Если у вас есть знакомые писатели, вы знаете, что почти все они в какой-то момент начинают ненавидеть свои книги. Обычно это происходит между написанием тринадцатого и тридцать седьмого чернового варианта, когда конца ещё не видно, и они сомневаются во всём: от главного героя до шрифта. Некоторые же авторы невзлюбили свои книги, отреклись от них или пожалели, что их написали, уже после публикации: либо из-за неожиданной реакции критики или читателей, либо из-за смены взглядов, либо просто потому, что повзрослели. Например, в «Вербном воскресенье» Курт Воннегут выставляет оценки (от A+ до D) своим романам. Подобное происходит не только с романистами. У. Х. Оден отвернулся от ряда своих стихотворений, в том числе от «Испании» и очень известного «1 сентября 1939». Они, хотя и были переизданы в антологии 1964 года, были наряду с парой других сопровождены предуведомлением: «У. Х. Оден считает эти пять стихотворений полной чушью и стыдится того, что вообще их написал». Мы составили для вас список писателей, которые отреклись от своих произведений (или, по крайней мере, осуждали их) — иногда известных и даже любимых миллионами. Как сказал бы Курт Воннегут: so it goes.
Октавия Батлер, «Выживший» (1978)
«Выживший» — третий роман Батлер, третий же и в её первом цикле, сейчас называемом Patternist. И, хотя остальные части цикла переиздавались (некоторые по несколько раз), Батлер не позволяла перепечатывать «Выжившего» и, по слухам, не любила говорить о нём на автограф-сессиях и выступлениях. В одном интервью она признавалась:
Когда я была молода, многие писали о путешествиях в другие миры, о встречах с маленькими зелёными или коричневыми людьми, которые обычно были хуже нас в том или ином отношении. Они всегда были коварными или похожими на «туземцев» из плохого старого фильма. И я подумала: «Нет уж. Вдобавок к тому, что вселенная наполнена всеми этими существами, это просто оскорбительная чушь». Меня спрашивают, почему мне не нравится мой третий роман, «Выживший». Причина в том, что он похож на эту чушь. Люди отправляются в другой мир, встречают там пришельцев, а потом заводят с ними детей. «Выживший» кажется мне личным «Звёздным путём».
На настоящий момент роман ни разу не переиздавался. Его подержанные копии продаются за $175.
Дж. Г. Баллард, «Ветер ниоткуда» (1961)
В интервью 1975 года Баллард признался, что его первый роман, «Ветер ниоткуда», был составлен из клише и написан полностью ради денег, очень нужных тогда, «в качестве осознанной попытки ворваться на рынок книг в мягкой обложке».
Знаете, я хотел бросить работу. Свой первый рассказ я опубликовал в декабре 1956 года. К 1961 году я уже пять лет работал в жанре научной фантастики и написал много рассказов. После научно-фантастической конференции 1957 года у меня был провал. Ничего личного, но после неё я потерял интерес к этому. Где-то полтора года я ничего не писал — у меня было что-то вроде пробела. Потом я снова стал писать рассказы. Через пять лет мне стало казаться, что я старею. У меня было три ребёнка. Мне было тридцать или около того, и я осознал, что двигаюсь в никуда. Здесь нам пришлось жить из-за нужды. Мы вынуждены были уехать из Лондона: тех, у кого были маленькие дети, подвергали анафеме. Каждый день мне приходилось очень долго ехать в Центральный Лондон в мой офис. Я возвращался домой, в котором бегали маленькие дети, и был совершенно истощён. Моя жена тоже очень уставала, ухаживая за малышами. Единственным выходом для меня было уйти с работы и полностью посвятить себя литературе. Я знал, что я не смогу написать роман — серьёзный роман — если буду приходить домой в восемь вечера. Я слишком уставал. Но наступил мой двухнедельный отпуск, и, так как у нас не было денег, чтобы куда-то поехать, моя жена пошутила: «Может, напишешь за это время роман?» И тогда я подумал: «А это неплохая идея». Уже тогда у меня были связи с людьми на американском рынке книгоиздания. Мне казалось, что, если я напишу роман, я смогу его продать, даже если он не особо много мне принесёт. В те дни трёхсот фунтов могло хватить надолго. И тогда я решил: «Я напишу роман за этот отпуск, за десять дней. По шесть тысяч слов в день. Что же теперь делать?» И тогда мне пришла в голову идея об урагане. Я собирался подойти к этому серьёзно. Я имею в виду, это можно было сделать на серьёзном уровне — на уровне других романов вроде «Затонувшего мира» — и я был близок к этому. Я не знаю, стал бы он лучше, ведь идея с ветром не такая уж и интересная. И тогда я решил, что использую все клише, не стану экспериментировать со способом изложения. Я сел за печатную машинку и написал книгу. Писал по шесть тысяч слов в день, а это совсем не мало. И всё же я смог продержаться. Когда я вернулся на работу, у меня уже была рукопись романа, и Карнелл1 продал его. Карнелл выполнял тогда все обязанности агента. Кажется, тогда я заработал триста фунтов, хотя потом получал ещё и ещё. Но тогда этого было достаточно, и я сразу же засел за «Затонувший мир». Я написал сокращённую версию, а потом расширил её до полноценного романа.
Впоследствии Баллард иногда называл своим первым романом «Затонувший мир». Так же поступали биографы и журналисты. Хотя эта история напоминает мне мини-версию известного «прорыва» Кадзуо Исигуро во время создания «Остатка дня». Кажется, он пошёл на пользу обоим авторам.
Ян Флеминг, «Шпион, который меня любил» (1962)
Вообще-то, Яну Флемингу нравился его роман, по крайней мере, поначалу. Но потом он увидел реакцию критиков, из-за которой ему и захотелось отказаться от него. Книга стоит особняком от остальных книг серии о Джеймсе Бонде: она написана от лица девушки, а Джеймс Бонд фигурирует в ней не с самого начала. Флеминг написал книгу таким образом по вполне конкретной причине, но отзывы были отрицательными. В письме к издательству, написанном через три дня после публикации романа, Флеминг написал:
И я, и все вы относились к саге о Джеймсе Бонде с лёгким сердцем, как и критики, которые, за исключением одного или двух, были очень добры к первым девяти книгам. Но в отзывах о «Шпионе» я заметил поистине неодобрительный тон. Это удивило меня из-за истории замысла этой книги, который, вероятно, и стоит вам теперь объяснить.
Меня всё больше удивляет, что мои триллеры, рассчитанные на взрослую аудиторию, читали в школах, а молодежь считала Джеймса Бонда героем, хотя для меня (и я часто отмечал это в интервью) он был не героем, а лишь профессионалом, эффективно справляющимся со своей работой.
Так мне пришло в голову написать историю о Бонде, в которой я мог бы предупредить молодых читателей напрямую. Я не объяснил причины написания книги заранее и делаю это лишь сейчас, потому что эксперимент явно не удался, а меня критикуют за то, что я сделал противоположное тому, что задумал.
Поэтому, хотя впоследствии могут появиться более проницательные обзоры, я хочу, чтобы жизнь этой книги была столь коротка, насколько это возможно, и пишу вам с просьбой поспособствовать этому.
В частности, я бы хотел, чтобы этот роман не допечатывали после того, как нынешний тираж закончится, а права на издание не были предложены издательству Pan Books, которое сделало бы его более доступным молодой публике, чем ваше издание в твёрдой обложке.
Это предполагает значительные финансовые издержки для всех нас, но я вынужден просить вас пойти на них и принять в настолько дружественном положении духа, насколько это возможно».
Права на экранизацию Флеминг всё-таки продал, но — что странно — согласился только на использование названия, а не частей сюжета. Тем не менее, в фильм пробрался — хотя и под псевдонимом — один персонаж из книги. А это, по-моему, мастерски выполненная шпионская операция.
Энтони Бёрджесс, «Заводной апельсин» (1962)
Как и Флеминг, Бёрджесс невзлюбил не столько содержание своего романа, сколько его восприятие обществом, и, конечно же, ту роль, которую ему как автору приписывали. В «Жизни в пламени страсти», биографии Д. Г. Лоуренса, Бёрджесс сравнивает его «Любовника леди Чаттерлей» с «Заводным апельсином»:
Мы страдаем от желания опорочить известных людей. Книга, которая принесла мне известность или даже только благодаря которой я и известен, — это роман, от которого я готов отречься: состряпанный четверть века назад как баловство и ради денег, он стал сырым материалом для фильма, который прославляет секс и насилие. Фильм облегчил читателям книги неправильное понимание того, о чем идет речь, и это непонимание будет преследовать меня, пока я не умру, и то же можно сказать о Лоуренсе и его «Любовнике леди Чаттерлей».
Во введении в американское издание «Заводного апельсина» Берджёсс назвал его «своим небольшим пасквилем на книгу» и написал, что
…книга давала заезженный и традиционный урок о важности нравственного выбора. И потому, что этот урок слишком очевиден, я считаю «Заводной апельсин» книгой слишком дидактичой, чтобы быть ценной с художественной точки зрения. Писатель не должен проповедовать, он обязан лишь показать. Я показал достаточно, хотя и прикрыл всё своим жаргоном, очередным проявлением моей трусости.
Джанет Уинтерсон, «Гребля для начинающих» (1985)
Вообще-то Уинтерсон нравится её книга, просто она не кажется ей особо важной. В конце концов, она написала её ради денег. На своём сайте она признаётся: «Это всего лишь комикс, опубликованный через три месяца после "Апельсинов", и если это не доказывает, что он не задумывался как мой второй роман, что ещё я могу сказать? Писатели обычно не публикуют серьёзные романы раз в три месяца, и даже если бы они этого хотели, издатели бы им не позволили«. Она написала всё за полтора месяца. Почему? Ей были нужны деньги. «И в этом нет ничего такого», — говорит она.
Я никогда не пишу свои настоящие книги ради денег. Но всё остальное я готова написать, не задумываясь. Мне было 24, и я ждала выхода «Апельсинов», я не знала, что будет дальше, не знала, чем буду заниматься потом, и мне предложили сделать что-то забавное. Не стоит забывать, что «Апельсины» не воспринимались тогда так, как сейчас. После успеха «Апельсинов» издательство решило, что мне стоит попробовать себя в комедийном жанре для их юмористической серии. Тогда я выдала «Греблю для начинающих», а сразу после её выхода «Апельсинам» дали Уитбредовскую премию, и это просто не укладывалось в головах у читателей.
В 1986 году она написала книгу о фитнесе, озаглавленную «Фитнес на будущее». «Всё опять из-за денег, — говорит Уинтерсон, — и потому что я была фитнес-фриком. Ну, я всё ещё такая. Но эту книгу больше не издают».
Энни Пру, «С близкого расстояния: рассказы о Вайоминге» (1999)
Откровенно говоря, речь будет идти только об одном рассказе из сборника — и вы знаете о каком. Как и у Бёрджесса, у Пру есть претензии к известной экранизации3. В интервью для Paris Review она сказала: «Лучше бы я не писала этот рассказ. После экранизации от него одни проблемы. До фильма всё было в порядке». Возможно, после фильма всем стало казаться, что они понимают героев, или он сделал рассказ таким популярным, что отзывы стали сыпаться изо всех щелей:
В Вайоминге его не читали. Многие до сих пор в ярости. Но проблема была не в этом. Я привыкла к такому отношению местных читателей: им обычно не нравится, как я пишу. Но всё стало хуже после выхода фильма. Очень многие не поняли рассказ. Думаю, важно оставлять читателям возможность дополнить произведение собственным опытом, но, к сожалению, у основной аудитории «Горбатой горы» слишком бурное воображение. И одна из причин, по которой мы этого тут не делаем, заключается в том, что многие мужчины решили, что у этой истории должен был быть счастливый конец. Они не могут смириться с тем, как заканчивается рассказ, такое завершение для них просто невыносимо. Поэтому они постоянно переписывали рассказ, вводя после смерти Джека ещё больше парней и любовников, которых только можно выдумать. И это выводит меня из себя! Они не могут понять, что рассказ не о Джеке и Эннисе. Он о гомофобии, о нашем обществе, он об этом месте, нравах и менталитете людей, живущих там. И этого просто не могут понять. Вы не представляете, сколько раз мне присылали что-то подобное. Они, видимо, думают, что я скажу: «Отлично! Жаль, что я не смогла до этого додуматься». Эти письма даже начинаются одинаково: «Я не гей, но…». Они почему-то убеждены, что они лучше понимают, как повели бы себя эти люди просто потому, что они мужчины. Может быть, так и есть. Но это не тот рассказ, который я написала. Это не их персонажи. Они по праву мои.
Ни с чем другим подобных проблем у меня не было. Ни с чем, что я написала. Люди видели эту историю как рассказ о двух ковбоях. Но он был не об этом. Знаете, писателям всегда нужны герои, чтобы повесить на них историю, но эти персонажи вышли слишком настоящими. Их использовали все подряд, их имена даже ставили на номера машин. Понимаете, иногда телега отрывается от лошади, и мои персонажи переросли идею.
Хотя это и звучит высокомерно, я думаю, что есть вещи и похуже, чем слишком хорошо прописанные персонажи.
Уильям Пауэлл, «Поваренная книга анархиста» (1971)
Ещё подростком Пауэлл написал свою культовую книгу, в которой можно найти инструкции по изготовлению и установке бомб, варке слезоточивого газа и сборке глушителя. Но в 2000 году он написал письмо фан-клубу книги (да, у книги есть фан-клуб), в котором отрёкся от неё:
Книга была написана в 1968 и частично в 1969 годах, когда я только выпустился из школы. Тогда мне было 19 лет, а война во Вьетнаме и контркультура были в разгаре. Я участвовал в антивоенном движении и ходил на мирные митинги и демонстрации.
Книга — результат заблуждений и подросткового гнева, появившегося из-за возможности быть призванным во Вьетнам, чтобы сражаться в войне, которой я не хотел. Основная идея книги заключается в том, что насилие — приемлемое средство обеспечения политических изменений. Больше я так не думаю.
Я не согласен с содержанием «Поваренной книги анархиста», я был бы рад, если бы её перестали печатать. Её публикация была потенциально опасной ошибкой, её стоит изъять из печати.
Тем не менее, Пауэлл не может снять эту книгу с публикации: права на неё принадлежат издателю. После расстрелов в школе Колорадо — террорист читал книгу Пауэлла — Пауэлл сказал NBC News, что «Поваренную книгу анархиста» нужно немедленно изъять из магазинов: «Было бы просто безответственно и опасно не делать этого». Для The Guardian он писал: «Я не знаю, какое воздействие эта книга оказала на организаторов этих атак, но едва ли оно было положительным. Все последующие издания „Поваренной книги" служат единственно выгоде издателя».
Стивен Кинг (под псевдонимом Ричард Бахман), «Ярость» (1977)
Черновой вариант этого романа о ребёнке, пришедшем с ружьём в школу, убившем учителя и взявшем свой класс в заложники, Стивен Кинг написал ещё подростком. После его писательского успеха книга была опубликована под названием «Ярость». Она не стала хитом, но в восьмидесятые её нашли в шкафчиках и карманах четырёх школьных стрелков. «Мне хватило и этого», — писал Кинг в своём эссе «Оружие» в 2013 году.
Я попросил издателей изъять «Ярость» из публикации. Они сделали это, хотя это было непросто. К тому времени роман был частью сборника, в который входили все книги, изданные под псевдонимом Бахмана. Сборник всё ещё издаётся, но «Ярости» в нём вы уже не найдете. Не моя книга сломала [стрелков], не она сделала их убийцами; они нашли в ней что-то близкое потому, что уже были сломаны. «Ярость» всё же казалась мне катализатором, поэтому я и снял её с продажи. Не оставлять же канистру бензина там, где мальчик, любящий поджигать насекомых, может её достать.
Тем не менее, Кинг считает, что книга обладает определённой ценностью, поэтому он сожалел о прекращении продаж.
Лев Толстой, «Война и мир» (1867)
«В поздний период своей жизни, — пишет литературный критик и исследователь творчества Толстого Павел Басинский, — Толстой стал жалеть о том, что написал «Войну и мир» и «Анну Каренину».
Вследствие «духовного прорыва» Толстой отказался от всех своих работ из-за новых религиозных убеждений. В общем-то, то же случилось и с Гоголем, который в конце своей жизни отрёкся от «Ревизора» и «Мёртвых душ». С Толстым это изменение произошло в самом зените жизни, когда ему только исполнилось 50, а сам он был физически и психически здоров. Это очень специфическая и очень русская судьба: русские, как известно, часто сжигают мосты, неожиданно отрекаясь от всего, что сделали до этого. Это видно и по истории: сначала в 1917, а потом в 1991 году. Подобные повороты опасны для общества, но интересны в рамках одной личности.
В эссе того времени Толстой обрушивается с критикой на Шекспира и Чехова (на его пьесы, но не рассказы), так что, по крайней мере, у него отличная компания в собственном списке презрения.
Натаниэль Готорн, «Фэншо» (1828)
Первый роман Готорна (один из первых) был студенческим, основанным на его личном опыте. Но это не первое его произведение — до этого он пытался опубликовать сборник под названием «Семь сказаний родного края», рукопись которого впоследствии сжёг. После него он написал и самостоятельно и анонимно издал «Фэншо». Это обошлось ему в сто долларов. Но и на этой книге он вскоре поставил крест. «Были проданы несколько копий, — пишет его сестра Элизабет, — ещё одну он дал мне, но потом он выкупил их все, и без сомнений сжёг их. Его авторство было наказано хранить в тайне. Так и было сделано, хотя мы рассказали об этом паре знакомых». Готорн и вправду отрицал, что он был автором романа. Своему другу, спросившему о «Фаншо», он писал:
Ты спрашиваешь меня о моей предположительной ранней публикации, о которой я не могу сказать ничего наверняка, как и о любой глупости моей юности. И я от всего сердца прошу тебя не сдувать пыль, что могла на ней скопиться. Ты можешь быть уверен, я рассказал бы обо всём, что делает мне честь. Всё остальное мы не хотели бы разглашать, и, не желая помогать твоим исследованиям в этом направлении, я бы особенно рекомендовал тебе не читать непризнанных мною произведений, которые ты считаешь моими.
Одно можно сказать наверняка: хорошо, что Готорн не родился в век Интернета.
Станислав Лем, «Астронавты» (1951)
Дебютный роман Лема (хотя формально до этого в польском еженедельном журнале частями был опубликован другой его роман наряду с ещё одной новеллой) — это коммунистическая утопия, рассчитанная на подростков. Лем писал об этом романе:
Сейчас мне кажется, что мои первые научно-фантастические романы не слишком ценны, хотя я и стал знаменит на весь мир благодаря им. Я решился написать их — так было в случае «Астронавтов», опубликованных в 1951 году, по причинам, до сих пор понятным мне, хотя мир, представленный в них, радикально отличается от всего моего личного опыта. Всё такое гладкое и сбалансированное; среди героев: положительный русский и милая китаянка; наивность на каждой странице этой книги. Надежда на то, что в двухтысячном году всё в мире будет прекрасно, поистине очень инфантильна. Как и всякий юноша, я впитывал социалистические догмы как губка. Я пытался создать как можно более прекрасный мир. В определённом смысле, я обманывал себя, ведь мои чувства и мысли не были искренними. Сейчас эти романы вызывают у меня некоторое отвращение.
Возможно, именно поэтому роман так и не был переведён на английский язык.
Питер Бенчли, «Челюсти» (1974)
Дебютный роман Питера Бенчли разошёлся двадцатимиллионным тиражом, и, как известно, лёг в основу невероятно успешного фильма Стивена Спилберга (Бенчли был соавтором сценария). Но впоследствии Бенчли глубоко сожалел о возникшем в обществе параноидальном страхе перед акулами, спровоцированном его работой. После публикации книги он стал бороться за сохранение акул, рассказывать людям о животных, пытаясь донести до них, что угроза от них очень мала. «Я бы не смог написать это сейчас, зная то, что знаю сейчас, — сказал Бенчли в интервью незадолго до смерти. — Акулы просто так не атакуют людей и уж точно не таят обиды».
Генри Джеймс, «Вашингтонская площадь» (1880)
Как написала Мона Симпсон в своей статье для The New Yorker:
«Генри Джеймс не особо любил свою «Вашингтонскую площадь». Джеймс называл свой короткий роман «слабым», а в письме своему старшему брату Уильяму он писал: «Девочка — единственная хорошая вещь в этой истории». К концу своей жизни, когда он выбирал свои работы для последнего издания в New York Edition, он не включил туда «Площадь», считая её своим «несчастным случаем». Но зато мы включаем её в свои личные списки раз за разом. После его смерти «Площадь» стала одной из любимых книг как среди знатоков (которые нечасто обращаются к «Дейзи Миллер», самой популярной работой при жизни автора), так и среди широкой публики.
