«Ну да, конечно, да, — сказал я. — Любой русский попадет на небо уже потому, что он русский. А Путин будет на небесах вторым после Иисуса Христа — перед Святым Духом!»
«Я серьезно говорю», — сказал коллега. — В России люди обращаются, возвращаются к вере своих отцов, а у нас все приходит в упадок».
«Это хорошо, что россияне обращаются к вере. Когда они приедут к нам, то будет еще лучше: на дискотеке будут сидеть одни набожные православные, а не атеисты», — съязвил я.
В парке было полно людей. Многие из них сидели или лежали на траве, а кое-кто даже взял с собой покрывало, что при большевиках даже представить себе было невозможно. В то время я только с опаской глядел себе под ноги, когда бежал на трамвайную остановку и сокращал себе путь на пару метров через газон.
«Они уже никогда к нам не приедут, — сказал друг, который тоже помнит русскую советскую социалистическую оккупацию в 1968 году. — Тогда был Советский Союз, а современная Россия от него отличается!»
«Обратимся к фактам, — сказал друг, который защищал Россию (он еще говорил спокойно, но я видел, как его сонная артерия начинает пульсировать и весь он краснеет). — Европейский Союз навязывает нам гендерную теорию и антисемейную политику, однополые браки — все это в России невозможно. Если мы всерьез воспринимаем христианство, то должны поддерживать Россию и Владимира Владимировича Путина».
«Это что — всего один критерий?— возмутился на этот раз уже я (к счастью, я не видел, как я выгляжу). — Это единственный критерий? Все тоталитарные режимы поддерживали семью. Гитлер отправлял гомосексуалистов в концлагеря. И ты будешь его поэтому защищать?»
«Парни, не ссорьтесь, — наш друг из рядов христианских демократов воспользовался моментом, чтобы предстать в любимой роли примирителя. Хотя он явно был на антироссийской стороне. — Я недавно был в Москве — меньше месяца назад, и у меня от России остались смешанные чувства. С одной стороны, там полно западных товаров. Они более роскошные, чем у нас, и ассортимент шире. С другой стороны, национализм, национализм и еще раз национализм. Когда я им сказал, что оккупация Крыма — это грубое нарушение международного права, они посмотрели на меня, как на врага. Мол, Крым их по историческим причинам, потому что всегда им принадлежал. Тогда я сказал, что тогда они должны вернуть Германии Калининград, потому что он был частью Германии (и даже намного дольше, чем Крым принадлежал России) и назывался Кенигсбергом. Но нет, разговаривать с ними было невозможно…»
Недалеко от нас одна компания достала из сумки небольшой переносной гриль (даже с батареей) и начала выкладывать на него куски мяса, которые народ принес с целлофановом пакете. Мне оно показалось жирноватым.
«Давайте с уважением относиться к свободе, — сказал брат христианский демократ. — Давайте не будем наивными и не позволим вешать себе лапшу на уши, — тут он посмотрел на компанию у гриля. — Давайте не будем думать, что любой, кто критикует перегибы в политике Брюсселя, наш друг…»
Наверное, он не собирался ставить точку, но его слова именно так и прозвучали. Больше нам уже не хотелось дискутировать. Ни гриля, ни покрывала у нас не было, поэтому все разошлись по домам.
