Материалы ИноСМИ содержат оценки исключительно зарубежных СМИ и не отражают позицию редакции ИноСМИ
Секс в большом городе всегда напоказ — даже при закрытых жалюзи: ты слышишь, что происходит за окном, а соседи слышат тебя, считает автор статьи. А потом она переехала на север штата Нью-Йорк, в местность тихую и уединенную, и поняла, что секс может быть совсем другим.
Я всегда занималась сексом в больших городах. То, что мои сексуальные предпочтения всегда были переплетены со звуками уличного движения, полуночными сиренами, горячечным бредом любовных ссор под окном и чересчур веселым звуковым сопровождением приближающегося грузовика с мороженым, я воспринимала как должное. Города были извечным свидетелем, — и когда я алкала любви, и когда мне просто хотелось потрахаться. Мои окна, светящиеся золотым светом в ночи, были недреманным оком на фантазии моих соседей, — но позволяли и чужим лицезреть мое тело, скрюченное под хлопковыми простынями, слышать мои задавленные стоны, созерцать мои удовольствия и унижения. Секс в большом городе всегда напоказ — даже при закрытых жалюзи.
* * *
Когда мы с мужем только собирали вещи перед переездом из Бруклина в сельскую местность на севере штата Нью-Йорк, я сказала, что мне будет не хватать семи кофеен в двух кварталах от нашей квартиры, свободы пойти куда угодно, друзей, которых я редко вижу, но чувствую, что они где-то рядом, — и остального изобилия, роскоши и удобств, что дает нам город. За день до отъезда мы лежали в постели, обнимались и плакали. Плач по городу казался искусственным, но переезд — это всегда потеря.
Чего я не ожидала, так это разницы, каким будет секс без страха, что тебя услышат и двойного вуайеризма — когда одновременно подсматриваешь ты сама и подсматривают за тобой. За окном нашего домика — деревья и их тени. Когда мы впервые занялись любовью в деревне, меня отвлекала тишина. В этой густой немоте я вся обратилась в слух, лишь бы уловить хоть что-нибудь.
«Мы совсем одни, — сказал муж, улыбаясь. — Больше никого».
Есть такая штука — безэховые камеры, они подавляют все шумы от отражений электромагнитных волн. Ни эха, ни отзвука. Внутри слышишь лишь собственное сердцебиение, рокот текущей крови и хруст костей, когда поворачиваешь голову. Короче, ты — единственный источник звука. Больше сорока пяти минут там не высидит никто. Организму настолько нужна обратная связь, что начинаются галлюцинации, — чтобы была хоть какая-то реакция. В моем старом районе в Бруклине одна компания предлагала камеры сенсорной депривации — закрытые резервуары с соленой водой. Я ходила мимо сотни раз, но, при всем моем любопытстве, так и не зашла. В конце концов у меня всегда есть домик в деревне.
* * *
Считается, что секс — опыт сугубо личный, но, как это часто бывает, мы накладываем одно на другое. И в этом смысле секс — это реклама, секс — это еда, секс — это автострахование и мамашки, которые занимаются йогой, секс — это дорогие детские коляски, приложение для доставки еды и крыса, вылезающая из помойки с куриной косточкой в зубах. Секс подсознателен. Секс в большом городе — штука чрезвычайно амбициозная. Сколько раз мы должны им заниматься? Секс — это соревнование. Секс всегда прилюдный.
Все семь с лишним лет в городе мы с мужем сознавали, что должны отстаивать свою сексуальную жизнь, чтобы ее не поглотил смог безответных мечтаний, организованных оргий и заместительной терапии. Мы были слишком возбуждены, пожалуй, даже гиперсексуализованы — им были пропитаны не только наши тела, но и разум. Мы искали секса — но потому ли, что действительно его хотели, или потому, что это внушил нам город? Целыми днями наши либидо подогреваются девизами с рекламных щитов, текстами песен и другими привлекательными людьми. К тому моменту, когда мы остаемся наедине в спальне, наши желания, при самых лучших помыслах, уже не совсем наши. И все же я постоянно задавалась вопросом: обязательно ли, чтобы в моих желаниях неотъемлемо присутствовала моя вторая половина, мое внешнее «я»? Может ли вообще желание быть подлинным?
C крыши нашей высотки я глядела в окна дома напротив — вот парочка занимается прелюдией. Обо мне, чужачке, они, разумеется, не думают. Так поглощены друг другом. Но их бессознательное знает, что они словно на сцене, на виду у всех, кто может взять и подсмотреть — случайно или намеренно. Я сама постоянно выходила из душа, переодевалась, пылесосила и мыла посуду — практически голой. «Надеюсь, никто не смотрит», — эта мысль терзала меня всякий раз, но закрывать жалюзи всего на несколько минут казалось напрасной тратой сил. И тут же другая мысль: а ну и хрен с ним! Меня мотало между стыдом и безразличием.
* * *
Секс в городах бывает болезненным. Отдельно тело, отдельно остальное. Мы с друзьями всё смеялись, как бы поскорее с этим покончить. Мы все читали «Кошатника» (Cat Person — рассказ Кристен Рупеньян, взорвавший интернет после публикации в журнале «Нью-Йоркер», — Прим. ИноСМИ). И соглашались: при всем страхе, унижении и сожалении, что вообще в это ввязались, это всяко проще, чем бодаться с собственной слабостью, чем сказать нет, чем чувствовать себя виноватой — в общем, бесчисленного множества неизвестных. Горожанки вообще не воображалы и не принцессы на горошине, мы не боимся плохого секса, — как часто он вообще бывает хорошим? С тем же успехом можно посмотреть еще одну кулинарную передачу, тот же «Поварской стол». Секс — всего лишь еще один способ скоротать время.
Нам ничего не стоит снять лифчик, потому что через несколько минут, от силы полчаса, а зачастую гораздо меньше, мы будем уже на улице, в метро, дома, в собственной постели, у знакомых, с любимой кружкой с блошиного рынка с отколотым краем. Но вскоре после этого скучного обмена механическим опытом мы внезапно становимся сильнее и приобретаем новые способности.
«Останешься на ночь?» — спрашивает Аноним.
«Нет, спасибо», — отвечаем мы. Элементарно. Вот только натянем трусики, и снова бредем по улице.
* * *
Мы, горожане, словно на бирже секса. Мы занимаемся сексом, но как бы понарошку, — словно и не занимаемся вообще. И как бы мы там ни либеральничали, нам постоянно стыдно. Многие из нас изо всех сил глушат свои фантазии, — а это и есть мы сами. О всякого рода зависимости написаны тома, но общий знаменатель один — стыд. Мне кажется, мы стыдимся других людей или даже сущностей вроде Бога: мы боимся, что нас выведут на чистую воду. Город — вообще питательная среда для стыда: одно накладывается на другое, другое заменяется третьим. В городах есть уголки, где можно спрятаться, но мы же знаем из детских игр, что прятаться надо только тогда, если тебя ищут. А найти тебя могут в любой момент. Мы сплели стыд с удовольствием, чтобы сделать его терпимее. И не знаем, как порвать этот порочный круг. Для меня секс в городе был своего рода окольным путем, запутанным лабиринтом самореализации и открытий — нечто карательное, чудесное и изнурительное одновременно.
* * *
В этом месте, всего в сотне миль от Нью-Йорка (совсем рядом, если разобраться), я переживаю перерождение — пожалуй, это более лестное слово для полного замешательства. Среди деревьев я потерялась для окружающего мира — и самой себя. Меня не видно, и я сама не вижу. Вечером я выгуливаю собаку по грунтовой дороге возле нашего дома — никаких тебе уличных фонарей, наш путь освещают лишь звезды сквозь пелену серых облаков. Наверное, завтра будет дождь. В отличие от города, собака не натягивает поводок, чтобы обнюхать пожарный гидрант или электрический столб. Она просто идет рядом и лишь изредка останавливается сжевать травинку. Интересно, скучает ли она по городским запахам, посланиям других собак по соседству, по непрекращающемуся потоку жизни? Я спрашиваю себя: что, если она тоже освободилась от принуждения, от тяги бросаться от одного искушения к другому, так и не получив удовлетворения, а лишь задыхаясь на поводке.
«Я словно в изоляции», — пожаловалась я нашему семейному психотерапевту. «Сегодня утром я запаниковала, потому что мне показалось, что потеряла пододеяльник. Мы раньше стирали белье в прачечных и у друзей, так что он мог вообще оказаться где угодно. Обычно я к вещам не привязываюсь, но здесь — это все, что у меня осталось от прежней жизни», — захлебывалась я, рассказывая во всех красках про самый заурядный белый пододеяльник.
«Вы сами это выбрали», — сухо ответил он.
Я так поняла, что задеть меня он не хотел. Я и впрямь это выбрала.
«Все образуется», — сказал он, словно оракул. Мне показалось, он имел в виду не просто пододеяльник.
* * *
В «Невидимых городах» Итало Кальвино писал о вымышленном городе Анастасии: «Ты ощущаешь себя частью города, который предстает единым целым, где не пропадает втуне ни одно желание, и поскольку этот город наслаждается всем тем, чем ты не наслаждаешься, то тебе остается лишь довольствоваться тем, что ты объят желанием. Обманчивому городу Анастасии присуще свойство, которое считают то пагубным, то благотворным: труд твой, облекающий желание в ту или иную форму, сам принимает форму этого желания, и, думая, что наслаждаешься за всю Анастасию, в действительности ты — ее раб». Из окна машины я смотрю, как мимо проплывают зеленые холмы. В голове мелькает мысль: не знаю, ничего не знаю. Выходные заканчиваются, машины мчатся обратно в город, но не в наш. У меня больше не осталось удовольствий, чтобы отвлечься от боли.
Я за городом, в вакууме, вне скорости, срочности, драйва. Сегодня я смотрю на огонь в камине и шлепаю комаров.
Никаких желаний. Никакого беспокойства. Вообще ничего.
Боюсь того, чего не знаю. Меня всегда обуревало безжалостное желание. Плакать хочется от подозрения, что та я, которую я так кропотливо выстраивала, была лишь откликом на внешние обстоятельства. Какие из моих мыслей действительно мои? Я скорблю по городу, его кипучей энергии, неустанному стремлению, оглушительной какофонии звуков, по бормотанию себе под нос, что я полюбила и сделала частью себя.
* * *
Чему меня учит тишина? Я напрягаю слух — постой-ка, это же ветер? А это что — поют сверчки или квакают лягушки? Страшно, когда негде спрятаться. В кустах из сотен разнообразных растений, в полной тишине, муж показывает мне единственный лист, качающийся взад-вперед, как маятник. Как странно — мы оба в восхищении. Может, с той стороны, незримый нашему взору, по нему ползет жучок. В деревьях кроются загадки и тайны, терпеливо ждущие своего часа. Нас словно приглашают посмотреть, оставить сырые следы на ложе из опавших листьев и вдохнуть изысканную пустоту природы.
Эббигейл Нгуен Роузвуд — американская писательница вьетнамского происхождения. Ее дебютный роман — «Если бы у меня было две жизни». Второй роман — «Созвездия Евы». Печаталась в журналах Lit Hub, Electric Lit, Catapult, BOMB. Организатор предстоящей выставки искусства с эффектом присутствия «Неоновая дверь».
