В 60-е годы у меня, молодого экономиста Чехословацкой академии наук, была возможность участвовать в подготовке радикальной для того времени экономической реформы, для которой ставилась нереальная цель — совместить две несовместимые экономические системы: централизованного планирования и рыночной экономики.
Но доказать реальность или нереальность подобного совмещения было невозможно, поскольку коммунистические лидеры считали эту экономическую реформу, вместе со всеми остальными сопутствующими политическими изменениями, настолько опасной, что в августе 1968 года решили отправить полмиллиона солдат стран Варшавского договора, чтобы они насильно остановили наше развитие. Они называли наши действия контрреволюцией. На Западе этот период известен как Пражская весна.
Меня считали одним из антикоммунистических и антимарксистских экономистов, поэтому из Академии наук меня выставили. Последующие 20 лет мне пришлось трудиться на довольно непрестижных должностях. Так продолжалось вплоть до ноября 1989 года, когда я вошел в состав первого антикоммунистического правительства. С тех пор прошло почти 30 лет. За эти 30 лет я занимал должность министра финансов, основал политическую партию, был председателем правительства, председателем палаты депутатов, а также два раза становился президентом Чешской Республики. Одновременно я сдружился с «Хиллсдейл колледж» (Hillsdale College). Вот так.
Я определял ход чешской экономической трансформации, благодаря которой после почти 50 лет централизованного планирования в нашей стране воцарилась рыночная экономика. Вместе с моим словацким коллегой, премьером Мечиаром, я стал одним из двух главных организаторов дружественного и мирного раздела Чехословакии. Именно я отправил в Брюссель письмо с просьбой принять нас в Европейский Союз (в 1996 году). Также я активно участвовал в переговорах о членстве нашей страны в НАТО. Я не раз общался со всеми американскими президентами той поры, а также с их предшественниками.
Вероятно, весь этот мой опыт сыграл для президента Hillsdale College Ларри Арна решающую роль, и он попросил меня подготовить выступление о России. Я не эксперт по России. На протяжении нескольких лет меня считали противником России или, лучше сказать, Советского Союза. После краха коммунизма я стремился наладить нормальные, стандартные, взаимовыгодные билатеральные отношения между двумя нашими странами, невзирая на то, что советский империализм крайне негативно сказался на самых продуктивных годах моей жизни (когда коммунизм пал, мне было уже почти 50 лет).
Однако мой личный опыт не застил мне глаза. Я не демонизирую Россию или ее нынешнего президента. Я с уважением отношусь к тому (и думаю, что так стоит поступать всем), что у России есть свои аутентичные национальные интересы, которые, несомненно, отличаются от интересов нашей и вашей страны. Также не вызывает сомнений и то, что российская политическая, экономическая и социальная система базируется на основе, которая разительно отличается от нашей.
Кстати, в этом причина того, что российская политическая система менее демократична и более авторитарна, чем мы считаем приемлемым. Российская экономика подчиняется явной и очень жесткой руке государственного интервенционизма в значительно большей степени, чем в наших странах. Невидимая рука рынка подавляется там больше, чем у нас. Свобода человека ограничивается намного больше, чем в нашей части мира, и тем не менее коммунизм в России — в далеком прошлом. Российская система контролируется намного жестче, чем в наших странах, но разница между Россией и нами (и вами) заключается в степени и масштабе государственного интервенционизма, а не в самой его сути. Мы должны признать, что сегодня и в наших странах государственный интервенционизм приобрел большой размах.
Несмотря на все эти проблемы, современное российское общество намного свободнее, чем за всю свою историю. Я не согласен с аргументами о том, что в 90-х российская система была лучше, чем сегодня. Мы не должны подменять свободу анархией, хаосом и недостатком порядка.
Я осознаю, что эта моя позиция отличается от подхода, распространенного сегодня среди американских «кремлеведов». Однако я берусь утверждать, что точно так же, как раньше они ошибались, не понимали и неправильно трактовали советскую коммунистическую систему и ее путь, они опять ошибаются сегодня.
У нас не должно быть предрассудков априори. Мы не должны жить в прошлом, путать современную Российскую Федерацию с Советским Союзом или нынешних российских политических лидеров с Леонидом Брежневым, как то делает кое-кто на Западе, а также в Центральной и Восточной Европе, чтобы набрать у себя дома дешевые политические очки.
В последние два десятилетия я слежу за событиями в России с большим интересом и, как я надеюсь, с достаточным смирением и уважением. Поэтому у меня нет такого же презрительного отношения к России, как у некоторых «экспертов». Развитие России в посткоммунистическую эру я считаю относительным успехом, если рассматривать его в соответствующем и честном историческом контексте. Реальное положение я сравниваю с одной альтернативой — жутким образом, описанным Андреем Амальриком в его известной книге «Просуществует ли Советский Союз до 1984 года?». Я должен признаться, что, читая эту книгу почти 50 лет назад, вскоре после того, как войска СССР напали на Чехословакию, я испытывал страх. Я боялся, что после краха коммунизма этот реалистичный образ России мы увидим собственными глазами. Я боялся этого и рад, что подобного не произошло.
Еще в начале я отметил, что не являюсь экспертом по России. Скорее, я, пожалуй, эксперт по переходу от коммунизма к капитализму, от тоталитаризма к плюралистической демократии, от централизованного планирования к рыночной экономике. Мы трансформировались совсем не так, как Россия, поэтому и результат у нас другой.
Мы очень быстро либерализировались, отказались от регулирования и приватизировали экономику, а в России этого не произошло. В нашей стране основная часть реформ была проведена еще в первой половине 90-х годов. Россия превосходит нашу страну по размерам. Там все сложнее, чем в Чешской Республики. Там другое наследие, и коммунизм там просуществовал дольше. Кроме того, в 90-х Россия не провела нужных реформ. Все неизбежные трансформационные шаги и меры были реализованы лишь на половину.
Макроэкономическая политика россиян полностью провалилась. Валютная и налоговая политика выстраивалась неосторожно, и неизбежная гиперинфляция вследствие этого уничтожила все и, прежде всего, доверие к российскому руководству. (Кстати, Чешская Республика — единственная посткоммунистическая страна, которой не пришлось проводить денежную реформу.)
У России не было четкого представления о ходе трансформации, и не было политиков, которые могли бы сформулировать ее концепцию и объяснить ее людям. Ни Горбачеву, ни Ельцину это не удалось. Слишком много их связывало со старым коммунистическим режимом. Они не стремились к формированию традиционных (с определенной идеологией) политических партий. Но без подлинных политических партий российские правительства и российские премьер-министры не могли приступить к созданию своей собственной политической основы. Они так и оставались изолированными одиночками.
Путин не исключение. Ему удалось консолидировать страну. Он внес большой вклад в ее элементарное функционирование. Путин нарушил систему олигархии, которая пользовалась политическим и экономическим влиянием (на Украине, как это ни печально, олигархи правят по сей день). Путин внес определенную экономическую рациональность, хотя ради этого, разумеется, кое-чем пришлось пожертвовать, в том числе в области демократии. Его знаменитый «компромисс» (trade-off) между порядком и демократией, несомненно, очень спорный. Совершенно ясно, что это не наш путь. И тем не менее говорить об этом мы должны именно в таких терминах без упоминаний «империи зла». Ведь не все так просто. Новая эра холодной войны не принесла бы ничего хорошего ни России, ни нам.
Я убежден, что без реальных политических партий невозможна полноценная парламентская демократия. То же самое я говорил еще 20 — 30 лет назад, когда мне казалось, что у России есть право на определенную отсрочку (во-первых, из-за ее коммунистического прошлого, ведь никакой демократической традиции у нее нет, а во-вторых, из-за того, что коммунизм там просуществовал в самой жесткой и разрушительной форме очень долго). Сегодня же, по прошествии трех десятилетий после краха коммунизма, я в этом уже не уверен.
С точки зрения Чешской Республики, современная роль России в нашей судьбе равна нулю. Нам не стоит возвращаться к старым битвам. Подлинная борьба в нашем обществе (как в Европе, так и в Америке) ведется между теми, кто хочет свободы, независимости и свободных рынков, и теми, кто хочет контролировать нас с помощью разнообразных нелиберальных манипуляторских идеологий, таких как инвайронментализм, мультикультурализм, идеология прав человека, феминизм и гендеризм, транснационализм и так далее. Ни один из этих «измов» не возник в России или на Востоке. К нашему большому сожалению, все их сегодня мы импортируем с Запада. Ирония судьбы заключается в том, что именно это является последним следствием краха коммунизма, который произошел 30 лет назад.
