Лучший способ оценить прогноз — попросить его автора описать реальность. Если это описание будет совпадать с тем, что происходит, то к прогнозу и впрямь есть смысл прислушиваться. В противном случае вы рискуете стать заложником чужой искаженной картины мира.
«Проснувшись утром, я спрашиваю себя: что ты сделал для Украины». Интернет приписывает авторство этой фразы Борису Ельцину. Возможно, это выдумка, возможно, правда — на самом деле это не имеет особенного значения. Важнее то, что по факту вся российская политика времен первого президента РФ успешно удерживала Украину на геополитическом поводке благодаря этой формуле.
Кто-то возразит, что сам Киев не был готов к полноценному дрейфу на запад — и тоже окажется прав. В конце концов, если бы Украина в 1991 году хотела реальной независимости, то вместо Леонида Кравчука проголосовала бы за Вячеслава Черновола. Но, вместе с тем, первые полтора постсоветских десятилетия Россия Украину не отталкивала. Напротив — она привязывала ее к себе всем тем арсеналом экономических объятий, который был у нее в распоряжении.
Мы сегодня, вспоминая 90-е, думаем о драматичном разделе флота в Крыму или о несостоявшемся празднике сепаратизма на полуострове, но если бы Кремль захотел, то и одно, и другое было бы куда более драматичным по последствиям. Но он не захотел. Или не смог захотеть, что, в принципе, одно и то же. Зато он привязывал к себе Киев скидками на газ и производственными цепочками. Весь украинский промышленный восток был ориентирован на российский рынок — и оттого эти регионы оставались естественным заповедником просоветских настроений.
Простая иллюстрация. За три года войны товарооборот между двумя странами сократился на 78%. Но даже после этого Россия остается главным торговым партнером Киева — с показателем в 8,7 млрд долларов. Можете сами посчитать довоенные объемы кооперации.
И точно так же Кремль мог поступить и в 2014 году. Нам сейчас — из нашего 2017 — кажется это невозможным, но в том и дело, что лишь кажется. Потому что вплоть до вторжения российских войск в Крым Россия воспринималась как угроза потенциальная. Ее воспринимали как игрока, который будет бороться за Киев с помощью трехмиллиардных долларовых взяток. Или как сторону, которая будет давить на запад, чтобы тот учитывал ее интересы в регионе. Но только не как государство, которое пойдет на прямое военное вторжение.
Кто знает, как бы повернулся маховик истории, если бы в феврале Москва осудила расстрел на Майдане? Как бы отреагировали в Киеве, если бы вместо аннексии Крыма Кремль пошел бы на уступки — в виде очередных скидок на газ? Да, инерция Майдана сохранялась бы определенное время, но, в отсутствие прямой и явной угрозы общественная эмоция понемногу бы сходила на нет. Зато у украинских элит и дальше бы сохранялась иллюзия, что бегство Януковича просто позволяет заменить бенефициаров старых схем, сохранив их во всей коррупционной откровенности.
Не было бы ни добровольческих батальонов, ни волонтеров, ни ожившей армии. Боинг бы благополучно долетел до места назначения. Санкции и контрсанкции были бы уделом фантастов. Россия председательствовала бы в G8, а падение цен на нефть компенсировалось бы притоком иностранных денег — тем более, что низкий уровень госдолга РФ позволял всем воспринимать ее как платежеспособного игрока.
Для украинских элит подобная ситуация была бы идеальным вариантом — словесная ширма не мешала бы им сохранять прежний уровень кооперации с Москвой. Примерно так, как это происходило после событий первого Майдана. Из нынешнего 2017-го те времена кажутся образцом осмотрительности и дальновидности политики Кремля. Который просто сидел на берегу и ждал, пока мимо проплывут останки украинского уличного запала.
Все именно так. И все совершенно не так.
Потому что это нам может казаться, что тогда — в 2005 году — Москва проявила выдержку и хитрость. А для самого Кремля реакция на первый украинский Майдан была примером слабости и безволия.
То, что нам кажется образцом осмотрительности, для высшего политического руководства РФ было лишь вынужденным бездействием. Которое объяснялось отсутствием реформированной армии и недостаточной уверенностью в собственных силах. А будь у Москвы тогда на руках иные карты — мы бы рисковали обнаружить российские флаги над Крымом на десять лет раньше.
В этом и состоит странный парадокс. То, что позволило Кремлю в 2004 году сберечь контроль над Украиной и сохранить ее в орбите своего влияния — для самой РФ выглядит как проявление непозволительной слабости. А то, что оттолкнуло Киев от Москвы и заставило его рвать все возможные культурные и экономические нити взаимодействия — Кремлем воспринимается как адекватная и правильная реакция на уличные протесты в украинской столице.
Российское бездействие было куда более эффективным способом реакции на Майдан, чем военное вторжение. Потому что именно аннексия Крыма и вторжение на Донбасс избавили Украину от иллюзий. Создали общественный запрос, на который официальный Киев не мог не отреагировать. Привели к эмансипации Украины во всех возможных сферах политической и общественной жизни. Москва надавала Киеву военно-дипломатических пощечин и теперь вынуждена наблюдать, как бывшая союзная республика ощетинивается армией, самосознанием и политической нацией. А могла бы не делать ничего — и получить почти все.
И это всего лишь еще одна иллюстрация: не стоит наделять соперника незаслуженной прозорливостью. То, что вам кажется стратегическим выжиданием — с его точки зрения может выглядеть как проявление неуверенности. То, что вы воспринимаете как ошибку — им может расцениваться как единственно правильная реакция.
Люди не калькуляторы. Они совершают ошибки. Иногда — исторические.
