Еще не закончился показ телесериала «Анна Каренина» в трактовке Карена Шахназарова, а уже просится его продолжение. Напомню: роман Толстого смешан с рассказами Вересаева о русско-японской войне.
Постаревший Вронский (Максим Матвеев) встречает на войне выросшего Сережу Каренина (Кирилл Гребенщиков) — тот военврач и лечит Вронского в лазарете. В коротких передышках между боями выздоравливающий Вронский рассказывает доктору о своем романе с его матерью, Анной Карениной (Елизавета Боярская), и о его отце Алексее Каренине (Виталий Кищенко).
Пока не износили туфель, в которых смотрели новую гордость российского телевидения, сразу предлагаю продолжение. 1917 год. В старинной усадьбе, в комнате сидит старик с укутанными клетчатым пледом ногами и смотрит на выцветшую фотографию Боярской. Входит молодой человек в кожаной тужурке. Старик вскрикивает. «Господи, как похож! Вы случайно не внук Ани Карениной?» — «Да, я Алексей Сергеевич Каренин, красный комиссар, я пришел отомстить за бабушку». Вынимает наган. «Подождите, сначала я расскажу вам, как я встретил вашего отца на русско-японской войне».
Далее Вронский рассказывает Алексею, как он рассказывал его отцу Сергею историю любви с Анной. 1917 год перемешивается с 1904-м, который, в свою очередь, перемешивается с 1872-м. В версии Вронского Анна не погибает, а под именем Инессы Арманд возвращается в пломбированном вагоне в одном купе с Лениным из Германии, где скрывалась все эти годы от мстительной Китти Щербацкой. Каренин роняет молча пистолет, обнимает Вронского, они вместе плачут, глядя на портрет Боярской. Из угла аплодирует Шахназаров. Ворвавшиеся с портретом Толстого солдаты и матросы расстреливают все собрание.
Фу, какая чепуха? Конечно, чепуха… Только я охотно это признаю, а Карен Георгиевич накануне показа фильма по ТВ разражается статьями о том, что русско-японская война была предтечей Октябрьского переворота, тем самым еще раз оправдывая выдачу ему больших государственных денег под «Анну Каренину». И саму идею экранизации. Так что фильм, считайте, к 100-летию революции. Хитро. Чем еще объяснить сопки Маньчжурии в сцепке с романом Толстого — неизвестно. Хотя в самом этом драматургическом ходе ничего ни страшного, ни зазорного нет. Буквально за несколько дней до «Анны Карениной» довелось смотреть «Гамлета» в постановке Льва Додина, который снабдил персонажей пьесы репликами из «Макбета», сам спектакль — сценами из «Короля Лира», от некоторых персонажей вроде Лаэрта избавился вовсе, а Офелия погибает от рук Клавдия и Гертруды. Как ни критикуй эту постановку, не признать очевидного нельзя: все додинские шалости исправно работают на его собственную, оригинальную трактовку пьесы, вычленяют и оттеняют черты характера Гамлета, которые кажутся важными режиссеру, — например, он обнаруживает в принце неожиданное властолюбие. Пусть и Каренин с Вронским тусуются на русско-японской войне, Толстого не убудет, но будьте уж тогда любезны объяснить — зачем и почему. А то из сериала это никак не следует.
Вся эта логика от лукавого — талантливая экранизация только на пользу литературному первоисточнику, потому что помогает человеку грамотному и незашоренному открывать ранее не видимые смыслы в любимых романах, повестях и рассказах. Да и если практически на дело смотреть — ну не убережешь ты классику от вольного с ней обращения. Классика — она на то и классика, что со временем становится народным достоянием, а народное достояние, как известно, больше ничье, чем чье-то. Чем дальше, тем явственнее будет классика схожа с фольклором, который без зазрения совести подвергают самым разным интерпретациям, аранжировкам, пересказам и перепевам. Это я к тому, что никто не требует от экранизаторов идеально понятых и выписанных Карениных, Вронских, Ростовых и Карамазовых.
Что до «Анны Карениной», то ее романтизация и отношение к ней как к жертве режима было основным пороком всех советских постановок этого романа Толстого. Величественная гордая красавица, павшая смертью храбрых на поле брани с общественной моралью, какой ее рисовали и Алла Тарасова, и Татьяна Самойлова, и героини множества театральных постановок, была, кажется, едва ли не самым нелюбимым персонажем самого Льва Николаевича. Адепт семейных ценностей, цербер патриархальной морали во второй половине жизни, Толстой так и не смог заставить себя по-христиански полюбить Анну, которую нарисовал дамой истеричной, эгоцентричной, под конец жизни — наркоманкой и вообще — человеком, испортившим жизнь всем своим близким. Тему наркомании, впрочем, отечественные интерпретации всегда стыдливо обходили, кроме фильма Сергея Соловьева 2009 года.
Монополии на образы из литературных произведения нет ни у кого, даже у автора романа. Как нет и не может быть единого понимания духа произведения, его настроения, общей мысли и общего смысла. Единственное, что должно быть непременно, — это присутствие в экранизации именно того конфликта, что был заложен автором литературного произведения. Должна непременно присутствовать правда вымысла, которая с порога отринет любое зрительское «Не верю!» Можно Вронского в экранизации вывести хоть пухлым карликом в стиле Денни де Вито, но мы должны знать и верить, что именно эта Анна Каренина могла полюбить именно этого Вронского. Но как ни старались бы мы поверить в любовь Анны к Максиму Матвееву — красивому, высокому, ладному, — вся история трагического треугольника Анна-Вронский-Каренин изначально бессмысленна, потому что Анна Каренина попросту не могла полюбить вялое, вечно печальное, тряпичное существо мужского пола, каким здесь предстал Вронский.
Вронскому вообще никогда не везло — этот достойнейший человек, пожертвовавший благополучием ради взбалмошной истерички Анны, на экране всегда представал серым фоном, на котором бурлили отношения Анны и Каренина. Что Лановой как памятник самому себе, что Ярослав Бойко у Соловьева — тоже какой-то серый и тряпичный, что красивый, но явно староватый Шон Бин у Бернарда Роуза (с Софи Марсо в роли Анны), то Аарон Тейлор-Джонсон у Джо Райта (с Кирой Найтли) — жгучий, но тоже кукольный. Обидно за Вронского, ей-богу. Зато хотя бы Константину Левину, в котором Толстой вывел самого себя, повезло — его в экранизации Шахназарова попросту нет.
Но закончу все же неприятным, не обессудьте. Не мною замечено, что как только художник начинает тратить силы, время и энергию своего таланта на слишком активную поддержку властей, оправдывать войну, которую ведет его страна, сеять ненависть с экранов телевизора — каким-то чудным образом его талант обижается и тихо откланивается. К чему вдруг об этом подумалось? Ох, не знаю даже…
