Христианство вот уже не первый год размышляет о том, какое место принадлежит ему в Европе XXI века. Стоит ли ему уйти в себя, выступить против изменений в обществе или же постараться приспособиться к нему с риском потери себя? В настоящий момент, когда развитие консервативного католицизма во Франции вновь поднимает вопрос принятия светской республики церковью, «Монд» провел встречу с двумя интеллектуалами, чьи работы далеки от радикальных и черно-белых взглядов и демонстрируют богатство религиозного диалога и глубину текущего обновления. Валентин Зюбер (Valentine Zuber), историк, старший научный сотрудник Практической школы высших исследований, специалист по светскому государству и религиозной свободе, выпустила книгу «Религиозные корни прав человека», впечатляющий синтез истории интеграции демократических ценностей в протестантскую и католическую доктрины. Кристоф Теобальд (Christoph Theobald), иезуит, профессор теологии и главный редактор журнала «Исследование религиозной науки» (Recherches de science religieuse), написал множество значимых теологических трудов. Его две последние книги, «Новое будущее теологии» и «Задачи пастора», выдвигают смелые теории, которые стоят на службе изобретательного, подвижного и постоянно меняющегося католицизма.
— Как протестантство и католицизм отреагировали на Французскую революцию и декларацию прав человека и гражданина?
Валентин Зюбер: Сначала их позиции в корне отличались друг от друга. Небольшое протестантское меньшинство с ходу поддержало революционные идеалы, которые были не так уж и далеки от мыслей Лютера и Кальвина о личной свободе. С его стороны это был залог интеграции, приспособления к формированию нового общества. Католические церковные власти в свою очередь категорически отвергли революцию и, в частности, либеральные и демократические принципы декларации 1789 года. В XIX веке это политическое неприятие только усилилось. Как бы то ни было, после Второй мировой войны католическая элита осознала необходимость возобновления диалога с современным обществом и приняла одновременно светское государство и свободу вероисповедания для всех. Это движение получило развитие со Вторым Ватиканским собором (1962-1965) и достигло апогея при Иоанне-Павле II, понтифике, который, если не считать Франциска, больше всех говорил о правах человека.
— Перед этой резкой сменой тенденции католикам пришлось провести работу над собственными принципами. Как принять изменения в мире, не отказываясь от самого себя?
Кристоф Теобальд: Этот момент имеет решающее значение. Речь идет не о приспособлении, а, скорее, новой интерпретации христианской традиции, самой концепции традиции. Произошло кардинальное преобразование отношения к корням, которые являются не чем-то воображаемым, а результатом настоящей исторической работы. Второй Ватиканский собор признал исторический характер христианской традиции и ее неизменные реформы, а также идею постоянной реинтепретации в самом христианском наследии.
— Вы нередко говорите о «нарративной структуре» христианской веры…
К.Т.: Это выражение указывает на историчность христианского существования. Евангельское повествование — единственный литературный жанр, который изобрело примитивное христианство. Евангелие от Марка, первое из четырех, формирует целую «биографическую» традицию, которая придает значимость жизненному пути человека. С такой точки зрения Новый Завет продолжает пророческую традицию, которая поставила на центральное место понятие события: в отличие от греческого мира оно уже не носило циклический характер. Все это положило начало процессу секуляризации истории. Трансцендентное отличается от реального, пусть и находит в нем отражение. Мир — не Бог. Его можно проанализировать и описать. В этом заключается исторический и, следовательно, нарративный подход христианства, который утвердился в ХХ веке и стал движущей силой революции, воплощенной во Втором Ватиканском соборе.
— Валентин Зюбер указывает, что эти процессы сильно отличались у католиков и протестантов, однако привели к относительно общей концепции прав человека. Эта религиозная концепция во многом повторяет светскую без полного растворения в ней…
В.З.: Для лучшего понимания можно прибегнуть к теории общностей. Они пересекаются, однако восприятие прав человека отличается в зависимости от того, христианин человек или нет. Взгляд Всеобщей декларации прав человека 1948 года не является по своей сути божественным или же по-настоящему философским. У составителей не получилось справиться со своими глубокими разногласиями по этим вопросам. В результате христианам эта декларация кажется чем-то туманным, не содержащим в себе ни грамма абсолюта и трансцендентности. С этим связана и их осторожность по поводу появления новых прав, касающихся, например, этики семьи или жизни. Они рассматривают их в свете собственного понимания божественного послания и опасаются антропологической революции, идущей против прав человека и Бога (суррогатное материнство, трансгуманизм…).
— Это недоверие сегодня, судя по всему, все больше влечет за собой усиление напряженности…
В.З.: Как мне кажется, это связано с упомянутым вами возвращением консервативного католицизма в политику: епископы не решаются, они боятся потерять свою базу.
— Всем страшно. Но в чем причины этой тревоги? Существуют конфликты между разными ценностями. Если есть конфликт, может появиться и проигравший…
К.Т.: Речь действительно идет о победе? Разве христианская традиция сводится к приспособлению ради выживания? Мне так не кажется. Не думаю, что выживание церкви — главная ценность для христианской традиции. На Втором Ватиканском соборе католицизм возродил пророческую христианскую традицию, которую заботит не победа сильных, а удел слабых, бедных, беженцев… А сегодня — судьба Земли. В рамках христианского и иудейского мессианства бедняки получают благую весть, слепые прозревают, калеки встают на ноги…
— Но не может ли христианство исчезнуть?
К.Т.: Да, оно может исчезнуть. Оно процветало в Северной Африке в IV и V веках, но затем практически полностью исчезло из региона. Что станет с европейским христианством? Мне кажется, оно переживает масштабные преобразования, отойдя от сложившегося в IV веке при императоре Константине полного согласия между обществом и христианством. Причем этот процесс продолжается с постепенным исчезновением «приходской цивилизации» и включением христианства в общественные структуры. Как бы то ни было, сейчас формируется другая система, которую можно назвать «христианством диаспор». Она опирается на небольшие местные общины, чьи связи формируют духовный грунт общества.
В.З.: Стоит также отметить существенное ускорение формирования таких национальных и транснациональных связей. Люди не отказываются от стоящей над ними общности. Зачастую они приезжают издалека, чтобы собраться и помолиться. Это видно в частности на примере развития евангелического течения, которое не привлекает к себе особого внимания, но является очень значимым явлением. Многие люди все еще ощущают потребность собраться для чего-то иного помимо рациональной беседы. Не касаясь конкретных форм, могу сказать, что религиозное послание обладает высочайшей приспособляемостью к эпохе. Устойчивость церквей в качестве людских институтов — это уже другой вопрос. Она не является чем-то само собой разумеющимся. Хотя как знать?
