Когда мы с мужем говорим друзьям о моей беременности, они сначала поздравляют нас, а потом сразу спрашивают: «А кого вы хотите?» Нам нравится отвечать, что пол ребенка мы не узнаем, пока ему не исполнится 18, а после этого он сам нам скажет. Все смеются, услышав такой ответ. Но мы в определенной мере говорим правду, и здесь есть намек на более сложные тонкости, нежели гениталии, с которыми родится наш ребенок. Мы понятия не имеем, кто растет у меня в животе. Какой это будет человек? Родителями какой личности мы станем? Как ребенок изменит нашу жизнь, и кто мы такие? Это удивительные и ужасные мысли, которые смущают нас и делают беспомощными.
Я не хочу навязывать моему ребенку гендерные стереотипы. Но каким бы прогрессивным человеком я себе ни казалась, мне понятно желание узнать пол нашего плода. Это как первая реальная возможность увидеть, каким он станет. Мое тело меняется, становится странным и незнакомым, и поэтому приятно получить любую информацию, которая поможет сделать предстоящее более реальным.
Я вспоминаю, как в юности почти автоматически представляла, что у меня дочь. Помню, как в детстве я играла в кукол и рисовала себя со своей будущей лучшей подругой. Она была чем-то похожа на куклу, которую мне подарили, с карими глазами, каштановыми волосами и моими чертами. Это была я, но очень маленькая.
Когда я говорю об этом своему врачу, она объясняет, что такое случается довольно часто. Современная психология превозносит идею о том, что люди заводят детей, чтобы «переделать» собственное детство. Они хотят навести порядок в самих себе и излечить свои психологические травмы, а для этого пытаются начать все сначала с собственной мини-версией.
Я, честно говоря, как-то сказала мужу за ужином, что не знаю, хочу ли я девочку. Просто раньше я никогда не думала о том, что у меня может быть мальчик.
А он мне ответил: «Меня тревожит вот что. Девочке придется многое сделать, чтобы быть достойной тебя, соответствовать тебе. А это большая нагрузка». Я моргнула и вспомнила маму и ее рассказы, как она была королевой бала. В возрасте трех лет я узнала слово «завидовать» (с шипящими у меня было плохо, и я говорила маме, что ее коллеги из числа женщин ей просто «жавидуют»). Я рано поняла, что красота дает силу и власть. Я молилась, чтобы стать красивой, а перед сном сжимала нос с обеих сторон, чтобы он не вырос большой. Я думаю о других знакомых мне красивых матерях — мамах со сцены или подиума, у которых есть их миниатюрные копии. Их дочери еще в детстве осознают свою красоту, как будто они всю жизнь живут в теле взрослой женщины. Я думаю о том, как женщины постоянно сравнивают себя с другими женщинами, производя в голове умопомрачительные расчеты типа: в этом я на нее похожа, в этом нет; в этом я лучше ее, а в этом нет.
«Я никогда не позволю, чтобы это превратилось в проблему», — говорю я своему мужу, а сама все равно тревожусь. Я до сих пор регулярно борюсь со своим подсознательным внутренним женоненавистничеством, ловя себя на том, как я сравнивают свои бедра с бедрами другой женщины. Кто может сказать, что я сумею защитить от этого свою дочь?
Мой муж любит говорить: «Мы беременны». Я отвечаю, что это очень мило, но не совсем верно. Мне ненавистна мысль о том, что внутри меня находится ДНК всей его семьи, а моей ДНК в нем нет. «Это просто несправедливо», — заявляю я, и мы оба смеемся. Это своего рода шутка, но в ней есть доля правды, как в наших разговорах про пол ребенка. Беременность изначально делает женщину одинокой. Женщина рожает сама, все происходит внутри ее тела, каковы бы ни были обстоятельства. Хотя у меня есть любящий партнер и множество подруг, готовых поделиться суровыми подробностями собственной беременности, я в этих ощущениях одна, наедине со своим телом. Этого вместе со мной не прочувствует никто. Острая мышечная боль в нижней части живота, появляющаяся из ниоткуда, когда я смотрю кино. Болезненная тяжесть груди, которую я чувствую первым делом по утрам. У мужа нет физических симптомов «нашей» беременности, и это лишний раз напоминает о том, какие разные жизненные ощущения бывают у женщин и мужчин.
Инстаграм узнал о моей беременности раньше моих близких друзей и даже родителей. Мой график заполнен целевой рекламой одежды для беременных женщин, а на моей страничке полно фотографий детей, женских животов, растяжек, признаков различных сроков беременности, а также подсказок для будущих мам.
Как-то раз вечером я лежала в постели и смотрела видео. Там были сняты вечеринки, на которых родители объявляют пол ребенка. Взволнованные пары стоят на расстоянии друг от друга и неловко смотрят на большой торт или подвешенный воздушный шар. Меня поразило напряжение, которым веет от этих видео. Не видя зрителей, я чувствую их присутствие: родственники и друзья с айфонами. А пара нервно улыбается, готовясь выслушать сообщение. Когда смотришь на них, кажется, что ведешь себя невежливо, как будто подглядываешь в замочную скважину, чтобы увидеть нечто очень интимное.
@ emrata
«Кем будет этот человек? Для какой личности мы станем родителями? И как это изменит нашу жизнь и нас самих?» Читайте мой очерк о беременности и гендере в @voguemagazine. Спасибо за хорошие пожелания @cassblackbird @jordenbickham
Потом лопается воздушный шар, и на них каскадом сыплется розовое или синее конфетти. Либо отрезанный кусок торта открывает цвет своих внутренностей. И тут я начинаю замечать закономерность. Зачастую эти пары не сразу начинают обниматься. Если из шарика сыплется синее конфетти, отец почти мгновенно демонстрирует чувство облегчения, делает несколько шагов в сторону с широко открытыми глазами и закинутыми за голову руками. Иногда он подпрыгивает. Беременная женщина, надевшая по случаю туфли на каблуках, в которых ей неудобно, смотрит на своего ликующего партнера, на его возбуждение. Она вежливо улыбается, а потом отворачивается от него и всматривается в толпу. Разве девочки неизменно приводят своих отцов в ужас? А собственное «маленькое я» неизменно привлекательно для женщины?
Я думаю о муже и о том, как он отреагирует на сына. Он втайне мечтает о мальчике? Когда я спрашиваю, он отказывается отвечать и клянется, что у него нет никаких предпочтений. Но как-то раз в воскресенье он смотрел футбол и сказал, что с мальчиком смотреть его было бы гораздо интереснее.
«Девочки тоже смотрят футбол!» — парировала я. Он пожал плечами и засмеялся. «Верно», — сказал муж. Я смотрю на экран и вижу квотербэка, который бежит так, будто от этого зависит его жизнь. Потом его окружают и начинают мутузить гигантские игроки соперника. Я поднимаю бровь.
«Я точно не хочу, чтобы мой сын играл в футбол», — заявляю я мужу. «Это жестоко», — говорит он, а я вспоминаю, какие травмы он получал, играя в футбол в университете. Я вспоминаю его мать, и каково ей было смотреть на страшные синяки и шрамы своего юного сына.
Как-то раз вечером мы возвращались с пляжа на Манхэттен, и мимо нас на мосту Костюшко пронеслась машина с юношами. «Мальчики думают, что они непобедимы, — со вздохом сказал мой муж. — Я тоже считал себя непобедимым». Он не тот человек, чтобы анализировать собственное детство, и часто говорит, что помнит из него немногое. Однако я знаю, что он в детстве и подростковом возрасте был трудным ребенком. Он доводил мать до слез, поздно возвращался домой, не слушался родителей и вообще был склонен нарушать любые правила. Я понимаю, насколько ужасна для него перспектива получить юную версию самого себя.
Я тоже боюсь родить сына, но это другой страх. Я знаю слишком много белых мужчин, которые живут в этом мире, не осознавая свои привилегии. Мой опыт общения с ними нанес мне много травм. С мальчиками то же самое. Поражает то, как рано мальчикам начинает казаться, что они имеют большие права: право на тела девочек и право на весь мир в целом. Я не боюсь воспитать «плохого парня», потому что многие знакомые мне мужчины, которые злоупотребляют своей силой и властью, делают это ненамеренно. Но меня ужасает то, что я могу воспитать в нем невнимательность и неосведомленность, которые так удобны мужчинам. Гораздо сложнее привить ребенку понимание привилегий, чем научить его простой черно-белой нравственности. Как воспитать ребенка, который научится любить себя, и как рассказать ему, что он в мире стоит на позиции силы?
У одной моей подруги есть трехлетний сын. Она думала, что пол ребенка ей безразличен, пока врач не сказал, что у нее будет мальчик. Она заплакала прямо в кабинете. «А потом я плакала целый месяц», — сказала она как бы между делом. Роды были трудные, у нее возникла послеродовая депрессия, и она решила, что ненавидит своего мужа больше, чем кого бы то ни было. Больше всего ей было ненавистно в нем то, как мирно он спал. Она даже вела об этом записи в своем дневнике. «Нет ничего более раздражающего, чем спокойный сон белого мужчины в патриархальном мире, — заявила она. — Было трудно смириться с тем, что я произведу на свет еще одного белого мужчину. Но сейчас я обожаю его, и ни о чем другом даже подумать не могу». Со временем она снова научилась любить своего мужа. И она совершенно спокойно слушает, как он спит.
Я с опаской думала о том, что у меня может быть мальчик. Но когда я позвонила лучшей подруге и сообщила о своей беременности, мы сразу сделали общий вывод: у меня будет мальчик. «Я представляю себе темноволосого сына, — написала мне подруга в чате. — Не знаю, почему, я просто вижу это». Я кивнула и посмотрела на красную ткань своего дивана, представив, как рядом со мной лежит крохотное тельце моего младенца.
У каждого своя точка зрения на то, чего можно ждать от мальчика, а чего от девочки. «Мальчики медленнее развиваются. Они больше девочек трудятся в младенчестве, но они так любят своих мам! — сказала мне одна подруга, подмигивая. — Девочки быстрее созревают, но они такие чувствительные!»
И друзья, и незнакомые люди говорят, что пол ребенка влияет даже на саму беременность. Мальчики в животе сидят ниже! Девочки сидят выше, и в первые три месяца из-за них возникает тошнота. Влияет он и на желания в еде (если хочется сладкого, наверняка будет девочка). А еще пол влияет на сексуальное желание (если носишь мальчика, больше хочется секса). Гримерша наносит мне макияж и заявляет, что девочка отнимает у матери красоту.
Я никого не виню за такие обобщения, ведь это результат жизненного опыта, а жизненный опыт во многом гендерно дифференцирован. Было бы нечестно отрицать, что многое из этого вполне реально. Но мне не нравится, что мы навязываем людям гендерные предубеждения. И уж тем более, что мы навязываем их детям. Я хочу быть матерью, которая позволит своему ребенку показать мне свою сущность — по выбору мужскую или женскую. Однако, хотя я надеюсь, что мой ребенок сам выберет свое место в мире, он обязательно столкнется с несомненными гендерными ограничениями и стереотипами еще до того, как начнет говорить. Черт побери, даже до того, как он родится.
Я раньше считала себя суеверной, но сейчас смотрю на это иначе. Идея о том, что я могу что-то накаркать или сглазить, а также вера в то, что своим особым образом мыслей я могу добиться изменений в реальном мире, называется «магическим мышлением». Этот механизм появляется у человека, чтобы он чувствовал себя увереннее.
Я применяла такое магическое мышление всякий раз, когда мне хотелось, чтобы события развивались так, а не иначе. Но сейчас я даже не думаю, в какое одеяло завернут моего ребенка — в синее или розовое. Я совершенно и несомненно беспомощна почти во всем, что связано с моей беременностью: я же не могу определить, как меняется мое тело, каким будет мой ребенок. Но меня это не волнует, что весьма удивительно. Вместо того, чтобы бояться, я ощущаю умиротворение. Я уже учусь у того человечка, который сидит во мне. Я полна чудес.
