На этой неделе в России многие научные коллективы отмечают День науки — как это было принято в СССР. В советское время праздник ученых приходился на третье воскресенье апреля. Накануне этой даты на вопросы RFI ответил астрофизик, главный редактор газеты «Троицкий вариант», доктор физико-математических наук, ведущий научный сотрудник Института ядерных исследований РАН и Астрокосмического центра ФИАН Борис Штерн.
RFI: Борис Евгеньевич, как вы оцениваете реформу РАН с точки зрения сегодняшних результатов?
Борис Штерн: Оцениваю как не катастрофическую. То есть ухудшение было, но меньше, чем ожидали. Прибавилось бюрократии. Сейчас начинаются какие-то новые поползновения, типа объединения институтов, которое может привести к худшим последствиям, уже более серьезным. Это может повлиять так, что будет гораздо труднее что-то купить, гораздо труднее куда-то поехать. Когда каждый институт независимый, ты идешь напрямую к своей дирекции, а здесь у тебя какой-то общий центр. То есть надо брать выше для любого решения, связанного с финансами или чем-то еще.
— Зачем тогда эти изменения?
— Проще управлять. ФАНО (Федеральное агентство научных организаций, — прим. RFI) даже не скрывает: а нам так проще. Проще иметь дело не с 500 или 700 субъектами, а двести будет — им гораздо легче. Это просто в интересах бюрократии.
— Почему в марте были сорваны выборы главы РАН?
— Потому что на них бы победил Фортов (президент РАН до 23 марта 2017 года — прим. RFI), а это не устраивало кого-то во власти: Фурсенко или кого-то еще, приближенных… Ковальчук (президент «Курчатовского института», входит в ближний круг общения Путина — прим. RFI), наверное, свою роль сыграл. Кого-то из околовластных людей Фортов не устраивал. А он бы выиграл, поэтому и отменили выборы, заставили всех сняться. Он человек достаточно самостоятельный, умеет перечить, умеет отстаивать свою линию. Власти нужны верные люди, а не самостоятельные.
— Выборы перенесли на осень. Чего, по-вашему, от них следует ждать?
— Я не знаю. Выдвинут какую-то компромиссную фигуру, будут какие-то закулисные торги. Чем закончится — не знаю. Наихудший вариант, если это будет человек Ковальчука. Но, может быть, будет и какой-то более нейтральный вариант.
— Что вы можете сказать о Стратегии научно-технологического развития, которую завизировал президент в конце прошлого года?
— Все эти стратегии — это пустая бумажка. Наука развивается по своим законам, и никто не знает, какие направления через какое-то время будут прорывными, какие умрут и так далее. Все эти стратегии и приоритетные направления к науке не имеют никакого отношения. Это бюрократические игры.
— Почему, на ваш взгляд, Россия неконкурентоспособна на рынке высоких технологий?
— Россия много где неконкурентоспособна, хотя мозги у нас есть, и люди, которые хорошо разбираются в информационных технологиях, у нас есть. Но они работают на Запад, многие из них уехали. У нас есть вещи, которые — по крайней мере, на внутреннем рынке — работают неплохо. Тот же Яндекс, например. Нельзя сказать, что совсем плохо, но ниже мирового уровня, просто потому что хуже условия для бизнеса в принципе.
— А для науки?
— Для науки — во вторую очередь. Наука — это все-таки не бизнес, там работают другие законы. Бизнес должен сам развиваться, ему надо не мешать. Ему надо дать хорошие законы и не лезть в его деятельность. А наука — другое, она требует государственного финансирования. Но дальше государство тоже не должно лезть в то, как развивается наука. Оно сейчас пытается лезть, но пока эти попытки не фатальны. То есть в науке в этом смысле ситуация лучше. Если бы она лучше финансировалась, я думаю, она могла бы нормально существовать.
— Как вы относитесь к предложению министра образования Васильевой о сокращении числа аспирантов в вузах?
— Вы знаете, я не вникал. Наверное, у нас есть явно ненужные аспирантуры, но, например, в моей области аспирантов не хватает. Я, к сожалению, не знаю, что она имела в виду, не читал этого ее заявления. Что касается физики, тут, скорее, нехватка аспирантуры.
— Как вы оцениваете престиж профессии ученого в России сегодня?
— Пожалуй, более престижна, чем в конце советской эпохи и чем в 90-е годы. Каким-то чудом престиж науки растет. Это никак не связано с зарплатой и экономикой, это связано с настроениями людей, ментальностью, психологией.
— Правительство на треть сократило расходы на ведущие российские вузы в этом году. При том, что преподаватели и без того жалуются на низкие зарплаты. А соответствуют ли зарплаты ученых объему и качеству выполняемой ими работы?
— Лет 10 назад соответствовали, кое-где даже, наверное, были выше, потому что качество работы в среднем по стране ниже, чем, скажем, в Америке или Европе. Но с тех пор реальные зарплаты упали очень сильно, рубль упал, а в рублевом измерении они остались прежними. То есть, теперь она, конечно, ниже, чем заслуживает российская наука.
— Каковы, по-вашему, сейчас основные проблемы российской науки?
— Две проблемы, сравнимые по величине и взаимосвязанные. Конечно, недостаточное финансирование — оно очень низкое. Я беру не зарплаты. Практически нет финансирования самой научной деятельности. Если у тебя нет гранта — а грантов все меньше, их получить все сложнее — то ты ничего не можешь сделать. Только теоретики могут работать реально.
Вторая проблема — это нехватка молодежи. Какие-то подвижки небольшие, вроде, были. Молодежи чуть больше последние несколько лет, и это само по себе удивительное явление, но все равно ее недостаточно. В науке демографическая катастрофа. Она стареет. Люди, которые (пришли) еще в то время, когда наука была сильная, в 70-е годы, они уже совсем старые — включая меня, я тоже в те годы вырос. Молодежи явно недостаточно пришло с тех пор. И более того: молодежь приходила, проработает несколько лет, защитит кандидатскую и уходит. Потому что жить очень тяжело. Вот, наверное, эта демографическая проблема — самая страшная.
— Научное сообщество прикладывает какие-то усилия для ее решения?
— Прикладывает, но как тут решишь? Выше себя не прыгнешь. Если бы денег было больше, проблем с жильем не было, было бы легче. Кстати, чуть более успешно эта проблема решается на периферии. Есть такой парадокс. Видимо, там стоимость жизни меньше. Может быть, из-за этого. Может, просто тяга людей больше к науке на периферии. Усилия прилагаются, конечно. Взаимодействия с университетами, всякие лекции, просветительство, популяризация науки, но эти усилия, конечно, ограничены в своих возможностях.
— Как по пятибалльной шкале вы оцениваете уровень диалога власти и научного сообщества и готовность власти к этому диалогу?
— Два балла. Никакого диалога нет. И это продемонстрировали перед последними выборами президента РАН, отменив их. Какой тут диалог? Взяли и заломали кандидатов, заставив снять кандидатуры. Это диалог? Конечно, нет. Нет вообще никакого диалога и никакого стремления вести этот диалог.
Между тем, как заявил на днях руководитель Федерального агентства научных организаций (ФАНО) Михаил Котюков, правительство готовит план реализации Стратегии научно-технологического развития и разрабатывает комплексный план действий до 2025 года. В этой связи Котюков призвал Российскую академию наук активнее предлагать государству и бизнесу новые идеи, не дожидаясь выборов президента РАН.
«Для науки сейчас самое время предлагать государству и бизнесу новые идеи, проекты, решения, которые помогут нам восстановить экономической рост, увеличить долю инновационной продукции», — заявил Котюков.
