Кремль любит утверждать, что политика, проводимая на Кавказе, обеспечила спокойствие региону. Однако использование исключительно силовых методов для подавления конфликтов ведет лишь к нарастанию напряженности.
Подрыв российского самолета над Синаем и теракты в Париже продемонстрировали, что террористическая угроза со стороны джихадистских групп в Сирии и Ираке, прежде всего ИГИЛ, требует самых решительных действий. Но методы эти, в свою очередь, не должны закладывать основу для нового витка насилия.
С разной степенью остроты конфликт на Северном Кавказе продолжается уже более 20 лет. И Россия, призывая к созданию антитеррористической коалиции, апеллирует к своему северокавказскому опыту, как позитивному примеру. Российские чиновники любят утверждать, что их опыт противодействия международному терроризму является «единственным успешным примером… дерадикализации части населения».
Это представляется очень тревожным заявлением, так как применение Москвой практически исключительно силовых методов подавления подполья и борьбы с терроризмом в стране, а также отказ от диалога с умеренными исламистами, хотя и создают эффект снижения интенсивности насилия в краткосрочной перспективе, не могут гарантировать долгосрочного устойчивого мира.
К тому же практически не решаются проблемы, лежащие в основе конфликта, такие как неурегулированные споры вокруг территорий, административных границ, земель и ресурсов, усугубляющиеся межэтническим и религиозным напряжением, неспособностью государства гарантировать справедливое политическое представительство, принцип верховенства права, качественное управление и экономический рост.
Наследие жестокости
До начала военных действий на востоке Украины конфликт на Северном Кавказе на протяжении долгого времени оставался самым кровопролитным в Европе: только за предыдущие пять лет были убиты и ранены почти 6 тыс. человек, из которых более четверти — гражданское население. Начавшись в 1990-е гг. как борьба чеченцев за обретение национальной независимости, вооруженный конфликт за это время трансформировался в надрегиональное джихадистское движение, а теперь стал частью международного проекта под названием «Исламское государство».
В провозглашенную советским генералом Джохаром Дудаевым в 1991 году Чеченскую республику Ичкерия в 1990-е поехали иностранные джихадисты. Военная операция российских войск в 1994-1996 гг., названная «восстановлением конституционного порядка», оказалась для Москвы провальной. Ичкерийское руководство оказалось неспособно гарантировать порядок, в республике находились иностранные джихадисты, в 1999 году на территории Чечни было объявлено об установлении «полного шариатского правления».
Придя во власть в 1999 году, президент России Владимир Путин сделал приоритетной задачей ликвидацию неподконтрольного режима и очага нестабильности в республике, и на ресурсы Кремль не поскупился.
Некоторые права защищены. Вводу войск в Чечню предшествовали масштабные бомбардировки и ракетные обстрелы, которые фактически уничтожили столицу, город Грозный, и привели к многочисленным жертвам среди мирного населения. Боевики вышли из города, рассредоточившись по труднодоступным горным районам и отчасти перейдя в Грузию. За этим последовали масштабные зачистки и спецоперации по всей республике. По оценке правозащитников, во время второй кампании в Чечне погибли от 15 до 25 тыс гражданских лиц. Это только усилило отчуждение от Москвы даже тех, кто не симпатизировал порядкам, которые установились в Чечне в период между войнами.
Москва сделала ставку на несколько местных групп, поддержавших федеральный центр, во многом превратив противостояние во внутричеченский конфликт. В процессе установления режима личной власти семьи Кадыровых применялись такие методы, как взятие в заложники родственников боевиков, пытки, действия «эскадронов смерти», насильственные исчезновения и внесудебные казни, в том числе массовые.
Всех, кто был в оппозиции Кадыровым, назвали террористами, с которыми «не разговаривают». Шанса на возвращение к мирной жизни у боевиков практически не было: их либо убивали, либо принуждали сменить сторону, инкорпорировав в силовые структуры, лояльные Москве, и создав ситуацию, где гарантией их жизни будет сохранение лояльности. Эти люди и сегодня продолжают служить в государственных структурах республики.
Активность боевиков к середине 2000-х гг. снизилась: многие были убиты, кто-то бежал за границу. Не имея ресурсов для проведения военных операций, они организовывали крайне жестокие террористические акты с участием смертников, требующие меньших человеческих ресурсов: взрывы в метро, самолетах, на вокзалах.
За каждым из них следовал исключительно жесткий ответ: волны задержаний и насильственных исчезновений по всей стране, боевые спецоперации, уголовные дела, в том числе и сфабрикованные.
Отчуждение
Сторонники салафитского направления ислама выступают за необходимость жизни по канонам ислама времен пророка Мухаммеда и первых четырех халифов. Они резко критикуют конформизм официального российского исламского духовенства, практику поклонения святыням и шейхам, низкий уровень религиозной грамотности старых имамов. Часто фундаменталистов в регионе определяют по внешним признакам: длина бороды или штанов, форма головного убора для мужчин, закрывающий подбородок хиджаб для женщин, положение рук при молитве.
Официальная реакция на салафитов в России крайне негативная. К примеру, в Дагестане в 1999 г. был принят закон «О запрете ваххабизма». При поддержке Кремля президентом Чечни стал бывший муфтий, последователь суфийского тариката и резкий критик «ваххабитов», Ахмат Кадыров. Его сын Рамзан публично говорит о том, что будет убивать даже за «запах ваххабизма», поскольку «так призывал делать Пророк Мухаммад».
В начале 2000-х гг. в Кабардино-Балкарии репрессии оказались направлены не только против радикальной вооруженной и на тот момент небольшой группы фундаменталистов, но и против салафитов в целом: закрывались мечети и курсы изучения арабского и Корана, мусульман задерживали, пытали, унижали, выбривали кресты на головах. Все это привело к уходу в подполье значительной группы салафитов, которые совершили масштабное нападение на столицу республики г. Нальчик в октябре 2005 г. В этом регионе вооруженное подполье до сих пор остается активным.
В своем стремлении противостоять фундаменталистам, незначительная часть которых выбирает путь вооруженного противостояния, государство заняло одну из сторон в религиозном споре, сместив общественную дискуссию в религиозную плоскость. Теперь оно уже не воспринимается исламистами как нейтральный арбитр.
На этом фоне подполье трансформируется в региональный джихадистский проект. В 2007 г. так называемый «президент республики Ичкерия» Доку Умаров провозгласил создание «Имарата Кавказ» — государства на основе шариата, сетевой зонтичной организации, объединившей группы боевиков во всех республиках Северного Кавказа. Новая структура продолжила использовать в том числе и террористические методы: атаки на мирное население и военных, на религиозных деятелей, убивает влиятельных национальных и светских фигур. Регулярно совершались атаки на объекты инфраструктуры, транспорт; чтобы поддерживать борьбу, вымогались деньги у бизнеса и коррумпированных чиновников.
При этом силовики, несущие серьезные потери (2584 убитых и раненых за предыдущие пять лет) и часто движимые мотивом личной мести, получили карт-бланш и гарантию безнаказанности за свои действия со стороны государства. Это произошло еще в период операции в Чечне в начале 2000-х гг. и аналогичные, крайне жестокие методы, продолжают использоваться и в других регионах, способствуя раскручиванию спирали насилия, в свою очередь помогая распространению более радикальных идей. Эпицентр конфликта смещался то в Кабардино-Балкарию, то в Ингушетию, то в Дагестан.
Либеральный подход
Однако в 2010 г., в период определенной либерализации политики при президенте Медведеве, Кремлем апробируется новый подход, который, наряду с жесткими силовыми методами, предполагает целый комплекс мягких мер и более либеральную религиозную политику.
Медведев призвал силовиков перестать «отчитываться трупами» о своих успехах, Национальный антитеррористический комитет — орган, чье качество работы, в отличие от МВД, оценивается не по числу дел, переданных в суд, а по числу предотвращенных терактов, также выступил с новыми инициативами.
Некоторые права защищены. В Дагестане, а позже и в Ингушетии, создаются республиканские комиссии по адаптации боевиков, которые могли ходатайствовать о смягчении или даже освобождении от наказания решивших вернуться к мирной жизни боевиков и их пособников. Но главное: руководство республик гарантировало, что к сдавшемуся человеку не будут применяться пытки. Именно страх пыток после задержания останавливал многих, кто, разочаровавшись, хотел бы покинуть подполье. Для переговоров о сдаче при проведении спецопераций стали привлекать не только родственников блокированных боевиков, но и правозащитников, а также салафитских активистов. Людей перестали задерживать за ношение длинных бород или хиджабов.
Власти Дагестана, Ингушетии и Карачаево-Черкесии начали либерализацию политики по отношению к умеренным исламистам, вступив в диалог с умеренными салафитскими лидерами. Те, в свою очередь, смогли выйти в публичное пространство со своими общественными инициативами: стали открываться детские сады, школы, кафе, медресе, медицинские центры и центры шариатской медиации. Многие имамы в своих проповедях призывали молодежь не уходить в подполье, подвергая опасности жизнь мусульман, а строить свою жизнь по нормам ислама.
Использование мягких мер властями привело к определенному снижению напряженности в северокавказских республиках: отток в ряды подполья стал постепенно сокращаться.
В то же время в феврале 2012 г., на волне политических протестов в российских городах, лидер «Имарата Кавказ» Доку Умаров призвал боевиков отказаться от проведения терактов против мирного населения России, обосновывая это тем, что граждане сами протестуют против власти.
Использование мягких мер властями привело к определенному снижению напряженности в северокавказских республиках: отток в ряды подполья стал постепенно сокращаться. Впрочем, было бы странно ожидать быстрых результатов при использовании терапевтических методов.
Перемены только на словах
Так как заявления властей о необходимости повысить качество государственного управления оставались всего лишь заявлениями, очевидным стал и тот вызов, который представляют исламисты со своими параллельными институтами для коррумпированного государства с деградирующими социальными институтами и неспособностью гарантировать верховенство права. В условиях отсутствия публичной политики, свободных выборов и СМИ, исламисты стали все больше канализировать протестные настроения, по сути превращаясь в политическую силу, предлагающую альтернативный политический концепт — государство на основе шариата.
Пространство светской жизни стало все больше сужаться. В Чечне этот процесс происходит под давлением властей, намеренно распространяющих ислам суфийского толка и насаждающих исламский образ жизни. В Дагестане же светские люди стали чувствовать угрозу в связи с растущей ролью исламистов, деятельностью джихадистского подполья и неспособностью государства их защитить.
Однако к сворачиванию либеральной политики на Северном Кавказе в 2012-2013 гг. привела вероятно не столько необходимость политически конкурировать с исламистами, сколько задача обеспечить безопасность Олимпийских игр в Сочи в феврале 2014 г. Мировое спортивное событие должно было произойти всего в 300 км от зоны активного вооруженного конфликта.
После возвращения Путина в Кремль вновь возобладал исключительно силовой подход. Активизировалась работа по уничтожению структур подполья: масштабные военные спецоперации против боевиков, борьба с финансированием подполья, которое тогда на 90% получало средства из местных источников, аресты некоторых высокопоставленных чиновников, обвиненных в связях с вооруженных подпольем (как, например, мэр Махачкалы Саид Амиров).
Комиссии по адаптации боевиков также приостановили свою работу, а в Дагестане можно сказать и вовсе прекратила действовать. Проводились рейды и массовые задержания салафитов в мечетях, халяльных кафе, домах. Задержанных доставляли в участки, где фотографировали, брали отпечатки пальцев, образцы голоса и слюны на анализ ДНК, присваивали номера, ставя на так называемый «ваххабитский учет» и ограничивая им возможность передвижения за пределы региона. Были закрыты просветительские и бизнес-инициативы салафитов: школы, детские сады, медресе, кафе.
В Дагестане стала применяться отработанная в Чечне практика коллективной ответственности родственников боевиков — их дома уничтожали. Целые села (Гимры, Временный) оставались разграбленными после масштабных спецопераций, а потом еще месяцами блокировались силовиками, установившими в них комендантский режим. Сообщалось о фабрикации массы уголовных дел против салафитов, в частности, женщин, вызывавших подозрения силовиков.
Ряд салафитских активистов были убиты, многие были вынуждены уехать за границу. Исламисты Дагестана и Кабардино-Балкарии стали переезжать в Турцию и прежде еще в Египет, называя это хиджрой — переселением мусульман на земли ислама. В свою очередь, национально-ориентированные чеченцы бежали в Европу. В 2013 г. Россия стала второй, после Сирии, страной исхода беженцев в Европу: только в Германию за убежищем обратились 15 тыс чеченцев. Впрочем, это не помешало премьер-министру Дмитрию Медведеву отметить, что у Чечни «есть [успешный] уникальный опыт борьбы с терроризмом».
Активность подполья, действительно, значительно снизилась: 1129 жертв в 2013 г., 525 — 2014 г., 95 — в первом полугодии 2015 г. Во многом повторилась ситуация 10-летней давности: невозможность оставаться дома вновь привела к качественному изменению и в идеологическом плане, и в плане расширения географии деятельности салафитских активистов. Только теперь желающие воевать стали уезжать в Сирию.
Новый этап — новые угрозы
Два последних амира «Имарата Кавказ», Алиасхаб Кебеков и Магомед Сулейманов, ориентировались на Аль-Каиду и противостояли распространению влияния признанного в России террористической организацией «Исламского государства». После уничтожения этих амиров российскими силовиками, вооруженное подполье, хотя и обескровленное, сохранило свою структуру и в июне 2015 г. практически в полном составе присягнуло лидеру ИГ Аль-Багдади. Присяга была принята и провозглашено создание вилайята Кавказ ИГ.
Летом 2014 г., провозглашая Халифат, Аль-Багдади назвал Россию врагом мусульман номер два, сразу после США. Из ИГ периодически звучат угрозы перенести конфликт в Россию и «освободить земли мусульман». Однако пока, к счастью, ИГ не смогло провести масштабных акций внутри России, хотя ФСБ и заявляло о предотвращении теракта в Москве.
Казалось, конфликт ушел за пределы страны. Некоторые эксперты даже полагают, что силовики сознательно выдавливали боевиков в Сирию в надежде, что там их убьют. Однако Олимпиада прошла и стало очевидно, что отток в Сирию только усиливается. Осознавая риск, что вернувшиеся домой боевики могут представлять опасность, власти в конце 2013 г. изменили законодательство, позволив осуждать боевиков, воевавших за границей.
Судя по заявлениям силовиков, домой уже вернулись 10-15% ранее уехавших. Некоторые из них примкнули к подполью, многие были арестованы и осуждены. Как минимум с лета 2014 г. российские власти пытаются предотвращать отъезд россиян в Сирию: ужесточены проверки на границе, особенно для тех, кто направляется в Турцию — основную транзитную страну.
И, как минимум, с лета 2015 г. начались аресты и судебные процессы против попытавшихся выехать из страны в Сирию. Если первоначально даже вернувшихся боевиков осуждали на 1-3 года тюрьмы, то теперь только за попытку уехать дают до 5 лет тюремного заключения. При этом тюрьмы — одно из мест обращения в ислам и исламистской радикализации в России. Отсидевшие за войну в Сирии уже начинают выходить, как и те, кого сажали в преддверии Олимпиады. В отношении последних дела часто были настолько очевидно сфабрикованы, что судьи давали им минимальные сроки.
По разным оценкам из России в Сирию и Ирак уже отправились от 2 до 7 тыс человек: это и боевики «Имарата Кавказ», и те, кто не считал вооруженный джихад на Кавказе правомочным, но решил воевать в Сирии, и их семьи, и гражданские специалисты (учителя, врачи, инженеры, и религиозные лидеры).
Идет радикализация тех, кто некогда был умеренным. Популярный дагестанский молодой проповедник Надир Абу Халид (Надир Медетов), обвиненный осенью прошлого года в незаконном хранении оружия (сообщается, что дело было сфабриковано), после 8 месяцев под домашним арестом сбежал в Сирию и присягнул ИГ. Камиль Убу Султан (Камиль Султанахметов) из дагестанского Каякента еще несколько лет назад участвовал в диалоге с властями, а дагестанская оппозиция даже рассматривала его в качестве кандидата в депутаты Госдумы РФ. После нескольких попыток похищения и заведенного уголовного дела он сначала уехал за границу, а позже стал одним из проповедников и боевиков ИГ.
Русский язык в ИГ — третий по популярности, после арабского и английского. Конечно, помимо россиян там воюют выходцы и из других постсоветских стран. По сообщениям властей Чечни и Дагестана, в последнее время поток уезжающих растет. По официальным данным, численность чеченцев в рядах ИГ оценивается в примерно 3 тыс человек, из которых минимум 500 — из Чечни.
Хотя Кавказ является основным поставщиком боевиков, в ИГ едут со всей страны: несколько десятков — из Ханты-Мансийского округа, больше 70 человек — из Астраханской области, несколько сот — из Башкортостана, едут неофиты из числа этнических русских. Самый известный пример — студентка МГУ Варвара Караулова. В ИГ едут дети высокопоставленных чиновников: так, в Сирию сбежала дочь главы УФМС Чечни. Пожалуй, почти у каждого в Дагестане и Чечне есть знакомые в Сирии.
«Исламское государство» стало своеобразной социальной утопией, в которую стремятся за справедливостью, за новой формой равенства, кто-то едет умереть на священной земле Шама, но многие хотят именно жить в новом Халифате. Эта позитивная повестка — создание институтов Халифата — резко отличает ИГ от Аль-Каиды, нацеленной на борьбу с Западом и правящими режимами в исламских странах. Рост популярности ИГ внутри России создает серьезные вызовы безопасности и теракты в Париже это продемонстрировали: уже известно, что несколько смертников в парижских терактах в Сирии и не бывали.
Теракт в самолете — самый масштабный для России после Беслана — показал, что после вступления в войну с глобальным джихадистским движением угрозу можно ждать откуда угодно. Эта война перестала быть компьютерной игрой на экранах телевизоров, «испытанием российского оружия и тренировкой армии в условиях реальных боевых действий», как описал ее мне знакомый из сибирского города.
Джихад России сейчас объявили практически все группировки в Сирии и Ираке, не только ИГ. Россияне за границей — дипломаты, военные, туристы — потенциальная цель, особенно в странах, где есть ячейки ИГ и не слишком хорошо с безопасностью (Египет, Турция, Тунис). Это та ситуация, в которой давно живут США и Израиль и то, к чему Россия готова не была и сейчас отвечает запретами на полеты.
Будущее дерадикализации
С начала 2000-х гг. 1321 россиянин погиб и 3276 человек были ранены в результате 82 терактов смертников. С такими цифрами потерь, можно ли говорить об удачном опыте «дерадикализации» террористического подполья?
С ростом интенсивности бомбардировок позиций джихадистов в Сирии и Ираке многие боевики, особенно иностранные, оттуда уедут. Куда они будут мигрировать остается большим вопросом. Конечно, есть такие серые зоны, как Ливия и Афганистан, но не все туда захотят поехать, кто-то будет возвращаться домой. На сегодняшний день в России практически не существует программ реабилитации бывших боевиков, хотя они необходимы уже на федеральном уровне.
С ростом интенсивности бомбардировок позиций джихадистов в Сирии и Ираке многие боевики, особенно иностранные, оттуда уедут. Куда они будут мигрировать?
Единственным исключением является Ингушетия, где после Олимпиады все-таки возобновила работу комиссия по адаптации. За период своей деятельности она рассмотрела 68 дел бывших боевиков и их пособников. В этом году, по заявлению главы республики, были рассмотрены дела 6 человек, вернувшихся из Сирии. Стоит отметить, что последовательность мягкого подхода вероятно способствовала снижению числа жертв конфликта в самой маленькой из кавказских республик в 10 раз — с 326 в 2010 г. до 37 в 2014 г.
В последние месяцы российские власти пытаются продемонстрировать свою толерантность к исламу. Экстренно достроенная и открытая на праздник Курбан-Байрам Владимиром Путиным «крупнейшая в Европе» соборная мечеть в Москве, разрешение на строительство мечетей в Кисловодске и Ставрополе, открытие «Сбербанком» исламского «окна» в Казани, запрет на признание судами экстремистскими текстов священных книг, включая Коран.
Однако ставка снова делается исключительно на «традиционный» ислам — именно так было сказано в принятой «Советом муфтиев России» в мае 2015 г. «Социальной доктрине российских мусульман». Власти необходимо осознать, что исламизация части населения, как минимум, востока Северного Кавказа — Дагестана, Чечни, Ингушетии — это свершившийся факт. Исламисты — это часть общества, с которой необходимо вести диалог и, насколько возможно, пытаться их интегрировать, безусловно, пресекая при этом насильственные формы противостояния.
Однако вместо того, чтобы сделать своими союзниками умеренных салафитских лидеров, не поддерживающих ИГ, государство продолжает на них давить. Это, в свою очередь, ведет к дальнейшей радикализации этих лидеров, а также потере каналов, по которым можно достучаться до исламистской молодежи, для которых ни родители, ни традиционные имамы, ни светские власти, на которых возлагают задачу профилактики экстремизма, уже не авторитет.
Выдавливание салафитов даже из собственных мечетей создает ситуацию, когда властям будет еще сложнее проконтролировать происходящее в их среде. Как минимум в трех салафитских мечетях Дагестана осенью 2015 г. имамы были заменены на ставленников Духовного управления (ДУМД). После полицейского рейда на главную салафитскую мечеть Дагестана Надирия на ул. Котрова в Махачкале в ноябре, после которого ДУМД заявило о назначении там своего имама, один из фундаменталистских активистов, публично выступавший с осуждением ИГИЛ, сказал: «Остается надеяться только на Аллаха и ИГИЛ, больше никто этот государственный терроризм не остановит». В этой ситуации спокойствие может быть только видимостью.
По данным МВД, в их базе родственников и пособников боевиков на Северном Кавказе (убитых и действующих) на сегодняшний день значится 30 тыс человек. И хотя определенный контроль за такими людьми необходим, те методы, которые для этого используются, лишь способствуют дальнейшей радикализации. Власти могли бы работать вместе с родственникам активистов подполья — большинство их них все-таки хотели бы видеть своих детей живыми. «Сегодня мы воюем против детей тех, кого убивали в 1990-е», — сказал мне пару лет назад высокопоставленный дагестанский офицер.
Применение исключительно жестких силовых методов, подавление религиозного и иного инакомыслия, установление авторитарных моделей управления не разрешают конфликт, а только загоняют его вглубь, приводя к радикализации протеста и его территориальному расширению. Краткосрочный эффект уменьшения масштабов насилия может привести к трансформации конфликта в более жесткие формы, и властям надо будет тушить пожар уже в новых очагах.
От использования мягких мер практически отказались, стараясь обеспечить безопасность Олимпийских игр любыми средствами. Сегодня вновь ставка делается преимущественно на силу, а это оставляет все меньше шансов для диалога, и все больше — для насилия. Возвращение к мягким мерам необходимо: хотя они не дают такого быстрого результата, но могут заложить основу для долгосрочного мира.
