Президент США Дональд Трамп долгое время считал, что он умеет мастерски видеть, создавать и использовать рычаги влияния. В своей книге 1987 года «Искусство заключать сделки» (The Art of the Deal), которую он написал вместе с журналистом Тони Шварцем (Tony Schwartz), будущий президент подчеркнул, что «лучшее, что вы можете сделать, — это заключать сделки с позиции силы», а рычаги влияния, которые Трамп определяет как «обладание тем, чего хотят другие или, скорее, в чем другие нуждаются», — «это ваше главное преимущество». Плохая новость для Трампа заключается в том, что его российский коллега Владимир Путин и сам неплохо разбирается в рычагах влияния и постоянно ищет такие рычаги давления на Америку, которую он считает своей главной внешнеполитической проблемой. И та поддержка, которую Путин недавно оказал президенту Венесуэлы Николасу Мадуро, четко попадает в эту категорию.
Разумеется, у Москвы есть много причин для того, чтобы попытаться предотвратить падение режима Мадуро, и необходимость приобрести рычаги воздействия — не единственная такая причина. Главный интерес России в Венесуэле, вероятнее всего, носит экономический характер. По некоторым данным, российская государственная корпорация «Роснефть» вложила в эту страну (посредством инвестиций и займов) около 20 миллиардов долларов, а правительство Венесуэлы задолжало российскому правительству еще 3,1 миллиарда долларов. Говорят, что у некоторых других российских компаний, в том числе компании «Ростеха» и известного производителя оружия «Калашников», тоже есть производственные мощности в Венесуэле, а «Ростех» в настоящее время отзывает сотни своих советников в связи с тем, что у режима Мадуро не хватает денег. Хотя эти российские инвестиции, возможно, являются политически мотивированными — управляющие некоторых российских компаний говорят то же самое о присутствии «Роснефти» в Венесуэле — нынешние чиновники Кремля ожидают более весомой финансовой выгоды, нежели их советские предшественники, которые часто списывали инвестиции и займы, получаемые государствами-клиентами, в рамках их соперничества с США в эпоху холодной войны.
Помимо этого, российские лидеры хватаются за любую возможность позиционировать себя в качестве надежных (и успешных) защитников своих союзников и партнеров от давления Америки (как это происходит в Сирии) и продемонстрировать военную мощь и экономический потенциал своей страны. Кроме того, Путин и другие долгое время пытались оправдать «привилегированные интересы» и агрессивное поведение России на территории ближнего зарубежья, обвиняя США в том, что они ведут себя точно так же в западном полушарии. Тем не менее, это не помешало министру иностранных дел России Сергею Лаврову осудить «пресловутую доктрину Монро» и «политическое переформатирование [Соединенными Штатами] Латинской Америки» во время недавней встречи с министром иностранных дел Венесуэлы.
Между тем американцам не стоит переоценивать ни интересы России в Венесуэле, ни ее потенциал для их реализации. После стремительной аннексии Крыма Россией, после ее гораздо более кровавой и намного менее успешной кампании по поддержке сепаратистских сил на востоке Украины, после не менее кровавой, но более политически успешной военной кампании в Сирии некоторые эксперты склонны видеть в Венесуэле потенциальную новую Украину или Сирию. Это не так.
У Украины есть общая граница с Россией, поэтому Москва видит экзистенциальную угрозу своим национальным интересам в возможном вступлении Украины в НАТО и в возможном развертывании сил США или НАТО в этой стране — не говоря уже о том, что Россию с Украиной объединяют весьма тесные, хотя и не слишком простые исторические отношения и культурные связи. Это находит отражение в заявлениях Путина и других российских лидеров, в том числе в обращении Путина к членам российского парламента, в котором он призвал к формальному включению Крыма в состав Российской Федерации. Это также отражено в официальных российских документах, касающихся безопасности, в том числе в военной и внешнеполитической доктринах России, где говорится о той важной роли, которую соседние с Россией страны играют в ее национальной безопасности и внешней политике. Это также выражается в тех затратах и рисках, на которые Путин готов пойти, включая неизвестное число жертв среди россиян, жесткие экономические санкции, введенные США и Евросоюзом, существенный урон для отношений России с Вашингтоном и многими европейскими столицами, а также не слишком выгодные энергетические сделки с Пекином, на которые Москва не хотела соглашаться до введения западных санкций.
У Москвы нет никаких экзистенциальных интересов в Сирии. Однако у Москвы есть там важные интересы, касающиеся национальной безопасности, — в первую очередь речь идет о борьбе с терроризмом. Объясняя вмешательство России в сирийский конфликт в сентябре 2015 года, Путин сказал в интервью американскому журналисту, что «на территории Сирии сегодня находятся боевики числом не менее двух тысяч, а может быть, и более двух тысяч человек — выходцы из России и других республик бывшего Советского Союза, и, конечно, угроза их возвращения в Россию существует. И поэтому лучше помочь Асаду покончить с ними там, чем ждать, пока они явятся сюда». Именно такой логикой руководствовался президент США Джордж Буш-младший, объясняя начало войны с терроризмом: «Мы будет бороться с ними там, чтобы нам не пришлось столкнуться с ними в США». Кремль также был заинтересован в том, чтобы поддержать своего союзника Башара Асада и продемонстрировать Вашингтону свою готовность делать это.
Хотя Сирия находится далеко от российских границ, она все же расположена достаточно близко, чтобы российские вооруженные силы могли проводить там долгосрочные операции — хотя и с большим трудом. Антон Лавров, аналитик из влиятельного московского Центра анализа стратегий и технологий, отметил, что «Сирия продемонстрировала пределы логистических возможностей России» и что у России «нет потенциала для поддержания своих сил далеко от своих границ». Чтобы сделать это в Сирии, России пришлось купить старые торговые суда, которые она использовала для транспортировки грузов. Что еще важнее, российским лидерам нужна была уверенность в том, что США не станут противиться их интервенции. И после того, как в 2013 году бывший президент США Барак Обама принял решение уменьшить военную роль США в Сирии, попросив Конгресс одобрить его, несмотря на слабую поддержку и несмотря на его прежние угрозы нанести удар в том случае, если сирийский режим применит химическое оружие, российские лидеры обрели эту уверенность.
Между тем к Венесуэле Россия относится не так, как к Украине или Сирии. У Москвы довольно мало значимых интересов безопасности в Венесуэле — если они вообще есть. На самом деле Латинская Америка и Карибский бассейн занимают предпоследнее место в списке региональных приоритетов (опережая только Африку к югу от Сахары) в официальной Концепции внешней политики российского государства, где этим странам посвящен всего один абзац, в котором содержатся нейтральные призывы к налаживанию отношений. Для сравнения в этом документе бывшему советскому региону и задачам России в нем посвящено 10 абзацев. Что еще важнее, даже если бы у России были значимые интересы безопасности в Венесуэле, у нее попросту нет средств для их защиты, особенно с учетом географии, которая лишает Москву тех преимуществ, которые у нее есть перед США в Европе и на Ближнем Востоке.
Возможно, чиновники Кремля испытывают удовольствие, дразня США на их «заднем дворе», особенно если им кажется, что издержки такого поведения будут незначительными. Им нечего терять в Венесуэле, кроме миллиардов «Роснефти». С одной стороны, эти миллиарды тоже важны: 20 миллиардов — это довольно большие деньги для «Роснефти», которая в своем отчете за 2017 год указала, что ее прибыль составила пять миллиардов долларов, а суммарные активы — 200 миллиардов долларов. С другой стороны, «Роснефть» может потерять свои миллиарды даже в Венесуэле, в которой продолжит управлять режим Мадуро. Более того, новому венесуэльскому правительству, возглавляемому оппозиционным лидером Хуаном Гуайдо (Juan Guaido) или кем-то другим, будет крайне непросто захватить активы этой российской компании и отказаться от выплаты кредитов, поскольку, среди прочего, 19,75% акций «Роснефти» принадлежат глобальной корпорации BP, и акционеры BP, вероятнее всего, воспротивятся таким действиям нового правительства Венесуэлы. Еще до своей неудачной попытки сместить Мадуро с занимаемой им должности Гуайдо постарался умалить масштабы поддержки, оказываемой Россией режиму Мадуро, заявив, что эта поддержка сводится к «заявлениям» и «уважительному участию России в наблюдении за развитием событий в нашей стране» — этот комментарий указывает на стремление не отталкивать Кремль. Поэтому, вполне возможно, Москве не приходится выбирать между 20 миллиардами и ничем.
Поведение России в Венесуэле все же имеет одну общую черту с ее вмешательством в сирийский конфликт: создается впечатление, что Кремль пытается начать двусторонний диалог с США после резкого охлаждения в отношениях, последовавшего за украинским кризисом. Спустя четыре года после вмешательства Москвы в сирийский конфликт российско-американский диалог остается крайне слабым, и — после вмешательства России в американские президентские выборы 2016 года — он вряд ли наладится в ближайшее время, несмотря на стремление Кремля и, возможно, Белого дома к обратному.
С этой точки зрения, отправка сотни российских военных специалистов в Венесуэлу, а также заявление госсекретаря США Майка Помпео о том, что именно Москва убедила Мадуро не покидать страну, предоставляют России дополнительные рычаги воздействия в общении с администрацией Трампа. На самом деле решение отправить туда военных специалистов в некотором смысле сродни решению отправить в Венесуэлу российские бомбардировщики, способные нести ядерное оружие, — это тоже было попыткой привлечь внимание Вашингтона и заполучить лишние рычаги давления. С учетом этого заявления американцев, чрезмерно драматизирующие события в Венесуэле или создающие впечатление, что происходящее имеет большое значение для внутренней политики США, могут привести к преувеличению того влияния, которое скромная роль Москвы в Венесуэле способна ей обеспечить. Еще до недавней встречи Помпео и Лаврова как минимум один российский аналитик заявил, что российские чиновники пришли к выводу, что давление в Венесуэле может заставить Вашингтон пойти на уступки по Украине.
Однако администрация Трампа вряд ли отреагирует на такую логику: в конечном счете вовлеченность Москвы в ситуацию в Венесуэле — это скорее раздражающий фактор, а не угроза для такой сверхдержавы, как США, и американские чиновники, по всей видимости убеждены, что Мадуро обречен. Желание его правительства провести переговоры с оппозицией в Норвегии, вероятнее всего, укрепит это убеждение. Главная опасность в Венесуэле заключается не в том, что она может стать новой Украиной или Сирией, а в том, что Москва переоценит то влияние, которое она может там получить, что она недооценит готовность администрации Трампа противостоять России и таким образом спровоцирует бесконечный конфликт. Тем не менее, решение «Ростеха» отозвать российских военных советников указывает на то, что кто-то в Москве уже взглянул на сложившуюся ситуацию трезво.
Пол Сондерс — старший научный сотрудник Центра национальных интересов и член редакционной коллегии «Раша Мэтерс».
