Москва — Как же сильно всё может измениться за один год. Осенью 2019 года казалось, что президент России Владимир Путин упивается успехом. Тяжёлые проблемы на Западе, в том числе президентство Дональда Трампа, драма Брексита и европейские раздоры по множеству вопросов (от миграции до энергетики), позволили ему создать себе репутацию стабильной, уверенной фигуры в мировой политике. Но сегодня эта стабильность начинает выглядеть скорее как закоснелость, последствия которой сказываются далеко за пределами российских границ.

Кризис сovid-19 часто называют некой аберрацией — беспрецедентный кризис, требующий беспрецедентного ответа. Возможно, это так и есть, однако многие из тех проблем, которые пандемия усугубила в России и на Западе, возникли задолго до появления на свет вируса SARS-CoV-2.

В США пандемия усилила экономическое неравенство, расовые противоречия и политическую поляризацию. В Европе она ясно показала, насколько ненадёжными стали трансатлантические отношения. А в России она обнажила инертность путинского режима, усугубляя процесс, который, по сути, является «кризисом стабильности».

Такова оборотная сторона мнимого спокойствия при Путине, которое он и его приспешники уже давно представляют как некий антидот вмешательству Запада. Кремль должен был вмешаться в дела Украины и Сирии, чтобы стабилизировать регионы, чья нормальная жизнь была нарушена из-за влияния или авантюризма Запада. Россия должна была переписать конституцию, чтобы продлить правление Путина (видимо, пожизненно), потому что только он может защитить страну от хаоса, в который погружается остальной мир.

Но как когда-то ярко заметил Виктор Черномырдин, премьер-министр ельцинских времён: «Хотели как лучше, а вышло как всегда». Сразу после референдума «стабильное лидерство» Путина стало не только весьма беспорядочным, но и каким-то унылым.

В России борьба с сovid-19 не привела к таким же катастрофическим результатам, как в Америке, Индии или даже Испании, но это произошло не благодаря Путину. Он отсиживался в безопасности в Кремле, пока губернаторы и государственные учреждения конкурировали за признание их «превосходных» заслуг в борьбе с этим кризисом. Неудивительно, что результаты оказались крайне неравномерными. В Москве вездесущий мэр-трудоголик Сергей Собянин организовал последовательную борьбу с вирусом, несмотря на определённые организационные глюки. В других регионах, например, в Магадане и Калмыкии, принимаемые меры были менее систематическими.

В целом государство предложило минимальную поддержку малому бизнесу и работникам, несмотря на их важнейшую, движущую роль в экономике. Даже путинский сторонник Алексей Кудрин, возглавляющий Счётную палату, недавно признал ошибочность такого подхода, который резко отличается от традиционного использования Кремлём политики «хлеба и зрелищ» (народные ярмарки, бесплатные концерты и национальные праздники) для того, чтобы поддерживать у людей чувство достаточной удовлетворённости и отвлечь их от желания протестовать.

В этом сдвиге есть привкус позднего сталинизма. Перед смертью Сталин сосредоточился на охоте за врагами народа и на обеспечении бесперебойной работы аппарата госбезопасности — всё остальное его не интересовало. Когда он умер, у него на столе была найдена масса документов, которые он не открывал и не подписывал.

Путин, всё больше напоминающий Сталина, похоже, точно так же утомился от большинства обязанностей лидера. На протяжении значительной части минувшего десятилетия он намного больше, чем решением внутренних проблем, интересовался утверждением России в качестве важного, даже устрашающего игрока на мировой арене. Но сегодня, у него, наверное, сохраняется лишь некий остаточный энтузиазм для вмешательства в президентские выборы в США, а борьба с Евросоюзом по различным вопросам, большим и маленьким, выглядят намного менее увлекательной.

Например, Путину почти нечего было сказать по поводу отравления его главного оппозиционного соперника Алексея Навального. И не важно, стоял ли Путин за этой неумелой работой напрямую или нет, она стала для него унижением, а слабые попытки Кремля всё отрицать выдавали смятение его режима.

После того как в Белоруссии начались протесты против сфальсифицированных итогов выборов президента, Путин выжидал несколько недель, прежде чем заявить о своей поддержке авторитарного Александра Лукашенко. И когда он это, наконец, сделал, было не слышно прежней путинской жёсткости. Он выглядел так, будто делает это для галочки.

На последней сессии дискуссионного клуба «Валдай», где Путин выступал онлайн, он говорил о статусе России как главного преемника СССР (и ссылался на белорусский пример, чтобы — ещё раз — заявить, что Россия не вмешивается в дела других стран). Но его декларации звучали вяло и безучастно.

Реакция Путина на эскалацию конфликта из-за Нагорного Карабаха (сепаратистского армянского анклава в Азербайджане) выдаёт то же самое летаргическое состояние. Когда между Арменией и Азербайджаном произошло столкновение четыре года назад, Россия сумела погасить этот конфликт за четыре дня. На этот раз сражения продолжаются уже месяц, и конца им не видно. Наверное, почувствовав, что у Путина выключился мотор, президент Турции Реджеп Тайип Эрдоган начал играть мускулами, поддерживая Азербайджан.

Тем временем в Кыргызстане массовые протесты вынудили власти аннулировать результаты парламентских выборов 4 октября, а правительство страны — уйти в отставку. Кремль заявил, что существующий договор о безопасности обязывает Россию предотвращать катастрофическое развитие ситуации. Но страна до сих пор погружена в хаос.

Крах киргизского правительства, возможно, даёт Путину шанс увидеть свою дальнейшую судьбу. Да, однажды Путин уже справился с аналогичным спадом, когда в 2012 году вернулся на пост президента. Тогда негативные результаты опросов стали пробуждающим звонком, а вновь энергичный Путин разыграл несколько геополитических карт: предоставил убежище бывшему подрядчику американских разведслужб Эдварду Сноудену, аннексировал Крым, начал интервенцию в Сирии. Всё это восстановило его репутацию — сила, с которой надо считаться.

Но сегодня рейтинги поддержки Путина снова падают, и не похоже, что это приводит к каким-то изменениям. Инерция и стагнация его режима становятся осязаемыми, как и разрастающаяся тень утраченного значения.