Славянск — первый город, облетевший страницы всех мировых СМИ как центр вспышки сепаратизма на Украине. То, что сначала казалось неудачной постановкой Кремля, переросло в полномасштабные боевые действия.
Ситуация в регионе неоднозначна и сейчас, на четвертом году АТО. Сторонников сепаратизма среди жителей Славянска, расположенного в 70 километрах от линии фронта, предостаточно. Но есть среди местных жителей и немало тех, кто в первых рядах ушел воевать за целостность нашей страны. Кто-то из них отдал за единую Украину свою жизнь. Другие продолжают воевать, как могут, каждый на своем участке приближая победу, оказавшуюся не такой быстрой и легкой, как представлялось вначале.
«Пливе кача»
Этой зимой в Славянске хоронили 20-летнего Романа Напрягло. В феврале на передовой, в районе селища Пикузы (бывшее Коминтерново) Волновахского района Донецкой области его подстрелил снайпер.
На кладбище — «Пливе кача»… Военные, женщины и мужчины постарше, молодежь… И родители… Их было видно сразу: в лице и фигуре мамы Елены — одна сплошная боль. Отец, Дмитрий — в военном камуфляже, седая голова и черные усы. 11-летняя Оксанка в розовой шапочке. В гробу — ее брат, сам почти ребенок, кажется даже, что на щеках румянец. Но нет, не ребенок — матрос, гранатометчик 1-го отделения 1-го взвода десантно-штурмовой роты 1-го батальона 36-й ОБМП. Пытался вытащить из-под снайперского обстрела раненого товарища. Его спас, сам погиб…
…С тех пор прошло девять месяцев. На стене в доме семьи Напрягло висит благодарность от Минобороны всей семье. Портрет Ромчика (так называет его мама), шевроны, медали, свеча… Мы говорим с родителями Романа, осторожно подбирая слова.
Половина родни Елены — русские. Кто-то живет в РФ, кто-то с тамошней родней близок. У Дмитрия, уроженца Славянска, вся родня с Кубани. Но родители Романа стараются говорить по-украински. Как умеют.
«До войны каждый варился в своем соку. Мы даже политику никогда не обсуждали, — говорит Дмитрий. — Сепаратистов здесь не было. Сразу неправильно назвали, так и пошло. Реакционеры были. Россияне обученные. Расфуфыренные, в автобусах приехали. Чеченцы засели в школе №7. Все организованно, охрана стоит. Наших, тех, что пошли воевать на ту сторону, было немного, и видно издалека.
Когда расстреляли Майдан, «Просвіта» и «Свобода» собирали людей, чтобы помянуть Небесную Сотню. Рома побежал посмотреть. Рассказывал, что посреди площади, в толпе стояла мэр Славянска Неля Штепа и кричала, что все пропало, и «Правый сектор» (экстремистская, запрещенная в России организация — прим. ред.) идет на Донбасс. Хотя в то время Славянск мало кто и на карте нашел бы. Парень, бывший с братом на Майдане, начал спорить. На него напали.
Отдельно собрались человек двадцать с украинскими флагами».
Митинг разошелся. После этого начались колорадские ленточки, брожения… А 12 апреля 2014 года группа вооруженных людей под руководством Игоря Стрелкова пересекла российско-украинскую границу и вместе с местными захватила в Славянске административные здания (в частности, милиции и горсовета). Н.Штепа их поддержала. Над городом закружили боевые вертолеты…
«Как-то Ромчик вышел во двор, а тут — снайперы. — вспоминает Елена. — Дом — выгодная позиция, обзор хороший. Не раз нас пытались выжить из хаты, запугивали.
Когда захватили Славянск, страха у Ромчика не было. Бегал по всему городу — рисовал украинские флаги. Я переживала.
Он был скрытным, замкнутым — лишний раз не хотел никого беспокоить. Когда уже служил, позвонит, и на все вопросы — «Все нормально!» И молчим, слушаем в трубку тишину. А с отцом шушукался. Меня берегли. Многого не рассказывали».
После почти трехмесячных столкновений в ночь на 5 июля 2014 года боевики оставили Славянск. В тот же день город перешел под контроль украинских военных, а над Славянским горсоветом был поднят государственный флаг Украины.
«Весело тут было, — вспоминает Дмитрий. — Неспокойно. «Ополченцы» прятались… Там, где Торец, мост разминировали, а через день опять какие-то мины. То растяжки кто-то прямо в парке поставил.
Как-то с Леной вышли ночью во двор, слышим — рация работает…».
После освобождения Славянска на Лимане стояла 80-я бригада. Ромчик побежал на блокпост, как только увидел флаг: вдруг ребята голодные или спать негде? А у тех даже карт не было. Рома принес.
Сначала воевать пошел отец. Хотел по контракту, но местных жителей в 2014-м в ЗСУ не брали. А по телефонам добробатов Дмитрию дозвониться тогда так и не удалось.
В январе 2015-го началась мобилизация. Стали брать местных жителей. Дмитрия оставили служить водителем при военкомате. С отдельной группой он ездил в Красногоровку. Хотел перевестись в 36-ю бригаду — не вышло.
«В Славянске — 150 демобилизованных, — говорит Дмитрий. — В Лимане — около 200. Сейчас по контракту служит очень много местных жителей».
«Рома пошел служить в 19 лет. Как только окончил Славянский колледж Национального авиационного университета, — вспоминает его мама. — Отговаривать было бесполезно — как решил, так и сделает».
Хотел идти в батальон «Карпатская Сечь» в составе 93-й бригады. Но 27 июля его направили в 500-й батальон 36-й бригады. Поехали вместе с Димой Федишиным из Доброполья. Вместе учились, и воевали вместе.
А в учебке Ромчику дали грамоту. Стрелять учился с отцом. Ездил с Правым сектором на полигоны. Сбегал из дому к военным — тренироваться.
Единственный подготовленный, он преподавал молодежи тактику. Волонтером ездил на «мурашник» в аэропорт — рыл окопы. На самом передке служил связистом-гранатометчиком».
14 февраля 2017-го Роману исполнилось 20 лет. Родителям приезжать к нему не разрешил: «Зачем лишний раз волноваться и деньги тратить?»
«Ромчика мы увидели по телевизору случайно. — говорит Елена. — Камеру не любил, всегда прятался. Есть три видео, на которые он попал.
На одном блиндаж роет. На другом — стоит в первых рядах в строю на День морской пехоты, когда Муженко приезжал. И еще раз, уже зимой, — разгружает коробки, привезенные волонтерами».
«Он в балаклаве был, — вспоминает отец. — По ней его и узнал — сам носил ее в Красногоровке, а потом Ромке передал.
Что тогда случилось? Ребята отбили новые позиции, уйдя от старых на километр вперед. Саперы разминировали им дорогу через минное поле. Их трое да разведка. На позиции пришли первыми, начали закрепляться в окопах. Но окопаться не успели.
Февраль. Посадка хоть и была, но все видно. И «эти» смогли подползти очень близко. Еще в начале февраля в село зашла гэрэушная группа снайперов.
Парень, сидевший рядом с Ромой, вдруг выскочил. Снайперская пуля попала ему в живот. Он упал и начал кричать. Рома бросился на помощь, стал помогать затягивать его назад — до окопа было максимум полтора метра. Но он был высоким, а расстояние до места, где сидели снайперы, — всего метров 250…»
Выстрелы попали в шею, перебило позвоночник, пошло в легкие, Роман умер от внутреннего кровотечения. Парень, которого он спасал, выжил… То место назвали Рио — по позывному Романа…
«Он в отпуск должен был прийти в конце февраля. — говорит Елена. — Специально поменялся, чтобы попасть на день рождения сестры в начале марта. Ей тогда 11 лет исполнилось….»
Родители рассказывают о сыне охотно. В каждом слове — гордость… и боль… Показывают семейный фотоальбом, друзей Ромчика. «А пойдемте, я покажу вам свою комнату. Она была Ромкиной», — по-детски искренне говорит Оксанка.
Прошло почти девять месяцев. Но отец Романа все еще не спит по ночам. Таблетки не помогают. «Психолог? Каждый месяц проходим — бумажки рисуем…» — говорит Дмитрий. «У меня мечта свозить его куда-нибудь, — вздыхает Елена. — Перемена места все же много значит».
«Спустя почти четыре года после захвата и освобождения Славянска в мозгах людей мало что поменялось, — говорит Елена. — Бывает, муж наденет футболку с тризубом, которую мы с Оксанкой привезли из Киева, — смотрят косо».
О том, что Роман поехал на войну, родители никому особо не говорили. На расспросы отвечали: сын работает и живет в городе. «Знала только свекровь, — говорит Елена. — Мои родители не поняли бы. Роман с ними не сильно общался. Узнали все, когда он погиб.
О переезде родители даже не задумывались — как оставить могилу сына? В память о Романе в его школе планируют установить мемориальную доску. Родители надеются успеть к 6 декабря. Установят внутри школы. Снаружи могут повредить. В 10-й школе, в память об одном из погибших пилотов — уроженце Славянска, установили мемориальную доску из камня белого цвета. Ее облили зеленкой…
…На похоронах Романа священник плакал: «Мне трудно говорить… Спасибо тебе, Роман, что ты приблизил тот момент, когда я вернусь домой… Я из Донецка… Я знаю… верю, что придет день… и мы в Донецке помянем… Слава герою!» Священник не прятал слез, не вытирал их и не сгибал головы. И это странным образом давало надежду. На человеческое…
«Заряжай!» — скомандовал кто-то, и загремели выстрелы.
Два капеллана
Священнослужители Геннадий Лысенко и Александр Решетник эвакуировали с востока Украины тысячи граждан, оказывают духовную поддержку военнослужащим и мирным жителям. Для многих волонтеров война и город Славянск начались именно со встречи с ними. Оба — уроженцы Славянска, служат в церкви «Добрая весть». У 40-летнего Александра — четверо детей, у 47-летнего Геннадия — двое. Каждый день у них расписан от рассвета и допоздна.
«Последние годы перед войной я занимался стройками, — вспоминает Геннадий. — У меня было несколько бригад. Я вел проекты, в том числе Святогорские базы.
Стройки я оставил, когда в Славянске началась вся эта катавасия. Последний объект в конце апреля — начале мая 2014-го просто передал своим ребятам — мы постепенно начали заниматься эвакуацией людей.
Петр Дудник после захвата церкви «Добрая весть» в Славянске вывез гражданку Швейцарии Еву и гражданина Германии Эбби. После этого люди стали просить о помощи. Так началась акция по эвакуации, к которой мы присоединились.
У людей тогда было две истерики. Первая — когда они проезжали украинский блокпост, и выяснялось, что правосеки не насилуют там женщин, а мужчин не раздевают и не отправляют на штурм Славянска с лопатами. Наоборот, их пытались поддержать, а детям еще и конфет в карман положить.
Вторая истерика начиналась по приезде в Изюм. Когда люди видели, что там все работает. Война на тот момент была только в Славянске».
«Но по дороге в Луганск уже стояло пять казацких блокпостов, — уточняет Александр. — Меня пропускали, потому что у меня в паспорте — славянская прописка. Думали, я такой же сепаратист. Был хаос, и было ощущение, что мужики просто заигрались».
2 июня 2014-го Геннадий выезжал из Славянска, был задержан на сепаратистском блокпосту и попал в плен почти на двое суток. Из-за красного креста и таблички на лобовом стекле машины — «Эвакуация детей и семей с детьми». Сепаратистам сказали, что машины с такими табличками вывозят трупы бандеровцев.
Когда Геннадия задержали, через блокпост как раз проезжал Александр. У него в этот день таблички не было, и Геннадий успел скинуть другу планшет с фотографиями с митинга «Донбасс — это Украина» в Краматорске.
«Нас поставили под забором, — вспоминает Геннадий. — Через полтора часа приехал комендант. В наших вещах и телефонах уже порылись, вернули их нам, повезли в захваченное здание СБУ. По дороге я успел позвонить Петру Дуднику и жене.
Навстречу вышел человек и сказал, что на меня есть ориентировка. Меня забрали «на подвал». В захваченном здании СБУ был Гиркин, россияне и лица кавказской национальности. Через три часа был первый допрос. Очевидно, кто-то меня сдал. Я привозил нашим бойцам на блокпосты продукты и медикаменты. Сепаратисты об этом знали. Но самое страшное: они знали, что я привозил карты Славянска, на которых были обозначены все блокпосты.
Меня поставили к стенке. Ткнули в спину автомат. Передернули затвор и нажали на спусковой крючок. Выстрела не последовало. Зато последовал второй этап допросов: их удивило, что все это время я стоял, как отмороженный, решили, что у меня — спецподготовка. На самом деле никакой спецподготовки не было — полтора года неоконченного военного училища, полтора года армии да полтора года в милиции. Спокоен я был из-за своего отношения к Богу, я понимал, что у него есть планы на мою жизнь.
Боец, который привел меня после допроса на подвал, развязал мне руки и глаза. Восемь человек, я — девятый. В углу стоял так называемый туалет — пятилитровая бутылка. Там были лавки. Я сел. Через полчаса меня опять связали — расстрельный, мол, в пять утра поведут на расстрел.
Но ранним утром начался бой на Семеновке. Целый день сепаратисты бегали — было много раненых и убитых. После шести вечера меня опять вызвали на допрос. Человек, проводивший его, говорил с московским акцентом. Спросил, кто я такой, и почему за меня большие люди просят. Сказал, что на этот раз меня отпустят. Но машину заберут.
На моей же машине меня довезли до моей улицы. А через пару часов мне позвонили и сказали уезжать из города, потому что меня опять ищут — выпустили, мол, по ошибке. Я забрал мать, и нас вывезли. Мать — в село, а я остался в Святогорске. Через неделю продолжил вывозить людей, уже на большом автобусе. По-другому я не мог».
Я развернулся и поехал в город через поле. Вижу: на нейтральной полосе, между украинским и сепаратистским блокпостами, стоит на асфальтовой дороге парень с мопедом. Диск колеса сломан — не покатишь. Я взял его в бус. Приехали на сепаратистский блокпост. Они меня раньше не трогали: я хорошо знал одного из командиров — парень с соседней улицы, одноклассник моего друга.
Спрашиваю: «Мопед у вас можно оставить?» Они: «Сейчас спросим у командира». Тот разрешил. Выгрузили мопед. Я с ними поговорил, собрался уезжать, они: «Постой, тут вопрос возник». За это время на меня пришла ориентировка.
В сумке у мопедиста оказались молоко и хлеб из Изюма. Решили, что он — шпион, а я его завез. Еще и чужой телефон у меня в машине нашли. Журналистка с ICTV дала, попросила снять пару роликов разрушений — у них доступа не было. В телефоне — ее фото с украинскими солдатами, а за месяц до этого — с израильскими.
В общем, отвезли меня в горотдел и посадили в камеру вместе с мопедистом. С нами сидели сепаратисты. Люди, которые просто шли за водой по городу. Множество нелепых и смешных историй… Но тогда, конечно, было не смешно.
Отпустили меня через два дня — 5 июля. Ну как отпустили… В 10 вечера выключили свет. А около двух ночи кто-то открыл двери камер и сказал: «Выходите. Никого нет». Мы разбили кувалдой сейф, забрали наши документы и личные вещи, и ушли.
Вечером того дня наши зашли в Славянск».
«Когда город освободили, — продолжает свою историю Геннадий, — ко мне возле церкви подошел человек и поблагодарил за эвакуацию. На том же большом автобусе я продолжал ездить еще месяц после освобождения. Заходил на нем в Краматорск, в уже оккупированный Донецк. Мы вывозили оттуда детей. В тот день как раз запретили это делать. Проезжать через блокпосты было страшно. В автобусе у меня — 58 человек (из них — 8 взрослых, остальные — дети) на 48 местах. Это был мой последний выезд в Донецк.
Август 2014-го начался для нас с Красногоровки. Там не было ничего — ни света, ни воды, ни газа. Люди голодные. Мы привезли генератор, бензин, стали возить продукты. Потом работали в Углегорске и Дебальцево, до их оккупации.
На Коммуне стояла 128-я бригада. Заезжаешь, вылезают мужики — чумазые, немытые. Мы привозили им генератор, салфетки и… клетку для попугайчика, который прилетел к ним зимой. Назвали Сепаром — он всех кусал…
Спрашиваешь пацанов — были с вами капелланы? Оказывается, приехали туристы-волонтеры, чаю попили и уехали.
Это неправильно. Если ты капеллан на определенном участке, ты должен приехать и как минимум послужить с пацанами — восполнить их нужды, пообщаться с ними, помолиться. Не просто чаю с ними вместе попить, но выслушать их, чтобы они открыли тебе свое сердце. У кого-то тяжелая семейная ситуация. У многих — стрессы.
Да и у нас тоже. Помню, мы заезжали в Дебальцево, в туннель под железной дорогой. Останавливались, делали легкую передышку — три глубоких выдоха, и поехали дальше».
«Случайно на позиции встретили ребят, стоявших в Дебальцево, — продолжает Александр. — У них — нервный срыв. Рассказывают, как стояли на крыше какого-то дома, как наблюдатели, и видели, как «два дебила» (мы с Геной) каждый день, на свой страх и риск, заезжают и выезжают на белых бусах.
А как-то вывозили из больницы в Дебальцево забытых там четырех пациентов, о которых ГСЧС отрапортовала, что всех вывезли…«
Историй у обоих — бесчисленное множество: каждый день по горячей линии шли десятки сообщений. «То, что раньше видели только в кино, — говорит Александр, — мы получили в реальности. И на фоне всего этого нам обоим вдруг звонят из банков по невыплаченным кредитам за машины, на которые проценты наросли. «Здесь война», — отвечаем. «Какая война? Войны на Украине нет. У вас в голове война» — говорят»…
«Единомышленники? Есть, — говорит Геннадий. — Возможно, не так много, как хотелось бы. Но, к своему удивлению, недавно я узнал, что 200 человек из Славянска воевали и уже демобилизованы.
Как капелланы последний год мы работали в основном в Авдеевке, Константиновке, на Светлодарской дуге. Сначала все капелланы были волонтерами. Система штатного капелланства появилась несколько месяцев назад. Я и Саша продолжаем выполнять свои функции как капелланы, но являемся сотрудниками Минобороны в отделе взаимодействия по освобождению пленных».
На вопрос, не истощает ли помощь людям в любое время дня и ночи, и где они находят мотивацию для этого, Геннадий отвечает: «Конечно, истощает. Но капеллан — в первую очередь священник. Мы верующие люди. Свою мотивацию мы находим в Боге, в личных отношениях и в Библии, как в книге, которая нас ведет по жизни. Другой мотивации и не надо. Но отдых нужен. Каким бы духовным человек ни был, но если он не знает отдыха, это заканчивается плохо».
У обоих есть социальные проекты. Война не закончится быстро, считают капелланы. Но даже после нее, уже на гражданке, останутся те, кому нужна будет психологическая и духовная помощь. «Тем, кто прошел войну, нужна поддержка, — говорит Александр. — Есть мечта создать в Славянске место, где мы, ветераны, капелланы, волонтеры, могли бы собираться, поддержать друг друга, восстанавливать надломленную психику».
На доме пенсионеров и активных волонтеров Татьяны и Леонида Маник развевается полинявший и выцветший от солнца украинский флаг. Свою проукраинскую позицию здесь не скрывали даже во время оккупации Славянска. А после освобождения на здании горисполкома долго висел сшитый Татьяной украинский флаг — три на двадцать метров. Когда порвался, его стали брать на патриотические шествия.
Каждый из этой семьи заслуживает отдельного рассказа. Алексей (старший сын Татьяны и Леонида) — кадровый военный, пограничник. До войны служил в Мукачево. С началом событий в Славянске написал шесть рапортов с просьбой отправить его на линию фронта. Сначала попал под Мариуполь, а потом, после ротации и переобучения, почти на два года — в Новотроицкое, под Волновахой. Майор, имеет награды. Сейчас уже дома, в Мукачеве.
Младший сын, Николай, ко времени событий на Майдане и последовавшей аннексии Крыма, жил на полуострове уже 12 лет, занимался мебелью. «Никогда не был патриотом, — отмечает Николай. — Но тогда у меня на многое открылись глаза.
Когда ребята из Нахимовского училища в Севастополе вынесли украинский флаг и запели гимн, я заплакал от гордости. И от злости…
Референдум расколол наш дружный коллектив на работе надвое. Помню, как 57-летний армянин Алик сказал: «Что вы за народ такой? Ваша страна, не ваша — моя, дала мне возможность жить, зарабатывать и помочь многим семьям. А вы Россию зовете?»
Когда «зеленые человечки» заблокировали военную часть в Перевальном, я собрал два пакета с продуктами и поехал туда.
Все были в балаклавах. И только один без маски — пресс-офицер с позывным «Махмуд», совравший, что он — крымский степной татарин. Но прожив в Крыму не один год, я татарина распознать могу. Мы хорошо запомнили друг друга. Общались около часа — он не хотел брать пакеты, которые я принес.
Вскоре я уехал с сыном в Славянск, где спустя какое-то время тоже началось брожение. Перед захватом города появились военные в форме «беркута». Однажды среди них я увидел «Махмуда». Подошел и спросил: «А здесь ты кто? Славянский шахтер?» Он замахнулся на меня автоматом: иди, мол, отсюда».
Когда начались военные действия, Николай отправил сына в Крым, а сам уехал к старшему брату в Мукачеве. Вернулся в августе, уже после освобождения Славянска.
Когда-то хотел поступать в военный университет, но медкомиссия «зарубила». Эти документы передали в военкомат, и в армию Николая уже никогда не призывали. Не брали и сейчас. Хотел пойти добровольцем — в военкомате предложили провести по контракту, по мобилизации. Но оставили делопроизводителем — нужна была помощь, чтобы разобраться с картотекой. А он хотел на фронт.
И тут пришла разнарядка для трех человек на трехмесячные курсы. Так он попал в Академию сухопутных войск им. Сагайдачного во Львове. Окончил с отличием и по контракту пошел служить командиром взвода в 53-ю бригаду. Воевал под Горловкой.
В феврале 2016-го бригаду вывели на ротацию в «Широкий лан». Николай должен был поехать в госпиталь, но остался дома. В это время его ребята пешком отправились в Николаев с жалобой военному прокурору на неподобающие условия на полигоне. Был громкий скандал. Николай присоединился к своему взводу.
Потом был под Дзержинском. Все время — на линии огня. Ранило один раз, второй. Контузия, сложная операция. Сейчас он работает в военкомате.
«Самый большой активист у нас — мама, — говорит Николай. — Она всегда начинала, а мы ее поддерживали».
«Откуда это у меня?— переспрашивает Татьяна. — Нищук на День голодомора в прошлом году сказал, что произошедшее на Востоке было заложено на генном уровне. Вот и я так думаю: у меня это — в генах. Восторга по поводу советской власти в моей семье не было никогда. Отец — 1910 года рождения — помнил, как все это было. Много рассказывал и о войне. Мама — из богатой, раскулаченной семьи.
Патриоткой я никогда не была. В политику не вникала. Когда начался Майдан, не восприняла это как что-то мое. 13 декабря у меня день рождения. Подружка сделала мне подарок — мы поехали в Донецк на мюзикл «Слепой» по мотивам пьесы Марка Кропивницкого. Запорожская Сечь, трагическая судьба героя, ослепленного, но несломленного духом…
Спектакль потрясающий! Людей — море. Я плачу. Оглядываюсь — весь зал плачет. В финальной сцене герой говорит: «Украина, да сколько же ты будешь слепа? Украина вставай!» И вдруг моя подруга вскакивает с кресла и кричит: «Слава Украине!» А зал отвечает: «Героям слава!» В Донецке. Когда в Киеве стоит Майдан. Это было так сильно, что волосы дыбом встали. Артисты остолбенели. Занавес сразу закрыли. Настала мертвая тишина. Кто-то начал петь гимн Украины, и весь зал подхватил. Занавес поднялся. И артисты пели вместе с нами. Это стало для меня каким-то переломным моментом. Впервые рассказываю без слез…
В Славянске обсуждать эти темы люди еще боялись. А в апреле уже произошел захват, активизировалась сепарня. И если раньше было чувство, что мы ни на что повлиять не можем, то происходящее всколыхнуло, возмутило — кто-то чужой пришел на нашу землю наводить свои порядки. Мы можем, мы должны…
Страха не было. Азарт был. И слепая уверенность, что ничего не случится».
Об освобождении из плена Евгения Краснокутского, украинского летчика сбитого 2 мая 2014 года вертолета Ми-24, Минобороны сообщило очень коротко, без подробностей. А зря. История достойна экранизации.
«По телевизору показали, что над городом сбили вертолет, — вспоминает Татьяна, — и вертолетчика, капитана ВСУ Евгения Краснокутского, захватили в плен. Говорили, что украинцы якобы его бросили, а сепаратисты подобрали и отправили в больницу.
Я позвонила подружке, которая работает в больнице. Она подтвердила: парень в больнице, тяжело ранен. У меня был бульон — собиралась суп готовить. Я его взяла и побежала. Перед больницей стояли два автоматчика. Я — к администратору: «Где тут вертолетчик?» Она: «К нему нельзя. Он пленный. Под охраной». Но сказала, в какой палате. Я туда. Спрашиваю его — чем могу помочь. Он плакать стал. Уходите, говорит, у вас неприятности будут. Ничем вы мне не поможете, разве что жене позвоните, чтобы она не переживала.
Я говорю: «По всем телеканалам показывают, что вас сбили, что наши вас бросили, и эти уроды вас тут оберегают и облагодетельствуют». Он мне: «Это неправда. Я видел, что меня искали на бэтээрах. Кричал, но они не услышали». Май был дождливый, трава высокая. Кроме ранений, у Жени была выбита шейка бедра. А вторую ногу ему прострелили с близкого расстояния. Врачи делали сложнейшую операцию, говорили, что ходить он не будет. Но он ходит. Теперь майор. 39 лет. Родом из под Чугуева. Жил под Коломыей.
Я стала к нему приходить, приносить еду. Позвонила его жене. Оказалось, у них трое детей — старшая девочка и два мальчика. Младший — грудной. Нам перезвонили его родители. И вместе мы стали думать, как забрать Женю из больницы.
5 мая я принесла ему передачу, а радио, которое просил, забыла. Попросила Колю занести. Он вернулся и говорит: «Приехали его родители». И тут в больнице суета началась. Был бой, много раненых, сепаратисты в коридорах лежали. Гражданское население валило к ним с помощью.
Муж и сосед побежали в больницу, и под шумок вынесли Женю. Родители выехали с ним из Славянска. К вечеру бой утих. Наши заняли Комбикормовое. И я уговорила мужа поехать на блокпост и спросить, проехали ли родители Жени, все ли в порядке.
На блокпосту были ребята, после падения вертолета искавшие Женю на бэтээрах. Они обрадовались, что он жив. А к нам появилось доверие.
Женю вывезли. Он нам потом позвонил. За свою гражданскую позицию мы получили награду от имени президента».
«С мая 2014-го мы ездили на Комбикормовый блокпост, где стояла 95-я бригада, — продолжает Леонид. — Возили воду, еду, сигареты. Люди с нашей улицы несли деньги, соленья-варенья, пирожки-булочки, даже картошку-толченку. У кого что было. Ребята потом рассказывали, что брали еду и воду только у нас. Под Мариуполем был случай, когда ребят пытались усыпить.
По дороге проезжали два сепаратистских блокпоста. На нас были наводки. Сосед предупредил — мы на несколько дней уехали».
«В 2014-2015 годах на местных волонтерах держалось все, — говорит Татьяна. — Александр Белименко, Василий Хоменко, Лариса Коваленко, Наталья Василенко, Николай Мироненко, Марина Данилова, Саша Щербак… Слава богу, что Славянску достались такие люди. О них мало говорят, но эти люди — просто герои.
У нас были вече, у нас были автопробеги под украинскими флагами. И в самом начале, когда через Славянск шла наша армия, это поднимало дух ребят.
Прошло время, и многие разочаровались. Нужные законы не принимаются, а сепаратисты продолжают занимать должности. Например, в 10-й школе продолжает преподавать информатику Андрей Шалда, за организацию референдума осужденный на пять лет с отсрочкой на два года. Фактически он был главой избирательного участка. Мы добились, чтобы его уволили. Летом, когда дети были на каникулах, подожгли во дворе школы шины.
Но теперь он подает в суд на восстановление в должности. Заседание должно было состояться 7 ноября. По просьбе ответчика, отдела образования Славянского горсовета, его перенесли на 23 ноября. Мы будем внимательно следить за судом.
Директор школы и родительский комитет подали в суд за хулиганские действия на главу общественной организации «Слов'янська Січ» Василия Хоменко. Мы его отстояли. Все-таки что-то меняется…
В том, что оккупированные территории вернутся к нам, я не сомневаюсь. Думаю, это будет скоро. Кроме Крыма. Самый сложный вопрос — как мириться с теми людьми. Хотя среди них есть много тех, кто мечтает об освобождении».
Текст подготовлен в рамках проекта, осуществляемого при финансовой поддержке правительства Канады через Министерство иностранных дел Канады.
