«Будущее — это история» — такой заголовок я заметил, проходя мимо одной витрины в центре Рима. Пару лет назад мне в руки попала написанная Машей Гессен биография Путина под названием «Человек без лица» — довольно пристрастная, если говорить начистоту. Но, учитывая, что, как мне кажется, еще рано писать книгу о Путине, а доверие к издательскому дому иногда превосходит доверие к автору, я посчитал правильным взять эту книгу, полистать ее и отнести на кассу без лишних размышлений. У продавца в книжном магазине эта сцена, видимо, запустила механизм внутреннего поиска, и, отметив в своем блокноте название книги, он протянул мне еще один 500-страничный фолиант, который лежал у него рядом с телефоном, вероятно, из-за объема, со словами: «Если вам нравится Маша Гессен, вы непременно оцените эту книгу, она написана в том же духе».

Книгой «в том же духе» оказался «Остров Сахалин». Так вот: «Остров Сахалин» — это очерк Чехова, написанный им в конце XIX века, когда слава и некоторое благополучие позволили автору переехать в Москву, переселиться с семьей в удобный дом и оставить работу врача, к которой он всю жизнь относился «как подлец», по собственному признанию другу. Взамен он предложил божествам науки путешествие по Сибири и подробный рассказ о жизни каторжников на Дальнем Востоке. В конце своего очерка Чехов написал, что «через 50-100 лет на пожизненность наших наказаний будут смотреть с тем же недоумением и чувством неловкости, с каким мы теперь смотрим на то, что когда-то преступникам рвали ноздри и отрубали пальцы на руках».

Одним словом, это нисхождение в преисподнюю было призванием, миссией, работой духа. А Маша Гессен живет в Нью-Йорке, пишет для престижного журнала и преподает в колледже в Огайо. Я хочу сказать, что это никак нельзя назвать сумерками человечества. Однако манера, с которой она бродит среди мертвых душ путинской эпохи, напоминает чем-то очерк с острова Сахалина, будто каторжные методы, описанные два века назад, до сих пор имеют отношение к России, будто ее граждане всегда были заключены в тюрьму под открытым небом. Соответствует ли это ощущение фактической реальности — уже совершенно другой разговор.

Редко когда журналисту удается успешно воспользоваться инструментами историка. И труд Маши Гессен не входит в число этих редких случаев. Еще один спорный эксперимент последнего времени — это Энн Эпплбаум (Anne Applebaum) и ее «Гулаг». Итак, «Будущее — это история» — это не эссе. Джулиано Феррара (Giuliano Ferrara), которому я благодарен за предложение написать на эту тему, писал в своей статье на прошлой неделе, что эту книгу читаешь как роман. Я считаю, что это роман в полном смысле слова и, более того, убедительный, с переплетением общеизвестных фактов и личных воспоминаний, которые Маша Гессен читает и интерпретирует, используя скорее инструменты психоанализа, нежели истории. Ее русские — это толстосумы с Садового кольца с недвижимостью на озере Комо, дети советских гостиных, думающие только о деньгах, интрижках и подыскивающие правильные слова для самоопределения. Ее Россия — это полная противоположность: крепкий пациент с нигилистическими тенденциями и сексуальными желаниями, достойными скопцов — православной секты, призывавшей мужчин к кастрации во избежание греха.

В книге «Будущее — это история» постоянно происходит переход от «я» к «мы». На эту тему уже три века с лишним ломают себе головы русские мыслители. За этим переходом сегодня наблюдают человек без лица, Владимир Путин, и его круг влияния. Я все же сомневаюсь, что эта книга может стать сенсацией в стране, о которой она хочет рассказать, и впечатление от нее не зависит от уровня разоблачения путинской системы. С этой точки зрения в книге «Будущее — это история» мало такого, о чем нельзя прочитать в других книгах, и тем более такого, что россияне не обсудили уже у себя на кухне, на заводе или сидя в автобусе, и что доказывало бы коварство государства, которое в последние годы, безусловно, не избежало вины, ошибок, необдуманных и неверных действий, а главное, несправедливости, причем порой весьма жестокой.

Впечатление создается в первую очередь за счет того, что Маша Гессен добровольно решила обратиться к читателям, которым нужно объяснять, как это не раз происходит в книге, что «Волга» — это название советского автомобиля класса «люкс» в 50-е и 60-е годы, что «форточка» — это маленькое окошко, а в метафорическом смысле — прореха в контроле цензоров, что на Лубянской площади, которая всегда была символом КГБ, на самом деле до сих пор находится здание спецслужб. Обращаясь к этим читателям, Маша Гессен может достаточно открыто утверждать, что доступ к таким дисциплинам, как психология и социология, в Советском Союзе был закрыт, государство официально поощряло внебрачные связи, а Путин в украинском кризисе проявил много общего с Гитлером. Тем лучше для них.

Если использовать инструменты, с помощью которых Маша Гессен рассказывает о будущем и об истории России, можно было бы сказать, что как раз в главе об Украине в ее книге происходит психологическое вытеснение. Автор не говорит об импульсе нацистского характера, ставшем движущей силой в решающей стадии переворота на Майдане. Не говорит она и о массовом убийстве в Одессе, где сто мирных граждан были сожжены заживо группами ультрас и неофашистскими ополченцами. Не говорит об убитых без объяснений корреспондентах, в числе которых был и 30-летний итальянский фотограф Андреа Роккелли (Andrea Rocchelli) — подозреваемого в его убийстве судят сейчас в Павии. Однако я не считаю все это недостатком, потому что речь в книге идет скорее о всеобъемлющей проблеме большой прессы в Европе и в Соединенных Штатах, учитывая крен Вашингтона последних лет к Киеву после сирийского Идлиба.

Мауро Мартини (Mauro Martini), безвременно ушедший в 2005 году, был, на мой взгляд, лучшим рассказчиком о России в этой газете и не только. В одной из своих книг он привел интересный перечень русских писателей (Довлатов, Кондаков, Пелевин, Лимонов — это только несколько фамилий), отметив, что они сумели с точностью понять время, в которое жили, а значит, заранее — раньше, чем прочие слои общества, — предвосхитили конец советского этапа и переходный период 2000-х. Вот этой маленькой особенности и нет у Маши Гессен.

Что касается меня, то я считаю, что ее книгу спокойно можно назвать «История — это будущее», учитывая, что этот выбор не повлечет за собой обвинений в детерминизме. «История — это будущее» — такое название соответствовало бы плоской позиции, с которой Маша Гессен оценивает Россию последних десятилетий и свою личную историю. Она покинула Россию в 2013 году: «Там было опасно растить троих детей», — рассказывала она в одном интервью, в точности как за 30 лет до этого сделала ее мать. Маша Гессен занимает сегодня определенное положение в индустрии мнений. И она обладает всеми нужными для этого качествами: она является одновременно гражданкой России и США; она лесбиянка, и это не играет роли в личном отношении, как уже писал Джулиано Феррара, однако важно в отношении ЛГБТ и, тем более, в определенном смысле для России; она не решила отправиться на остров Сахалин, но посвятила значительный период своего существования борьбе против путинской системы. Однако в непоколебимой попытке самоопределения и всего, что с ним связано, она рискует упустить из виду значительную жизнь внутри Садового кольца и за его пределами. В России растет поколение, которое гораздо лучше знает певицу Бейонсе (Beyoncé), чем Кропоткина. Оно готово выступать с протестами за свободные выборы и отстаивать границы своей страны. Оно отдает предпочтение либеральным ценностям, если «либеральный» не означает «антироссийский». Оно побывало за границей и имеет собственное представление о Востоке и Западе. Несколько дней назад талантливого журналиста по имени Иван Голунов арестовали по обвинению в сбыте наркотиков в заведениях для геев. Это дело, как говорят, совершенно очевидно сфальсифицированное, послужило поводом для сотен москвичей выйти на улицу с требованием освободить журналиста. В понедельник, 10 июня, три крупных газеты — «Ведомости», «Коммерсант» и «РБК» — вышли с одинаковым заголовком на первой полосе: «Я/Мы Иван Голунов». В Италии кто-то писал, что речь идет о трех «либеральных» изданиях. Но, по правде говоря, ни одно из них нельзя назвать особенно либеральным. Это просто российские ежедневные газеты.

Возможно, расстояние между «я» и «мы» действительно начало сокращаться. И это напрямую касается и нас: если в целом представляется неразумным требовать, чтобы Россия следовала политическим схемам, сформировавшимся в других обществах, то непонятно, почему Европа должна приближаться к модели власти, которая развилась в России за последние 20 лет и которая может быть во многих аспектах ближе к завершающей фазе, чем можно было бы подумать.