Наблюдая за охватившими Калифорнию сильнейшими лесными пожарами и слушая тревожные экстремистские заявления, прозвучавшие на недавних выборах, приходишь к выводу о том, что мы живем в страшное время — и неважно, в какой точке планеты вы находитесь. Между тем самая страшная новость из всех заключается в том, что, согласно последнему докладу Межправительственной группы экспертов по изменению климата, у нас в запасе осталось всего двенадцать лет, чтобы ограничить выбросы углекислого газа, пока нам всем не пришла хана. И эта новость, несмотря на единодушие весьма консервативных научных кругов и исправное освещение в СМИ, не вызывает у широкой общественности почти никакой реакции. Как говорится в одной шутке, гравитация — это не просто хорошая идея, это закон. Но, похоже, ученым нередко бывает крайне сложно убедить людей в истинной серьезности той или иной проблемы. Почему?
Ответ не так-то прост — здесь переплетается целый ряд сложных факторов. В то время как популисты с их пламенными речами легко завладевают нашим вниманием и побуждают к действию, актуальная информация о явлениях, способных повлиять на жизни миллионов, проходит почти незамеченной — когда о ней сообщают ученые. Разумеется, популисты не возникают на пустом месте: они активизируются лишь в определенном социальном контексте. К тому же политики неплохо разбираются в риторике и пользуются тактикой многократного повторения. Наука с ее потребностью в специальной терминологии, которую сложнее понять простому обывателю, оказывается здесь в явном проигрыше. Просто ученые не всегда обладают искусством рассказывать так, чтобы приковывать внимание слушателей. В трудные времена многие люди желают обрести уверенность в завтрашнем дне, им не нужны нюансы. Вот почему массы притягивает именно прямой, простой для понимания язык. Тот самый тип языка, которым, как правило, не пользуются добросовестные ученые.
Учитывая все эти факторы интересно отметить, что порой достаточно изменить один единственный грамматический элемент, чтобы придать речи большую убедительность — и вы, возможно, удивитесь, узнав, что я имею в виду старые скучные модальные глаголы.
Вероятно, вы считаете, что трудно себе вообразить более прозаическое и заурядное грамматическое явление, чем замкнутая система функциональных слов, которые мы называем модальными глаголами. Таких как «мочь» (can), «иметь позволение» (may), «быть должным» (must, will, shall), а также более второстепенных модальных глаголов вроде «мог бы» (could, might, would), «следует» (ought to, should). Однако в речи они могут оказывать огромное влияние на восприятие информации слушателем, а также на то, как мы оцениваем оратора, его авторитет и компетентность — при этом само содержание фактически не меняется. Вместо того, чтобы исполнять роль послушного старосты класса, помогающего основным глаголам в предложении, они на самом деле оказываются языковыми бунтовщиками самого вызывающего поведения.
Модальные глаголы — довольно странная категория: синтаксически они неполноценны в том смысле, что не изменяются как обычные глаголы, и само их присутствие по сути запутывает простые, прямые утверждения, вводя в них целый клубок человеческих чувств: неопределенности, возможности, обязательства, разрешения и способности что-либо делать.
Сравните такие предложения: «она убийца»; «она, должно быть, убийца» и «она может быть убийцей». Первое из них — обычное повествовательное предложение, которое может быть истинным или ложным, но звучит объективно. Во втором и третьем случаях говорящий внезапно нарушает «четвертую стену» и вторгается в утверждение со своими собственными неопределенными ощущениями типа: «На основе прочих доказательств я заключил, что она убийца» или «я думаю, что она, скорее всего, убийца», хотя содержание при этом на самом деле не меняется. Присутствие в предложении таких модальных глаголов, как «должно» и «может», внезапно вводит в объективное утверждение фигуру самого говорящего и его несовершенные суждения, добавляя всему высказыванию тот или иной смысловой оттенок и делая его очевидно более слабым и осторожным, а значит открытым для дальнейших вопросов. Мы понимаем: то, что поначалу казалось объективным утверждением, на самом деле является точкой зрения говорящего.
Но это еще не все. Мало того, что модальные глаголы заставляют повествовательные предложения звучать менее убедительно — часто они привносят с собой семантическую двусмысленность, так что одну и ту же фразу можно понимать по-разному. Например:
1. You must be very careful (вы должны быть очень осторожны) — то есть вам следует проявлять осторожность.
2. You must be very careless (должно быть, вы очень небрежны) — то есть очевидно, что вы очень небрежны.
3. You must be very careful since you are able to paint such delicate pictures (должно быть, вы очень аккуратны/осторожны, раз у вас получаются такие филигранные картины) — то есть очевидно, что вы аккуратны.
4. You must be very careless so that we can scare the guests off once and for all (вы должны быть очень небрежны, так мы можем раз и навсегда отпугнуть гостей) — то есть вам нужно вести себя нарочито небрежно.
Как отмечает Алекс Клинж (Alex Klinge), во всех этих примерах верное истолкование глагола must («должно») возможно лишь в контексте самого высказывания — лексической семантики слова для этого не достаточно. (А как следует понимать высказывание типа «вы должны попробовать этот вкусный торт!», которое маскируется под требование, но не является таковым на самом деле?)
Модальные глаголы могут иметь несколько значений, порождать двусмысленность (и тогда прочтение зависит от контекста), кроме того, их значения могут накладываться друг на друга, так что в речи глаголы начинают означать одно и то же. Взять то же пресловутое грамматическое правило про can I («могу я»), которое означает вопрос о возможности что-то сделать, и may I («можно мне»), с помощью которого мы спрашиваем разрешения. В повседневной речи эти глаголы перекрывают друг друга и могут (или им можно) означать одно и то же. Эти семантические сдвиги постепенно завели лингвистов в тупик: не понятно, как адекватно классифицировать модальные глаголы по их основным значениям, тем более что в прагматической коммуникации они зачастую ведут себя беспорядочно и сложно. Безусловно, этот фактор лишь добавляет высказываниям с модальными глаголами общей неопределенности и слабости по сравнению с высказываниями, где их нет.
Повествовательные предложения без модальных глаголов (и прочих языковых уклонений вроде «я думаю», «возможно» и т. д.) обладают силой прямолинейного объективного высказывания, даже если их содержание не соответствует действительности. Сравните два предложения: «наш район наводнили преступники» и «разрушительные наводнения, которые могли привести к сотням жертв, возможно, являются результатом изменения климата».
Модальные слова вводят оттенки смыслов и дают повод для полемики. В зависимости от используемого модального глагола говорящий может выразить ту или иную степень уверенности. Например, модальный глагол «будет» (will) в предложении «средний общемировой рост температуры на два градуса Цельсия приведет (will result) к более высокому показателю смертности» часто оценивается исследователи как выражающий самую высокую степень уверенности, в то время как модальный глагол «может» (might) звучит гораздо менее убедительно.
Речевой стиль популистов отличают ясность и повторяющиеся короткие и яркие заявления. Однако типичный политик или государственный служащий, скорее всего, будет перестраховываться и использовать более длинные обтекаемые конструкции, чтобы потом его речь не вызвала лишних нареканий. Хорошим примером тому служит ставшая классической фраза Фрэнсиса Уркхарта (Frances Urquhart), виртуозного политического интригана из «Карточного домика» (House of Cards): «вы вполне могли подумать, что, вероятно, я не мог это прокомментировать» — напичканная модальными словами, которые помогают выразить смысл правдоподобного отрицания. Мы привыкли думать, что те, кто пользуются такими языковыми оборотами, по всей видимости, не заслуживают доверия, что-то скрывают. И действительно, некоторые исследования показывают, что люди, уклоняющиеся от прямолинейности в речи и прибегающие к помощи модальных слов, чтобы выразить степень своей уверенности, могут восприниматься слушателями как заслуживающие меньшего доверия, менее компетентные и авторитетные, а в формальной обстановке, например, в зале суда — как более беспомощные.
Несмотря на это исследователи отмечают, что научная и академическая письменная речь часто содержит в себе довольно много языковых уклонений — таких как использование модальных слов. А ведь речь идет о той самой среде, которая должна внушать твердую уверенность и ясность. Хотя руководства по речевому стилю и грамматике иногда советуют ученым избегать в научных работах модальных слов, чтобы не допустить двусмысленности и неправильного толкования того, что в действительности основано на фактических данных и зачастую является конкретными выводами, ученые и профессора помимо своей воли продолжают ими обильно пользоваться. В ряде исследований даже звучало предупреждение, что модальные глаголы и прочие языковые уловки могут заставить других исследователей ошибочно интерпретировать результаты при их цитировании.
Так что, если модальные глаголы всего лишь вносят двусмысленность и затемняют суть высказывания и к тому же заставляют слушателей предполагать, что вы сами толком не знаете, о чем говорите или, даже хуже, что вы желаете от них что-то утаить, к чему вообще их использовать?
Многие видят главную функцию языка в том, чтобы напрямую выражать мысли. То есть использовать слова в их буквальном, логическом, лексическом значении. Прямолинейность и простота в речи часто оцениваются выше, чем завуалированность смыслов — независимо от истинности содержания. Недавно несколько человек в раздражении признались мне, что иносказательность, по их мнению, есть своего рода пассивное проявление агрессии, цель которой — манипулирование. Тем не менее косвенные речевые акты, например, ответ «я слишком устал» с целью отклонить приглашение или фраза вышестоящего, обращенная к нижестоящим — «на этом все» — чтобы призвать покинуть помещение, являются довольно распространенными способами вежливого общения в социуме, помогающими сохранять лицо в ходе установления отношений в иерархии власти. Как бы нам ни хотелось думать иначе, язык (равно как и наука) на практике ведет себя довольно беспорядочно и зачастую нелогично, когда дело доходит до использования языка в речи.
Важно понимать, что язык передает не только чистое содержание того, о чем мы говорим, но и несет в себе межличностные и социальные функции — то есть как мы об это говорим. В качестве примера приведу собственную фразу, которую я однажды сказал другу — «я, наверное, пойду», выражая свое намерение уйти, на что мой американский друг тут же пошутил: «Наверное? Ты не уверен?»
Эта диалектальное различие важно, особенно потому что использование модальных слов с течением времени сильно меняется. В то время как американец может посчитать это высказывание до странности слабым и неуверенным, британец или австралиец поймет, что в данном контексте оно несет в себе некий тонкий оттенок смысла: косвенное выражение вежливой предупредительности. Она, к примеру, звучит в такой фразе: «я собираюсь сейчас уйти… если, конечно, тебе не нужно, чтобы я задержался». Это относится и к мультимодальным конструкциям аппалачского английского языка, которые, как показывают Маргарет Мишое (Margaret Mishoe) и Майкл Монтгомери (Michael Montgomery) часто используются в тех случаях, когда ситуация социального взаимодействия требует проявлений особой вежливости, непрямолинейности и подразумевает желание не уронить своего достоинства, как, например, в этом диалоге:
[Клиент:] […] автомобиль отлично ездит. Я просто немного обеспокоен и подумал, что, вероятно, вы бы сразу могли определить, что это […] (… I thought you MIGHT COULD know right off what it is…)
[Техник по ремонту] […] Мы вполне могли что-то упустить (We MIGHT COULD'VE overlooked something).
Межличностный аспект того, как мы используем косвенные речевые акты, языковые средства хеджирования и модальные глаголы, в какой-то мере оказывается важнее самого буквального лексического значения. Что особенно важно, мы все используем модальные слова и прочие средства выражения некатегоричности для того, чтобы проявить вежливость, предупредительность и сократить риск ударить в грязь лицом (а также для других целей, например, когда вы не уверены или не хотите о чем-то рассказывать). Ученые в отличие от широкой публики все больше убеждаются в том, что использование языковых средств хеджирования зачастую необходимо для добросовестной передачи более точных степеней уверенности. Но это не значит, что их выводы следует считать недостаточно надежными. Подобные речевые обороты позволяют ученым проявлять уважение к своим коллегам и большую осторожность в ходе презентации работы, которая зачастую может бросать вызов работам других ученых и опровергать их выводы. Модальные глаголы, используемые для выражения некатегоричности, открывают поле для дискуссии и позволяют исследователям занимать более взвешенную позицию в том, что касается истинности их выводов и предположений, поскольку мало что в науке на сто процентов неоспоримо.
Тем самым мы не хотим сказать, что ученые, представляющие свою работу, должны стремиться говорить короткими, ясными фразами, поскольку утверждение чего-либо как факта не является гарантией его истинности. Стоит иметь в виду, что языковое хеджирование, даже когда речь идет о самых базовых модальных глаголах, может создать у слушателей ошибочное мнение, что эксперт сам не уверен в своих выводах — ведь в контексте политического выступления или в зале суда язык подобного рода воспринимается именно так… Однако язык науки отличается именно такой осторожностью и полной гаммой смысловых оттенков. Это язык, который мы должны ценить и к пониманию которого должны стремиться.
