«Анархия еще никогда не избавляла от голода и нищеты. Пока мы не разъясним себе суть российского кризиса, нам остается лишь с ужасом ждать возможности кризиса португальского, который возьмет происходящее за образец и приведет нас к таким же потрясениям»
O Dia (Лиссабон), 22 мая 1917 года.
«Революция в России. Отречение царя. Становление либеральной системы. Эта революция имеет определяющее значение для судеб австро-германских династий. Это пример, это зараза», — так писал 16 марта 1917 года в своем дневнике Жоау Шагаш (João Chagas), дипломатический представитель Португалии в Париже и ярый защитник участия страны в Первой мировой войне. По мнению Шагаша, произошедшая в том месяце революция (в самой России, жившей по юлианскому календарю, это был февраль) должна была подтвердить справедливость португальского вступления в войну. В соответствии с идеологическим прочтением конфликта, которое использовали Шагаш и другие радикальные республиканцы, война была необходима, поскольку представляла собой шаг вперед на пути человечества к свободе, демократии и, как ни странно, всеобщему миру. Царь первым среди монархов лишился трона, потому что был самым деспотичным из всех, но и других вскоре ждала та же участь. Более того, русская революция, превращая прежних подданных царя, которые в его руках мало чем отличались от марионеток, в полноправных граждан, должна была способствовать укреплению военных усилий этой страны и ускорить падение центральных империй. Таким был урок революции 1789 года и массовой мобилизации, декрет о которой четыре года спустя издала молодая Французская Республика: свободный народ был непобедим. В общем, из Петрограда приходили отличные новости. Через пять дней Шагаш в своем дневнике описал провозглашение республики в России как «не какое-то сиюминутное дело, но событие целой эпохи». Между тем, в Лиссабоне единственный депутат от социалистов, Кошта Жуниор (Costa Júnior), в Палате представителей произнес единодушно одобренное всеми приветственное слово русскому народу. В нем он в превозносил признанные недавно сформированным Временным правительством права (в том числе право на забастовки), освобождение «тех, кто, будучи жертвами русского самодержавия, все это время томился в императорских подземельях», и, наконец, данные гарантии того, что из войны возродится Польша, «благородный народ, более века пребывающий в рабстве у Германии, Австрии и российского самодержавия». Теперь в интервенционистских кругах можно было открыто признавать то, что в течение многих лет горячо опровергалось: в борьбе за демократию, справедливость и права малых народов царская Россия была крайне неудобным союзником.
По другую сторону политических баррикад столичная газета монархического толка O Dia («День») рассматривала происходящее в Петрограде как торжество демагогии и высказывала сомнения в преимуществах, которые падение царя могло нести союзникам в их военных достижениях: «Как все это будет способствовать активизации войны со стороны России, мы откровенно не понимаем, и наш скудный разум подсказывает нам как раз обратное». Ход дальнейших событий показывает, что заблуждались и Шагаш,и Кошта Жуниор, и журналисты O Dia. Если война, с одной стороны, спровоцировала крах всех европейских империй (Германской, Австрийской и Османской), то с другой она также поглотила молодую российскую республику, оказавшуюся не в состоянии реформировать страну и одновременно участвовать в конфликте. Центральные державы выиграли войну на Восточном фронте, в октябре 1917 года нанесли страшное поражение Италии (битва при Капоретто), и им почти что удалось сделать то же самое на Западном фронте в 1918 году. Однако весной 1917 года приходившие из России известия, казалось, не предвещали ничего плохого, а намерения новых властей представлялись довольно ясными: продолжать войну, если уже не с целью расширить границы старой империи Романовых (последней дипломатической победой царя как раз было признанное Парижем право после войны определять западные границы страны), то, безусловно, показать, что конфликт никогда не разрешится исключительно военным путем и что поэтому крайне необходимо согласованное решение.
На этом этапе войны было много разговоров о мире. 1916 год принес серьезное разочарование каждой из воюющих сторон, которые задействовали в войне неисчислимые человеческие и материальные ресурсы. В борьбе против французской армии Германия сделала ставку на Верден и проиграла. Великобритания, имея наконец в своем распоряжении большую континентальную армию, потеряла ее в битве при Сомме. А начатый русскими летом Брусиловский прорыв серьезно подорвал силы австро-венгерской армии, хотя потом Россия была остановлена и разгромлена немцами. Вдохновленная первоначальными успехами этой операции Румыния вступила в войну на стороне союзников, но быстро оказалась смята врагами. Между тем Италия продолжала безуспешно посылать своих солдат в направлении Триеста. На всех фронтах ситуация зашла в тупик.
В декабре канцлер Германии Бетман-Гольвег предложил провести раунд переговоров без предварительных условий, чтобы изучить возможности прекращения конфликта. Недавно переизбранный президент США Вудро Вильсон последовал его примеру, в январе 1917 года предложив себя в качестве посредника и выдвинув идею создания новой международной организации, Общества по вопросам мира. Это был первый набросок того, что позднее стало Лигой Наций. В июле левые и центристские партии Германии в рейхстаге приняли резолюцию с требованием мира без аннексий и контрибуций. Наконец, в августе Папа Бенедикт XV представил собственный план примирения. Мир, заключенный с честью для всех воюющих сторон, был целью Александра Керенского, военного министра, а позднее премьер-министра российской республики. Чтобы достичь мира, нужно было, чтобы русская армия продемонстрировала свою непобедимость и тем самым сохранила жизнеспособной идею об отсутствии военного решения для данного конфликта.
Коль скоро зашел разговор о прекращении войны, зародившееся после революции Временное правительство могло взяться за решение стоявших перед ним бесчисленных внутренних проблем. На тот момент Советы — собрания рабочих и солдат, с которыми Временное правительство неохотно делило власть — казалось, не возражали против такой стратегии и в качестве первого шага договорились о проведении конференции Второго Интернационала в Стокгольме, на который должны были съехаться делегаты из европейских социалистических партий (воюющих и сохраняющих нейтралитет стран). В Стокгольме намеревались обсудить общие основы для взаимопонимания, которые каждая из сторон должна была представить собственному обществу, заставив правительства вести переговоры о прекращении войны. Аналогичные встречи были проведены в Циммервальде (1915) и Кинтале (1916). Встреча в Стокгольме обещала быть значительнее по масштабам и, учитывая военные неудачи предыдущего года и серию призывов к миру, вселяла надежду на успех.
Стратегии Керенского и Второго Интернационала были сорваны неожиданным и блестящим маневром правительства Германии: переправкой через Германию, Швецию и Финляндию в бронированно вагоне Ленина, лидера большевистской фракции российской социал-демократической партии и ярого противника войны. Из Швейцарии ему удалось вернуться в Петроград (город, который вскоре был переименован в его честь). В Циммервальде и Кинтале Ленин охарактеризовал конфликт как преддверие революции, которую предсказывал Маркс. Поэтому долг каждого социалиста, который носит это почетное имя, — не в том, чтобы сотрудничать с воюющими правительствами или пытаться путем переговоров привести их к миру, но в том, чтобы направить растущее разочарование гражданского населения и солдат в нужное русло и лишить эти правительства власти политической, а буржуазию — экономической.
Результатом этих встреч было численное поражение Ленина, однако он все больше убеждался, что его коллеги-реформаторы, одержимые парламентскими играми, утрачивали свое значение. Правительство Германии рассчитало, что, обеспечив возвращение лидера большевиков в родную страну, оно тем самым сможет препятствовать работе Временного правительства. Берлин и не подозревал, насколько успешным окажется данный маневр. Приезд Ленина в Россию резко изменил политический ландшафт страны и полностью подорвал молодую республику. Ленин настаивал на предоставлении всей власти Советам, преимущественно революционным органам, тем самым обрекая на неуместность само Временное правительство. Стремительно распространявшийся большевиками лозунг — «земля, хлеб и мир» — сорвали терпеливо проводимую Керенским главным образом в армейских рядах работу.
Как и в России, 1917 был беспокойным годом для Португалии. Начавшаяся в январе отправка португальского экспедиционного корпуса (CEP) на поля сражений во Франции не помешала обострению политической борьбы между различными республиканскими фракциями. Лидеры «Священного союза» ("União Sagrada" — 13-е правительство Первой Португальской республики, в основе которого лежал союз всех политических партий страны — прим.пер.) также были не в состоянии справиться с растущими экономическими и социальными трудностями, которые привели к нехватке продовольствия и топлива, к беспорядкам и множеству забастовок по всей стране. Так борьба за власть и война, в которую оказалась вовлечена Португалия, отодвинули международные новости, включая события в России, на задний план. О состоянии духа большой части населения можно судить по стремительно растущему числу тех, кто каждый месяц отправлялся в Фатиму, надеясь стать свидетелем предполагаемых явлений Девы Марии. В этом контексте партии политически использовали обе русские революции в своих целях, не всегда до конца понимая смысл и сложность происходящего в России. Успехи марта и ноября совпали в Португалии с периодами многочисленных умозрительных доводов, сопровождавших падение первого правительства «Священного Союза» во главе с Антониу Жозе де Алмейдой (António José de Almeida, лидер Эволюционистской партии) и неминуемое падение второго во главе с Афонсу Коштой (Afonso Costa, лидер Демократической партии). Если монархисты видели в победе Ленина и Троцкого доказательство всех своих предубеждений относительно республиканских режимов — которые понимались ими просто-напросто как самый короткий путь к хаосу — то республиканцы не скрывали разочарования, воспроизводя на страницах своих изданий ходившие тогда по всему миру слухи о характере большевистского правительства и время от времени пытаясь делать выводы из сложившейся ситуации.
29 ноября газета A Capital («Столица») — уделявшая внимание как политической ситуации в Португалии, так и жизни экспедиционного корпуса во Франции — сообщила, что в Петрограде работает «правительство во главе с двумя гражданами — Лениным и Троцким — которым за это платит Германия», что в этом городе «максималисты задерживают всех, кто осмеливается выйти на улицу прилично одетым». Республиканское издание заключало: «В общем Россия пришла к одной из тех традиционных „славянских анархий", которые неизбежно заканчиваются торжеством диктатора, какого-нибудь Ивана Грозного, по духу близкого своим азиатским предкам…» Случившийся несколько дней спустя после публикации этой статьи переворот во главе с Сидониу Паишем (Sidónio Pais) изменил португальский политический ландшафт, еще сильнее снизив интерес к событиям на другом конце Европы. Строительство сидонистами «Новой Республики» началось с очернения «старой» и сопровождалось разгоревшимися с новой силой спорами и партийными страстями. Пока газеты упивались опустошением, которое постигло дом, кабинет и казну Афонсу Кошту, остальному миру пришлось подождать. Наступила пора отмщения.
Развитие ситуации в России воодушевило португальское антивоенное меньшинство, которое с крайне левых позиций стало осуждать войну как империалистическую борьбу, в которой европейский рабочий класс безжалостно приносился в жертву. Португальская социалистическая партия (PSP) оказалась скомпрометирована участием Португалии в конфликте, которое она интерпретировала как защиту европейской демократической традиции от милитаристских нападок Германии и защиту прав малых народов. Правда PSP, которую почти сразу после ее возникновения обогнало республиканское движение, играла уже незначительную роль в политической жизни страны. То же самое, однако, нельзя сказать о Национальном союзе рабочих (UON), федерации португальских профсоюзов, основанной в 1914 году и вдохновленной примером анархистов-синдикалистов. Гораздо более мощный, чем PSP, UON несмотря на цензуру организовал пропаганду против участия Португалии в войне, ссылаясь на экономические трудности, которые переживал народ. Афонсу Кошта, не принимавший объединение профсоюзов, еще до войны стал их закоренелым врагом, но конфликт сделал его позицию уязвимой. Для UON происходящее в России, где советы боролись за власть с Временным правительством, было источником вдохновения и энтузиазма (даже несмотря на то, что российские анархисты играли в этом процессе самую незначительную роль). В этом смысле предпринятая советской властью параллельная дипломатия, особенно запланированная социалистическая конференция в Стокгольме, была воспринята с большим воодушевлением: чем быстрее наступит мир, тем лучше. В то время как PSP осудила эту инициативу, назвав ее германским маневром, цель которого — посеять раздор сначала в международном рабочем движении (читай: в том, что осталось от Второго Интернационала), а затем в союзных странах, издания UON описывали Стокгольм как последнюю возможность вернуть мир в Европу. Именно в анархистской прессе, главным образом в журнале A Sementeira, мы находим наиболее систематическое освещение российских событий.
Начиная с ноябрьской революции и победы большевиков это течение сделалось еще более решительным, особенно после государственного переворота Сидониу Паиша. Наступил период (недолгого) перемирия между правительственными фракциями — менее постоянными в своем интервенционизме, чем свергнутые демократы Афонсу Кошты — и UON. В январе синдикалистская газета A Greve («Забастовка»), воспользовавшись внезапным концом цензуры в прессе, начала открыто заявлять о своей оппозиции войне: «Мы не пытаемся прикинуться ни германофилами, ни франкофилами, ни теми, кто выступает за нейтралитет. Мы, рабочие, — против войны, потому что она выгодна лишь правительственной верхушке и капиталистам». Победа Ленина разожгла революционный аппетит Португалии.
За победой большевиков в ноябре 1917 года последовал Брестский мир, положивший конец участию России во Второй мировой войне. Чтобы заключить мир, Ленин и Троцкий пошли на огромные территориальные уступки центральным империям. Для них это было, разумеется, непросто, но они считали, что своим примером заразят немецкую и австро-венгерскую армии, превратив их в революционную силу, готовую повернуть штыки против собственных правителей. Они ошибались; за договором последовала переброска большей части немецких войск на Западный фронт, где весной решалась судьба конфликта. Удалось бы Германии, находившейся на грани истощения, нанести поражение союзникам до прибытия мощного американского подкрепления? После первого наступления при Сомме в марте было предпринято еще одно во Фландрии. Таким образом, первыми португальцами, которых непосредственно затронула ноябрьская революция, были солдаты и офицеры экспедиционного корпуса, а именно — второй дивизии, разгромленной в сражении у реки Лис. Оставшимся в живых потом давали второстепенные задачи, такие как подготовка траншей и других оборонительных позиций — менее рискованные, но, безусловно, не добавляющие престижа стране.
Не способная решить стоявшие перед Португалией экономические проблемы, Новая Республика Сидониу Паиша характеризовалась еще и сильной политической нестабильностью. Правительства беспрерывно сменяли друг друга, а Сидониу Паиш все чаще опирался на лиц, о которых общество почти ничего не знало. Отстраненные от власти и потому неизменно представляющие опасность демократы начали подготовку к перевороту. Сидониу называли предателем на службе у Берлина; его смещение было, по их словам, необходимо для спасения национальной чести. Они попытали счастье в октябре 1918 года, но потерпели неудачу, в результате чего тюрьмы наполнились гражданскими и военными лицами-участниками переворота, некоторые из них были офицерами, вернувшимися из Франции. В следующем месяце с подачи UON началась революционная всеобщая забастовка. Перемирие между Сидониу Паишем и федерацией профсоюзов оказалось очень недолгим, и 1918 год был отмечен рядом крупных забастовок. В своей мартовской резолюции Центральный совет федерации профсоюзов утверждал, что рабочему классу уже нечего ждать от правительства. Позднее федерация профсоюзов отказалась от сотрудничества в выборах в Сенат, орган внешне корпоративного характера и одно из новшеств Новой Республики. В свою очередь сидонисты не смогли устоять перед соблазном и принялись разоблачать якобы существующие в Португалии «советы», дабы укрепить в общественном мнении собственные непрочные позиции и тем самым оправдать политику насилия. Анархист Пинту Квартинь (Pinto Quartin) в интервью O Século («Век») высмеял «бредовую идею о том, будто „русская угроза" приводит в ужас тех, кто боится стать жертвой ранее затаенного и наконец вырвавшегося на свободу гнева народных масс».
В сентябре 1918 года власти запретили целый ряд митингов, участники которых намеревались предъявить обширный перечень социальных, экономических и политических требований, и у лидеров UON оставалось последнее оружие — запланированная на октябрь и отложенная из-за переворота демократической партии революционная всеобщая забастовка. Бастующие вышли на улицы, когда война уже завершилась, 18 ноября. Их целью было свержение правительства, но оно смогло дать отпор. После двухдневного столкновения ситуация была решена в пользу Сидониу Паиша. Республиканская пресса приветствовала решимость правительства и подчеркнула слабую волю бастующих, выступление которых описывалось как «преступная авантюра». Согласно O Século, «это была масса честных тружеников, которым претила сама идея солидарности с лидерами этого движения». A Capital приветствовала лиссабонцев, которые не дали себя запугать слухами о «тотальном переустройстве режима и […] справедливом распределении богатства, со всеми этими Советами и прочим. Россия в миниатюре!» И если первая газета обвиняла UON в уклонении от «прямого пути, по которому он должен был следовать», то вторая пыталась встроить недавние успехи в европейский контекст. При Керенском Россия воевала на стороне свободы, с союзниками. При Ленине она была «на стороне деспотизма», играя под немецкую дудку. Теперь же страна жила «при терроре, который является самым репрессивным из тираний». Союзники (включая Португалию) не принимали большевизм, но это не означало, что они отвергли бы начавшуюся со времен войны новую эру социального прогресса — при условии, что им руководит уважение к закону. Португальский рабочий класс в свою очередь отвергал «подрывные маневры в большевистском духе».
После войны и убийства Сидониу Паиша в декабре 1918 года португальское рабочее движение продолжало свое развитие. Республика на стадии перехода от войны к миру и от сидонизма к «Новой Старой Республике», но уже без содействия Афонсу Коште вынуждена была бороться с монархией на севере и показала свою несостоятельность в быстром решений экономических трудностей, унаследованных после войны. Между тем в России, которая в условиях всеобъемлющей гражданской войны оказалась под угрозой иностранной военной интервенции, Ленин в марте 1919 года создал Третий Интернационал, посредством которого надеялся экспортировать свою революционную модель. Через год на втором конгрессе Интернационала было объявлено 21 условие для вступления политических движений в Интернационал и превращения их в коммунистические партии. Было принято решение создать Красный интернационал профсоюзов (Профинтерн), чтобы координировать деятельность профсоюзов, примкнувших к коммунистическому движению. Внутренний кризис и ситуация в России вышли на первый план, когда в Лиссабоне первого мая 1919 года 30 тысяч рабочих собрались в Камполиде на созыв Федерации рабочих профсоюзов столицы. В представленной правительству резолюции они требовали введения восьмичасового рабочего дня, «постепенной и расширяющейся социализации земли и промышленности» и возвращения в столицу «всех товарищей, сосланных в Африку по причинам социального характера» (многие из них оказались в колониях после ноябрьской забастовки 1918 года). В резолюции также говорилось о сочувствии манифестантов «в высшей степени социалистическим принципам, которым следует революция на Востоке» и прозвучало обещание отстаивать ее «всеми силами перед лицом вооруженной интервенции и блокады, в которую капиталистические государства намерены столкнуть социальную революцию». Таким был девиз на ближайшие годы.
В сентябре 1919 года UON уступил место Всеобщей конфедерации трудящихся (CGT), которая значительно превосходила его в организации и имела собственный печатный орган, многотиражную газету A Batalha («Битва»). У CGT был налажен контакт с Профинтерном, однако с Москвой ее разделяли непреодолимые идеологические разногласия. Португальская конфедерация трудящихся была ближе, скорее, к Международной ассоциации трудящихся, более известной как Анархистский интернационал. Между тем некоторые члены профсоюза полагали, что русский опыт был усвоен недостаточно хорошо, и именно в недрах этого разочарования зародилась Португальская коммунистическая партия (PCP). В сентябре 1919 года наряду с CGT возникла португальская Федерация максималистов, в основном состоявшая из революционных синдикалистов, готовых следовать революционным идеалам Ленина и вступивших на мятежный путь борьбы за власть. Их газета A Bandeira Vermelha («Красное знамя») уделяла особое внимание российской политике, публиковала сочинения ее ведущих деятелей и яростно нападала на республиканское правительство Португалии. Наиболее известный лидер партии, Мануэл Рибейру (Manuel Ribeiro), был арестован во время забастовки железнодорожников в 1920 году. Организация не пережила удара — правда, были заложены основы для того, чтобы несколько месяцев спустя федерация могла преобразоваться в Португальскую коммунистическую партию.
Размышляя об истоках PCP, Сезар Оливейра (César Oliveira) писал, что партия является «уникальным случаем в истории международного рабочего движения». Она возникла не из «мощного массового движения» или раскола уже существовавшей Социалистической партии, но из «русской революции и сознания недостатков CGT, которые были видимы ограниченному числу профсоюзных активистов и членов молодежных профсоюзов».
Несмотря на прямое сотрудничество с Третьим Интернационалом, развитие партии и формирование единой идеологии шли очень медленно. И нетрудно понять, почему. Учитывая высокий уровень неграмотности в Португалии, составлявший около 70%, ограничение избирательного права для образованных людей, историческую слабость Португальской социалистической партии и неважные отношения между профсоюзным движением и республиканским режимом, большинство рабочих — которые в Португалии составляли довольно небольшой класс — не проявляли ни малейшего интереса к партийной политике, от которой уже ничего не ждали. Политическая мобилизация работников сельского хозяйства в Алентежу кончилась, не успев начаться. Для ее проведения не хватало средств. Да и людям, переходившим из анархизма к коммунизму, было нелегко адаптироваться к идеологической строгости и международным институтам (и дисциплине) этого движения. В 1922 году PCP примкнула к Коминтерну, отправив на четвертый съезд свою делегацию. В политической жизни страны PCP играла еще довольно второстепенную роль, когда 28 мая (прямо накануне ее второго конгресса в Лиссабоне) произошел военный переворот, который вызвал первую крупную волну репрессий против партии. Казалось, что на каждый шаг вперед приходилось два шага назад.
Филипе Рибейру де Менезеш — историк, профессор Ирландского национального университета (Мейнут) и автор книг («Франко и гражданская война в Испании», «Салазар: политическая биография» и др.)
