Один из последних бастионов сегрегации в Латвии — это система образования, где по-прежнему происходит разделение граждан Латвии по этническому и языковому признаку.
Правда, только на более низких уровнях, потому что в сфере высшего образования такого разделения давно нет. Во имя сплоченности нации время от времени звучат призывы прекратить эту лингвистическую сегрегацию. Однако будем честными до конца. Эти призывы чаще всего односторонние. Это призывы не ликвидировать школы с несколькими языковыми потоками, а заставить в школах для нацменьшинств осваивать учебный материал только на латышском языке, что не совсем одно и то же.
Аргументы простые: в некоторых местах русскоязычных учеников и воспитанников детсадов больше, чем говорящих по-латышски, и может произойти не всеобщая латышизация среды, а наоборот — русификация. К тому же, речь не только о языке, но и о менталитете, бытовой культуре, даже о национальной идентичности в широком смысле. Особо широко распространен взгляд, что говорящие по-латышски по своей природе более мягкие, уступчивые и могут легко подчиниться более агрессивной русской модели поведения. Вполне возможно (но с таким же успехом и нет), что такие опасения имеют определенные основания. Более того, не сказано, что такое смешение разных культур приведет к большему национальному единению в государстве.
Депутат Европейского парламента Кришьянис Кариньш, который родился и провел школьные годы в штате США Делавер, однажды рассказал, что он в 70-е годы был лично втянут в аналогичный эксперимент. В то время в США было сильное движение против расовой и социальной сегрегации. В исследованиях констатировали, что в разных школах очень разные результаты учебы, и эти результаты зависят от социальной среды, из которой происходят воспитанники. В предместьях, где учились в основном белые дети, успехи были намного выше, чем в тех школах городов, в которых проходили обучение в основном дети чернокожих. Проблему было решено решить просто — смешать эти потоки. В «хорошие» школы на автобусах везли детей из «плохих» школ. Как рассказывал Кариньш, эффект оказался разрушительным, потому что различия в поведении, восприятии и просто в бытовой культуре были огромными. «Тогда я временно стал расистом», — признался Кариньш, Позже он эти свои предрассудки молодости полностью преодолел, но воспоминания о тех временах до сих пор сохранились довольно яркими.
Нет сомнений, что слияние говорящих по-русски и по-латышски детей в одну национальную общность сопряжено с определенным риском, и неизвестно, каким будет конечный результат. Но почти наверняка можно сказать, что результат будет лучше, чем при поддержке сохранения двух социально-лингвистических пространств с малолетства и их специальное разделение, когда непрестанно в публичном пространстве сохраняется национальный дискурс, связанный с идеей, что только этнические латыши это какие-то «настоящие» латыши, и что они единственные, кто обладает монополией на патриотизм и любовь Латвии как своей родины.
По всей вероятности, против устранения любой сегрегации говорящих по-латышски и по-русски детей выступят именно те, кто называет себя защитниками латышских интересов, но на практике хочет сохранить этническую сегрегацию. На мой взгляд, антигосударственный характер такой этноцентричной политики настолько очевиден, что называть сторонников такой политики защитниками «латышских» интересов можно только в кавычках. В интересах латвийского государства уменьшение любой сегрегации (что очень хорошо достигнуто в спорте) в любых ее проявлениях. Впрочем, на нынешней фазе развития латышской нации все эти вещи зачастую вызывают непонимание и выглядят немного преждевременными. Ликвидация сегрегации говорящих на разных языках детей — пока еще тяжелая тема, но этот вопрос никуда не исчезнет. Совсем скоро за него придется приниматься, засучив рукава.
