой приверженностью демократическим ценностям и пророческим страхом, что, как предупреждал еврейский журналист, вскоре ставший республиканским солдатом, Луис Фишер: «Если демократия потерпит поражение в Испании, Рим и Берлин будут убеждены в том, что они могут безнаказанно продолжать свои кампании против малых государств. Очередь крупных государств придет позднее».
Первое, что спросил осенью 1936 года один тяжело больной пациент в больнице Сан-Франциско, пробудившись после дня, проведенного без сознания, было: «Сдался ли Мадрид?» Хотя сегодня идет уже седьмой год гражданской войны в Сирии, трудно представить, чтобы многие американцы проявляли столь живой интерес к судьбе Алеппо. Большинство американцев хранят молчание. И невозможно удержаться от того, чтобы не провести параллели с героями Хохшилда в попытках разобраться, почему.
Этому находится несколько объяснений, на них указывает и сам Хохшилд. По мере того как положение республики постепенно ухудшалось и националисты отвоевывали новые позиции, многих американских добровольцев постигло разочарование. В начале войны молодая, недавно вышедшая замуж Лоис Орр, завороженная недолговечной анархистской революцией, которая разворачивалась перед ней в Барселоне, отметила, что «все было новое и непохожее, все казалось возможным, формировались новое небо и новая земля».
Однако к концу войны даже у самых оптимистически настроенных появились сомнения: показательные процессы в Москве, масштабная чистка Сталина, смертельная борьба между конкурирующими республиканскими ополченцами и в конечном счете Договор о ненападении, подписанный Берлином и Москвой в 1939 году — все это поколебало веру многих, разоблачив ложь и лицемерие, скреплявшие сталинский режим, которые сами они провозглашали спасительным для республики и образцом для подражания.
Подобно Джорджу Оруэллу, который в повести «Памяти Каталонии» отметил собственное разочарование радикальными идеями, которые сам отстаивал, сражаясь в рядах республиканских марксистов (ПОУМ), многие американцы в Испании утратили веру в привлекательность идеологии и жизнеспособность грандиозных политических формул для преобразования общества.
Опыт современного казановы Луи Фишера — который, казалось, в каждом городе заводил себе по ревнивой любовнице, включая младшую дочь Сталина, Светлану — говорит сам за себя: до войны он походил на советского лакея, охотно пишущего благожелательные и радужные рассказы о жизни при Сталине. Однако к концу 1930-х годов, с каждым новым приходящим из Москвы известием об очередном пропавшем друге, чувствуется, как внутри у него что-то обрывается. В конце концов он предлагает собственное интеллектуальное покаяние в книге «Бог, обманувший ожидания» — знаменитом сборнике эссе бывших коммунистов, рассказывающих каждый свою историю крушения иллюзий.
В 2012 году Ребекка Шехтер (Rebecca Schachter), чей дядя Фил был американским добровольцем, пропавшим без вести в битве при Брунете, отправилась туда, чтобы прочесть для него заупокойную молитву каддиш. «Я сказала ему, что мы чтим его доброту и идеализм и что правда мира политически оказалась гораздо сложнее, чем он мог тогда знать», — вспоминает она. Это осознание сложности политики и косвенных пределов ее эффективности стало отрезвляющим уроком для многих интеллектуалов альтруистов, которые в результате отдалились от политики и погрузились в себя.
Тектонический сдвиг в позиции американской интеллигенции, несомненно, также способствовал подготовке условий для нашей нынешней апатии. Независимо от того, откуда они пришли и чем занимались, многие из главных героев Хохшилда воспринимали себя аутсайдерами по духу, если не по форме. Даже будучи относительно состоятельными или успешными писателями и учеными, эти люди все же разделяли чувство отчужденности и серьезного отрыва от своего общества, которое только усиливало их потребность уехать за границу в поисках того места, которому они действительно должны принадлежать.
Но менее чем за два десятилетия это общее чувство отчужденности быстро рассеивается: интеллектуалов не обошла стороной послевоенная эпоха финансового благоденствия, многие из них вдруг обнаружили, что их радикализм все чаще смягчается удобствами жизни среднего класса и особенно обретенной респектабельностью и влиянием, которым они теперь могли пользоваться в университетах, средствах массовой информации, а также на правительственных постах.
Литературный критик Ирвинг Хоу (Irving Howe) был настолько встревожен этим преобразованием, что в ответ на него основывает новый журнал, метко названный Dissent (инакомыслие), и использует его, чтобы сетовать на, с его точки зрения, «эру конформизма». Учитывая продолжающееся общественное признание, безопасность и даже поддержку, которыми большинство интеллектуалов (к счастью) продолжают пользоваться сегодня в Америке, не удивительно, что многие из них потеряли интерес к загранице и попыткам изменить мир, который, с их точки зрения, по крайней мере обращается с ними не так уж плохо. Вместо того чтобы бороться против власти, они привыкли с ней солидаризироваться — по мере того как интеллектуальная жизнь вырождалась в комфорт политической ангажированности.
Однако самым неожиданным является главный фактор, потенциально ответственный за современное молчание многих американских интеллектуалов в отношении Сирии: это мультикультурализм. То, что политологи назвали бы законом непреднамеренных последствий: само множество идей, нацеленных на расширение прав и возможностей бесправных групп, как это ни парадоксально, по крайней мере в Сирии, также содействует их жестокому подавлению.
Во время прощального парада в Барселоне в октябре 1938 года, отмечающего вывод интернациональных бригад, Долорес Ибаррури (Dolores Ibarruri), знаменитая коммунистка, известная своими пламенными проповедями (ее также называли La Pasionaria), поблагодарила иностранных добровольцев за их жертву. «Эти люди прибыли в нашу страну как крестоносцы, борющиеся за свободу. Они оставили все: своих возлюбленных, свою страну, дом и состояние… они пришли и сказали нам: „Мы здесь, ваше дело, дело Испании — и наше тоже. Это дело всего передового и прогрессивного человечества“, — сказала она, прежде чем обратиться к ним напрямую. — Вы — героический пример демократической солидарности и всеобщности».
Между тем мультикультурализму удалось подточить именно это чувство солидарности и универсальности: в процессе устранения несправедливых дискриминационных барьеров и исправления исторических предрассудков мультикультурализм акцентировал новые различия и спровоцировал альтернативные расколы. Как недавно спросила у репортера одна из обескураженных жительниц Алеппо: «Вы молчите, потому что в нашей стране есть мусульмане?»
Ответ: да, но не по тем причинам, которые подразумевает она. Американские интеллектуалы хранят молчание не потому, что им свойственна предвзятость. Но для того, чтобы не показаться таковыми. У кого-то опасения вызывают попытки противостоять внешней политике первого афроамериканского президента США. Для других какая бы то ни было иностранная интервенция Америки автоматически приравнивается к империализму, который в их глазах является первородным грехом Запада. Озабоченные, среди прочего, созданием «безопасных территорий» в университетских городках или бойкотированием Израиля, они, кажется, ради собственного удобства забыли о бедственном положении самих сирийцев.
Хотя Испания была белой и христианской, в то время как сирийцы (в основном) арабы и мусульмане, те, кто отправлялся воевать в Испанию, часто служили бок о бок с афроамериканскими добровольцами — один из которых некоторое время даже командовал батальоном Авраама Линкольна — и воспринимали своих республиканских братьев по оружию, независимо от их происхождения, именно так: как собственных братьев.
Дело Испании могло быть всеобщим делом благодаря вере в возможность общемирового братства, скрепленного демократическими ценностями: свободой, справедливостью и равенством. Однако, раздувая значение ряда характерных черт, таких как раса и этническое происхождение, которые нас только разделяют, политика идентичности невольно подрывает основы основ наших моральных и политических принципов, которые могли бы всех нас объединить.
В своей книге Хохшилд не упоминает Сирию. Но, если читать ее во время выпуска вечерних новостей, невозможно не задуматься, насколько это своевременное предупреждение. Несмотря на отчаянные просьбы о помощи в адрес других демократий, таких как Великобритания, Франция и США, неизбежное сближение республики с Советами было необходимостью — а не выбором — поскольку они единственные были готовы продавать ей оружие. «Вы не должны позволить Америке отделаться пассивностью в этой великой борьбе, — писал Фишер. — Бездействуя, мы тоже встаем на чью-то сторону». Даже президент Франклин Рузвельт в конце концов согласился с этим, когда признал, что эмбарго на поставки оружия было «серьезной ошибкой».
Аналогичный сценарий разыгрывается сегодня в Сирии. Долго не решавшаяся взять инициативу на себя и вооружить умеренные повстанческие группы, Америка подготовила почву для возникновения джихадистских группировок, таких как ИГИЛ и «Аль-Нусра». Подобно тому как советская помощь радикализовала республику изнутри — и во многом обрекла ее на неудачу — распространение исламского фундаментализма сегодня помогает решать печальную судьбу сирийской оппозиции.
Однако еще большую угрозу несет в себе деструктивное вмешательство иностранных держав. Гитлер и Муссолини предоставляли Франко современное оружие, советников и даже боевые части, без которых его силы никогда не смогли бы возобладать. Путин вместе с Ираном и «Хезболлой» теперь делают то же самое для Асада. Но для фашистских диктаторов Испания была полигоном: они уже начинали подумывать о следующей мировой войне и ставили перед собой гораздо более разрушительные цели. Если бы эти силы потерпели поражение в Испании, едва ли они решились бы следовать до конца.
Нет никаких сомнений в том, что Иран Хаменеи и Россия Путина отличаются от гитлеровской Германии, а также в том, что сирийская оппозиция в ее нынешнем виде не слишком проникнута духом Джефферсона. Но этого нельзя было сказать и об Испанской республике. Многие из тех храбрых мужчин и женщин, которые сопротивляются Асаду, тем не менее находятся на правой стороне истории. Следовательно, помогать им любыми доступными способами, чтобы защищать права человека и продвигать дело свободы, не есть проявление империализма, но дело гуманизма. И, как напоминает нам Хохшилд, когда-то американцы считали это своим долгом.
