Если судить о поляках исключительно по их отношению к России, можно, слегка перефразируя Федора Тютчева, сказать: умом поляков не понять, аршином общим не измерить.
Современная русофобия не имеет под собой никакого реального основания. Перелом 1989 года стал возможен в Польше благодаря переменам в СССР, которые были связаны с фигурой Михаила Горбачева. Крах коммунизма в Советском Союзе означал конец холодной войны. После распада этого государства вместо польско-советской границы длиной в 1241 километр осталось чуть больше 200 километров границы с Россией, точнее, с ее небольшим калининградским эксклавом. Мечта Ежи Гедройца (Jerzy Giedroyc) стала реальностью: Польша отделена от России полосой независимых государств. Москва не получила ни пяди довоенного польского государства, зато поляки приобрели 100 тысяч квадратных километров, которые в 1945 году присоединили к нашей стране.
Фобия на фобии
В сентябре 1993 года последние солдаты с красными звездами на фуражках покинули Польшу. Президент Борис Ельцин попросил прощения за Катынь, передал Варшаве ключевые документы, касающиеся этого преступления, позволил создать в Катыни и Медном польские военные мемориалы. В 1999 году Польша стала членом НАТО, а спустя пять лет вступила в Евросоюз. Обстоятельства способствовали добрососедскому сотрудничеству, однако, с начала 1990-х «на восточном фронте» постоянно разворачивались войны.
Профессор Бронислав Лаговский (Bronisław Łagowski) в опубликованной в декабре 1999 года статье констатировал, что «в Польше превалирует „звериная" русофобия, которая отождествляется в правых кругах с антикоммунизмом». Во вступлении к сборнику текстов, публиковавшихся в журнале Przegląd в 1999-2016 годах («Российский недуг»), автор отмечает: «Русофобия — это не изолированное состояние сознания, она идет в паре с другой фобией: категорическим осуждением кругами „Солидарности" Польской Народной Республики и превращением этой идеи в основную догму патриотической веры».
Современная русофобия проистекает из крайнего антикоммунизма, который ставит знак равенства между коммунизмом и нацизмом (что закреплено в польском законодательстве). Различия между Советским Союзом и Россией стираются, а подчеркивается это попеременным использованием прилагательных «советский» и «российский». В таком дискурсе Владимир Путин предстает в первую очередь агентом КГБ и лишь потом — президентом. Но что в этом удивительного, раз для политиков правого крыла современная Польша — это ПНР-2, страна, которой управляют представители предыдущего режима и прежних спецслужб, а Лех Валенса — человек из папки «секретный сотрудник Болек»?
Оккупация умов
«Под националистскими лозунгами и во имя так называемого восстановления памяти была создана идея, будто в результате войны Польша оказалась под новой оккупацией», — пишет во вступлении к книге «Российский недуг» ее автор. Свою лепту в становление этой концепции внесла партия «Гражданская платформа» (PO). В 2009 году премьер-министр Дональд Туск (Donald Tusk) подписал указ о создании Музея Второй мировой войны в Гданьске. Экспозиция была призвана показать, что война началась 1 сентября 1939 года в этом городе и завершилась 4 июня 1989 года с победой зародившегося там же движения «Солидарность». Хотя первоначальный замысел трансформировался, концепция двух оккупаций обрела статус официальной.
Из топонимов, которые должны были исчезнуть в рамках процесса декоммунизации, еще остаются улицы Красной Армии и Освобождения, а также названия, указывающие на дату освобождения того или иного населенного пункта. При этом город Сандомир (Sandomierz) уже давно избавился от улицы полковника Василия Скопенко, который спас виды, на фоне которых разворачивается серил «Отец Матеуш», а в Варшаве появилась площадь Джохара Дудаева. Идея увековечить память мятежного чеченского генерала появилась у членов Городского совета от партии «Право и Справедливость» (PiS) спустя несколько недель после теракта в бесланской школе, который унес жизни нескольких сотен человек.
Теорию о двух оккупациях придумали не на Висле: мы почерпнули ее в странах Балтии. В Риге и Таллине можно посетить музеи оккупации «1940 — 1991 годов». Идея об огромном уроне, который нанесли нам россияне, освобождая Польшу, много лет накладывается свой отпечаток на наши отношения с Москвой. Дональд Туск и Бронислав Коморовский (Bronisław Komorowski) уговаривали президента Александра Квасьневского (Aleksander Kwaśniewski) не появляться в День Победы на Красной площади. Вспоминая их высказывания, профессор Лаговский пишет: «Стараясь показать, что Польша не окажется единственной страной, которая отказалась от участия в праздновании 60-й годовщины победы в одной из крупнейших войн человечества, они ссылались на Литву, Латвию и Эстонию. В Литве царит та же паранойя, что в Польше. Литовцам кажется, будто они продолжают жить при князе Гедимине и могут ставить Москве условия. Но главное не это: немцы не собирались уничтожать литовцев и других прибалтов, как поляков и остальных славян».
Катынская религия
Во вступлении к сборнику своих статей Лаговский приводит цитату из речи Черчилля, которую тот произнес в 1945 году перед Палатой общин: «Если бы не исключительный героизм и жертвы России, Польша была бы обречена на полное уничтожение. Гитлер собирался уничтожить не только Польшу как государство, но и поляков как народ, самое меньшее, превратить их в рабов».
Если начерченные Сталиным восточные границы Польши союзники одобрили уже раньше, то вопрос западных рубежей оставался открытым. «Сталин мог не делать подарков, тем более что западные державы старались его от этого отговорить», — пишет Лаговский. Могла ли родившаяся в прусском Штеттине Екатерина II, которая совершила последний раздел Польши, предполагать, что ровно через 150 лет этот город благодаря русским окажется в польских границах? Раз такой прозорливый политик не мог представить себе подобного сценария, значит, и мы не можем исключать, что будущее принесет радикальные перемены.
Профессор Лаговский отмечал в 2011 году на страницах журнала Przegląd: «Поляки, подобно литовцам или эстонцам, негативно относятся к идее европейско-российского союза, поскольку их национальное самосознание строится на враждебности к России». Следует, однако, добавить, что если все страны Балтии считают Евросоюз гарантом своей независимости (поэтому они приняли евро) и станут защищать его, как собственный суверенитет, то Польша под руководством «Права и Справедливости» отстаивает польскую независимость от ЕС и требует открыть ящик Пандоры: внести изменения в договоры, чтобы усилить роль национальных государств и обуздать власть комиссаров из Брюсселя. В Таллине, Риге и Вильнюсе такую позицию не поддержат.
Осенью прошлого года в таллинском Музее оккупации демонстрировали выставку Катынского музея (отделение Музея польской армии) под названием «Их убили выстрелом в затылок». Переполненный эмоциями рассказ о катынском преступлении остается краеугольным камнем русофобии. В декабре 1999 года профессор Лаговский, комментируя слова премьера Ежи Бузека (Jerzy Buzek), призвавшего польскую молодежь устраивать поездки в Катынь по примеру израильских «Маршей живых» в Освенцим, писал об образовании, внушающем «ненависть к России». В августе 2005 года, когда польская прокуратура начала следствие по катынскому делу, он предсказывал: «…в следующие пару десятилетий Катынь будет служить циничным политикам для взращивания нового поколения в духе ненависти к России». Вопрос, звучащий в этом тексте остается актуальным: «Чего хотят добиться поляки, имитируя религию Холокоста и создавая катынскую религию?».
«Сложное, порой трагическое прошлое довлеет над народами только тогда, когда они сами этого хотят»: эта фраза из того же самого блестящего текста Лаговского не утратила актуальность до сих пор. Воспоминания о советском военном вторжении, с которым не столкнулась Польша, не мешают чехам и словакам, ее партнерам по Вышеградской четверке, поддерживать с Россией нормальные отношения и извлекать из них экономическую выгоду. Еще больше преуспела в этом Венгрия с ее опытом 1956 года: она стала единственной страной ЕС, которую после аннексии Крыма дважды посетил Владимир Путин. Польша — единственный член Вышеградской четверки, который стремится к обострению отношений с Москвой и ужесточению санкций. А рассчитывать на то, что страны, опорой энергетики в которых выступают построенные СССР атомные электростанции, будут солидарны с нами в сфере энергетической безопасности (читай: без России), как минимум, наивно.
Враг моего врага
«Огромная любовь правящих кругов к Украине проистекает из ненависти к России». Бронислав Лаговский написал эти слова в марте 2000 года, однако в Польше продолжает торжествовать тезис о том, что друзей следует искать среди врагов Москвы: как реальных, так и потенциальных. Много лет главными друзьями Польши были чеченцы. Их изображали могучими одинокими волками, которые, словно «проклятые солдаты» (участники антисоветского вооруженного подполья в Польше в 1940-1950-е годы, — прим. пер.), скрываются в лесах и выходят из них, чтобы сбросить ярмо российской оккупации. «Польская реакция на убийство детей в Беслане, совершенное во имя независимости Чечни, свидетельствует о существующем у нас антироссийском помешательстве», — констатировал в сентябре 2004 года Лаговский. Он старался доказать, что «Чечня — это не локальная проблема Российской Федерации, а элемент фронта международного исламского терроризма». Любовь к чеченцам ослабевала по мере того, как к границам Польши приближались разносчики «бацилл и насекомых», а также ищущего вдохновения в исламе терроризма.
Любовь к Грузии, помогать которой отправился вместе с президентами Украины и стран Балтии Лех Качиньский (Lech Kaczyński), охладела после поражения Михаила Саакашвили, который мечтал превратить свою страну в американскую военную базу. Грузинского президента и его команду выгнали из страны не российские солдаты, а собственный народ. Саакашвили обрел пристанище на Украине, но несмотря на обещания и американскую поддержку не смог победить местную коррупцию. Она продолжает процветать, а вместе с ней развивается украинская историческая политика, базой для которой стали бандеровцы, приобретшие то же значение, что «проклятые солдаты» в Польше. В рамках проведенной сверху декоммунизации и десоветизации (в этой сфере украинцы нас опередили) Московский проспект в Киеве в прошлом году переименовали в проспект Степана Бандеры.
Польшу подвели некоторые ее старые друзья, но она не теряет надежды на обретение новых. Всемогущий вице-премьер Матеуш Моравецкий (Mateusz Morawiecki), строитель Междуморья и Троеморья Витольд Ващиковский (Witold Waszczykowski) вместе с председателем Сената Станиславом Карчевским (Stanisław Karczewski) пожимали в Минске руку Александру Лукашенко, рассчитывая вырвать его из объятий Путина. Рыцари «перемен к лучшему» были не первыми, кто совершал походы на Минск. В 2010 году министр иностранных дел Радослав Сикорский (Radosław Sikorski) дважды встречался с Лукашенко, стараясь уговорить его перейти «на светлую сторону силы». Пятью годами позже посол Польши в Белоруссии Лешек Шерепка (Leszek Szerepka) писал в газете Rzeczpospolita, что глава польской дипломатии оказался наивным и недооценил белорусского лидера. Дипломат дал последователям министра ценный совет: «Не стоит недооценивать Лукашенко, ведь это очень искусный политик. Даже если мы какое-то время будем идти бок о бок, я убежден, что в конечном итоге нам с ним не по пути».
America First
Зато нам по пути с Соединенными Штатами. Министр Сикорский приглашал в Польшу две американские бронетанковые бригады, но пока к нам прибыла одна. Глава польского правительства в присутствии министра обороны и его подчиненных в фуражках с орлами сказала, обращаясь к приехавшим из штата Колорадо военным: «Сегодня великий день. Мы можем поприветствовать на польской земле, здесь в Жагани, американских военных — представителей самой лучшей, самой сильной, самой блистательной армии мира». Беата Шидло (Beata Szydło) не добавила, что на кладбищах Жагани покоится несколько тысяч солдат «самого худшего сорта», которые, как гласят сохранившиеся на могилах красноармейцев мемориальные доски, «пали в борьбе за свободу и независимость польского народа во Второй мировой войне».
Американские военные услышали, что их задача — защищать независимость Польши и Европы от посягательств России. Однако командиры, которые отдают им приказы, находятся не в Варшаве. «Военные базы мощной иностранной державы не могут служить доказательством нашей независимости. Не имеет значения, появились ли они после наших усиленных просьб или были нам навязаны. В любом случае — это показатель того, что мы не можем позволить себе быть независимыми», — подчеркивал в июне 2013 года Лаговский. Спустя два года он с сарказмом добавлял: «Милитаризм — это философия для больших держав, а не для Польши. Военными средствами поляки ничего не добьются, а что касается наших американских покровителей, у них есть закрепившееся в Первой и Второй мировой войне обыкновение приходить, когда война приближается к концу».
Американцы знают, чего ожидать от смотрящей на них с обожанием Польши, тогда как мы не можем полагаться на союзников, которые никогда не воевали за нас на польской земле. «То, к чему стремятся и что планируют американцы, полякам приходится принимать, как удары или подарки судьбы, повлиять на которую мы не в силах», — писал Лаговский в октябре 2007 года. Годом позже он предсказывал: «Польша, будучи пешкой на этой шахматной доске, будет жить предчувствием войны, и этим духом будет проникнута вся ее общественная жизнь. (…) „Правдой" станет то, что хорошо для Америки и плохо для России».
Решит ли Америка Дональда Трампа, что ей стоит наладить отношения с Россией, вести с ней бизнес, отказаться от Украины и признать аннексию Крыма? Или наоборот, после призыва Трампа вернуть полуостров, она продаст украинцам летальные вооружения, а затем припугнет Россию в Черном море истребителями и подлодками? Слова американского президента сложно воспринимать всерьез, ведь он сам не придает особого значения своим заявлениям. Польша между тем останется заложницей американской непредсказуемости и американской политики.
Обычное бредовое расстройство
Польская политика после 1989 года — это череда ошибок, которые проистекают из ошибочных предположений и диагнозов. «В польских умах закрепилась идея, что между Россией и Западом существует естественная враждебность. (…) Мы не учитываем такие важные исторические факты, как то, что если Россия (красная, белая, царская или советская) и вела войну с западными странами, то в составе коалиций с другими западными странами. У нее возникали конфликты то с одним, то с другим государством, но на Западе у нее всегда находились союзники», — писал Бронислав Лаговский в марте 2000 года.
Русофобия — это болезнь, автор журнала Przegląd несколько раз называл ее бредовым расстройством. На портале Wykłady.org есть описание этой болезни: «Во всех видах такого расстройства присутствует бред, который проистекает из неверной интерпретации явлений реальности. С формально-логической точки зрения сигналы перерабатываются правильно, ошибочна лишь та бредовая основа, на которой строятся выводы». Во вступлении к книге «Российский недуг» Лаговский обращает внимание: «Польский политический класс не может понять, что Россия — не коммунистическая страна, и что она нам не угрожает».
Угрозу Польше несет мегаломания, сопровождающаяся фобиями в отношении соседей и партнеров по ЕС. Мы утрачиваем свое значение и роль в международной политике, а решения, касающиеся нашей страны (газопровод «Северный поток» в обход Польши) или региона (отсутствие Варшавы в так называемом нормандском формате) начинают приниматься без нашего участия. В начале 1990-х мы убеждали мир, что сможем стать посредником в нормализации отношений между Западом и Россией, поскольку знаем ее лучше других. Мы верили, что обретем статус сильного игрока. Но сейчас наша политика опирается на бредовых идеях (Троеморье) и вере в то, что нас защитит Америка. Русофобия подрывает имидж, позицию и безопасность Польши.
