Результаты президентских выборов вызвали такое негодование белорусов, что они не прекращают протесты уже более 100 дней. При этом в фальсификации результатов голосования нередко обвиняют вполне определенных людей: сотрудников системы образования. Основная часть избирательных участков в Белоруссии расположена в школах и часто укомплектована учителями — которых (как и представителей других «бюджетных» профессий) в Белоруссии нередко считают конформистами, готовыми идти на поводу у режима. К некоторым школам приносили грамоты и медали учеников в знак потерянного доверия и уважения к учителям, а также лампады с записками «здесь похоронен мой голос».
Редакция OpenDemocracy поговорила с несколькими преподавателями, чтобы узнать их мнение о том, что сейчас происходит в школах и университетах и как президентские выборы повлияли на их работу. Мы попросили героев сформулировать, то, чему они сейчас считают важным научить своих учеников, как тему урока. Те, кто все еще работает в системе образования, написали ее на доске, а тем, кого уволили по политическим мотивам, пришлось это делать на уличной стене.
Светлана, 32 года. До недавнего времени преподаватель факультета радиофизики Белорусского Государственного Университета (перевод с белорусского)
Родители сказали идти в IT, потому что это модное направление. У меня не получилось стать айтишницей, потому что это довольно специфическая работа, где нужно восемь и более часов сидеть за компьютером, писать алгоритмы. Для нее нужен определенный характер, а мой для сохранения энтузиазма предполагает смену видов деятельности. Я отработала распределение (в Белоруссии студенты, получившие образование за счет бюджета, должны отработать несколько лет по специальности на предприятиях, подавших заявку, или возместить затраты на образование — прим. oDR) и ушла оттуда преподавать на свой же факультет радиофизики в университете. В сравнении с IT, это была очень легкая работа — рассказал то, что знаешь, и все. Надо думать только над тем, как донести информацию, как найти подход к студенту.
В IT каждый был больше сам за себя, я мало с кем коммуницировала, а в университете многие преподаватели в старшем возрасте — возрасте, когда общение и связи между людьми ценятся значительно больше, чем собственная карьера. В IT я не была на каких-то проектах и зарабатывала условный минимум, но он был в 2-3 раза выше того, что я получала, придя в университет. Меня это не смущало, потому что мне был прежде всего важен душевный комфорт, деньги имели смысл только для того, чтобы купить необходимое.
Я довольно покладистый человек — раньше политика меня отпугивала, мне казалось, что это не мое. Но постепенно я пришла в городской активизм, а по сути это уже политика. Когда я слышу про то, что студенты, которые вышли на протесты — вне политики, то считаю, что неправильно так говорить. Потому что все государственные учреждения политические, они продвигают политическую идеологию. Университеты учат студентов поведению граждан в этой системе. Когда ты это осознаешь, то начинаешь это менять. Это как в фильме «Матрица», когда герою говорят, что он избранный, а он это отрицает. А потом, когда понимает, что он избранный, то начинает менять Матрицу. Когда я что-то делала, то стремилась показать, что каждый становится «избранным», когда начинает себя таким чувствовать. А наша цель — изменить Матрицу, потому что мы в ней живем, в какой-то предопределенности нашего государства, в его жесткой структуре и иерархии.
Из-за ковида мы перешли на дистанционную работу, и я не знала настроений преподавателей и студентов в связи с происходящими в стране событиями. Мои коллеги — «настоящие белоруссы», потому что по человеку никогда не догадаешься, какая у него позиция, пока он не придет на работу с флагом. Напрямую никто не ответит. Поэтому я через неделю после выборов создала группу в Телеграмме (в данный момент группа неактивна — прим. oDR), куда приглашала всех преподавателей и студентов. Я хотела объединить людей, которые чувствуют, что происходит несправедливость и не согласны с тем, что университет должен быть вне политики.
Я действовала открыто: в канал мог прийти человек с любым мнением и участвовать в дискуссиях, студенты и преподаватели высказывали свои позиции на равных. Моя цель была не в каких-то конкретных изменениях во власти, а в изменении способа ведения диалога и принятия решений — в открытой коммуникации. Никогда прежде я не видела, чтобы люди так быстро собирались, через 3-4 дня в этом канале было уже несколько тысяч человек. Мы написали петицию от преподавателей и отнесли в ректорат БГУ. Мы требовали отставки Лукашенко и Центральной избирательной комиссии, проведения новых выборов. Мы назвали себя стачкомом, как на заводах, и готовились к забастовке. Но меня закрыли еще до 1 сентября, составив протокол за репост информации об одном из маршей — дали 15 суток ареста. Я должна была выйти на работу в понедельник, но поменялась с коллегой и вышла во вторник. В университете это использовали как повод для увольнения за прогул. Хотя в профсоюзном комитете открыто говорили, что причина в том, что я создала группу в Телеграмме.
Я уверена, что если хотя бы 10% преподавателей БГУ вышли на забастовку и сказали бы, что больше не будут работать в таких условиях, то система начала бы прогибаться. Но у людей нет опыта отстаивания своей гражданской позиции, они считали, что сам вызов на беседу с ректором — какая-то победа, а это ничего! Сейчас студенты и преподаватели только учатся самоорганизации. Многие преподаватели уже в возрасте и боятся, что не смогут найти другую работу, они за перемены, но будут молча продолжать работать.
У администрации университета нет внутренней морали, они не могут ответить на вопрос, каким должен быть университет, какая у него идея. Они ссылаются на бюрократию, а еще их любимое слово-паразит — «правовое поле». При этом у много кого из проректоров и заведующих кафедрами дети учатся в Европе, они сами ездят туда на стажировки. А нам говорят отбросить «эти свои демократические ценности». И после такого лицемерия они еще хотят, чтобы мы оставили все как есть, сохранили такое образование, когда отсюда все уезжают и не хотят тут учиться? Когда я начала все это университетское движение, моей целью было, чтобы наше образование стало другим, глобально поменялось. Чтобы это к нам в Белоруссию приезжали учиться из других стран.
Виктор Малыщиц, 35 лет. Преподаватель астрономии лицея Белорусского Государственного Университета (перевод с белорусского)
Я работаю в школе в общей сложности около 15 лет. Мне очень нравится космос и астрономия, и поскольку в Белаоруссии нет специализированного научного института, то у меня был единственный выбор — учить астрономии остальных, потому что хотелось этим с кем-то делиться.
До лицея БГУ я работал в нескольких учебных заведениях, и разница огромная. На мой взгляд, это лучшая школа в Белоруссии, которую можно найти для учеников 10-11 классов и по атмосфере, и по уровню образования. В обычных школах считается, что пока дети маленькие, их нужно держать в ежовых рукавицах первые четыре класса, и в итоге по инерции учителя не разжимают тиски до 11-го. Школа — это фактически режимный объект. Там дети покорные существа, которые должны всех-всех слушаться. А к нам приходят старшие самостоятельные ученики со своей позицией и мнением, и мы им даем большую свободу. И эта большая свобода приводит к еще большим результатам. Лицеистам не указывают постоянно, что делать, они самоорганизовываются.
Когда наш бывший президент (Лукашенко) с любым подчиненным разговаривает на «ты» и «ты такой-сякой», то это дублируется на всех дальнейших уровнях власти. Если на директора школы накричали в отделе образования, директор кричит на всех два часа на педсовете. И после этого понятно, что учителя переносят такую модель поведения на учеников. В нашем лицее мы стараемся балансировать между требованиями по идеологии и адекватностью. Я не против государственной идеологии, в которой написано, что мы мирное независимое демократическое государство, мы развиваем науку и культуру. Мне это по душе, я это поддерживаю. Другое дело, что теперь под словом «идеология» подразумевают верность Лукашенко.
Нас, учителей, все время обвиняют в этой покорности. Это ж не сразу всех резко притиснули, это постепенно вводилось. Каждое неудобство сначала не казалось трагедией, а в итоге завинтили все гайки, и учитель стал бесправным существом. Другая моя версия — к сожалению, многие преподаватели имеют не очень высокую квалификацию, и им просто некуда больше деться кроме школы. Они держатся за свое место всеми возможными способами, выслуживаются — загоняют детей в БРСМ (Белорусский Республиканский Союз Молодежи — прогосударственная общественная организация, призванная продвигать государственную идеологию — прим. oDR), заполняют детьми трибуны на хоккее. Я деньги вне школы зарабатываю: основной доход мне приносит стоковая фотография, а преподавание в школе с моей зарплатой — скорее волонтерство. За полставки я получаю примерно 260 рублей (100$).
Дети есть просят, и я каждый год думаю, а не отдавать ли мне все силы зарабатыванию денег фотографией? Но со школьниками очень интересно, и когда тебя это затянуло, то из школы сложно уйти. В лицее все хотят учиться, никто не скажет: «А зачем нам ваша астрономия?». Мне как-то все время везло преподавать в хороших школах с хорошими учениками.
Мне кажется, что после выборов отношение к учителям поменялось. Под некоторые школы приносили похоронные венки с надписями: «Здесь похоронены наши голоса». Если учителей и раньше не особо уважали, потому что это такое существо, на которое можно накричать, потребовать оценку, то теперь уважают еще меньше. Мои дети ходят в школу в Заславле (районный центр недалеко от Минска), и у нас там на выборах было много мутного, по словам вроде бы победила Светлана Тихановская, но протоколы так и не были вывешены. Многие отказались их подписывать. Районная избирательная комиссия сказала, что посмотреть результаты голосования по участкам невозможно, потому что все отправлено в архив. Но в целом по Заславлю старались считать голоса, и по многим участкам победила Тихановская.
В Минске, где я прописан, членами комиссии были исключительно сотрудники школы, и 9 августа явка составила 130%. У них на участке было зарегистрировано 1100 избирателей, и они написали, что из них досрочно проголосовало 800 человек. Но в основной день голосования пришло колоссальное количество людей. По подсчетам независимых наблюдателей число избирателей, пришедших на голосование с белыми лентами (так обозначали себя сторонники Тихановской), превысило общее число проголосовавших по протоколам. После выборов мы большой компанией встречали членов избирательной комиссии у школы с криками: «Позор!». ОМОН до нас не доехал, но учителей вывозили автобусом с милицией — они молча шли, опустив головы. Лукашенко на том участке официально набрал около 80% голосов. Тем не менее я заступаюсь за учителей. Среди всех учителей — крайне низкий процент фальсификаторов. Это в основном низкие, бестолковые в своем предмете люди, любители продвинуться по административной лестнице, карьеристы.
Я не вижу ничего плохого в том, чтобы посидеть 15 суток за хорошее дело. Но поскольку у меня четверо детей и дочка с инвалидностью, то жена просто физически без меня не справится. И все равно мы не сидим молча, вешаем флаги на окна, я хожу на дворовые собрания и читаю лекции по астрономии. А риск быть задержанным сейчас есть у каждого, даже самого аполитичного человека.
Николай, 57 лет. Ранее заместитель декана факультета естествознания Белорусского Государственного Педагогического Университета, старший преподаватель кафедры географии. В октябре 2020, отказавшись удалять из Фейсбука свои посты о происходящем в стране насилии, Николай был вынужден написать заявление на увольнение по соглашению сторон.
Мой мама — заслуженная учительница, отличник образования, работала всю жизнь в начальных классах, наверное, от нее это пошло. После школы я взвешивал, где бы больше пригодился, почему-то решил, что на педагогической стезе. Я был идеалистом, верил, что в Советском Союзе все справедливо и честно. Только в институте начал понимать, что все не так. Во времена Перестройки было ожидание, что мы построим совсем новую и свободную страну. Но постепенно мы пришли к тому же Советскому Союзу, если не хуже. Все построено на лжи, лицемерии и власти одного человека. Если в прошлом была какая-то идея, идеология, партия, то сейчас личный авторитаризм. Лукашенко сам говорит, что 26 лет создавал государство под себя. Но до 9 августа я не думал, что у нас так отточен репрессивный механизм. В деревне откуда я родом, если бы кто-то так к скотине относился, его бы за садиста приняли. А у нас людей избивали. Хуже, чем к животным относились. Это уже сверх всего.
Во время моей работы в университете свободомыслие подавлялось, хоть оно активно и не выражалось, за исключением небольшой группы студентов. Наиболее активных, продвинутых и «свядомых» (сознательных, просвещенных — прим. oDR) элементарно отчисляли, и это держало остальных в страхе. На фоне вроде бы благополучия, красивой картинки, что что-то создается и страна движется вперед, многие включали внутренний конформизм. Вроде «меня лично это не касается, и все нормально».
Студенты в вузах очень разные. Педагогический (БГПУ) часто обвиняют, что наши студенты пассивные. Преподавание в настоящее время не престижная работа, и основная масса студентов — из сельской местности. Если городские, то из семей бюджетников. Они часто такие же, как их родители — зажатые по своей психологии и не так внутренне свободны, как студенты экономического или юридического, где учатся дети «зажравшейся буржуазии», как Лукашенко говорит. Они поездили по миру и увидели, как можно жить без государства, поэтому там более активная студенческая часть.
Без принципов академической свободы ничего хорошего в образовании не будет. А при этой системе ничего не изменится. Власть знает, что учителя — это ключевое звено, которое нужно держать, через которое можно проводить свою политику. Большинство моих бывших студентов с активной гражданской позицией не работают в системе образования, они не смогли там выжить.
Администрация вуза прекрасно знала о моих взглядах, но я хорошо справлялся с обязанностями замдекана по учебной работе. Меня никогда не отправляли на сбор каких-нибудь подписей за выдвижение неизвестно кого, ни на какие митинги или парады. В 2010 году я тоже ходил на «Плошчу» (протесты на площади Независимости в Минске после президентских выборов 19 декабря 2010 — прим. oDR), но меня не поймали. Администрация об этом знала, но поскольку не поймали, то ничего ко мне не применяли. А в конце августа мне сказали: «Срочно почисти свои соцсети, ты что идиот? Держи свою позицию при себе. Ты же должность занимаешь, у тебя же студенты, они же это ассоциировать с государственным вузом будут. Промолчи, будь умнее. Мы все тоже так думаем, но молчим».
Но я продолжил писать то, что думаю, и меня из отпуска попросили появиться в университете по вопросу моего увольнения. Я не ожидал от людей чего-то подленького, я еще должен был дочитать лекции, но мой пропуск был аннулирован. Студенты начали возмущаться, и им было сказано, что никто не заставлял меня увольняться, якобы мне надоела эта работа. Я прямо сказал студентам, что был поставлен перед выбором: или я чищу соцсети, не выражаю свою позицию и продолжаю спокойно работать, или администрация ждет от меня заявления.
Получилось, что первая студенческая акция в университете состоялась в мою поддержку. Мне даже говорили (в администрации), что я так попиариться решил. Исходя из такой логики все те, кому пришлось уехать заграницу, кто сидит в тюрьмах, кто теряет работу и платит штрафы сейчас, просто решили попиариться. Я не ожидал такой поддержки от бывших студентов и преподавателей других факультетов, мне поступило несколько предложений, и сейчас я уже не безработный.
Врачи своими глазами видели тот вал избитых, покалеченных людей, который к ним пошел, и им стало трудно оставаться безучастными. Учителя вроде все понимают, но им не хватает смелости что-то потерять. Все наблюдатели — и мало кто согласен чем-то жертвовать. После выборов были постоянные обсуждения происходящего, и я слушал вопросы: «Ну что, уже все сдувается, мы проигрываем?». Я всегда отвечал: «А вы что-то надували? На какой стороне вы играли? Вы же просто пассивные наблюдатели!». Да, все вроде бы все прекрасно видят и согласны, что дальше терпеть невозможно, но при этом говорят: «Давайте, вы идите за нас, боритесь, а мы посмотрим». Абсолютно непонятно, чем все закончится, и поэтому многие люди выбирают такую позицию.
Свобода — это ответственность за себя и свои решения. А люди у нас не очень-то и хотели брать на себя эту ответственность. Но все изменилось. Я видел этот космос из людей на первом воскресном марше, сотни тысяч. Этих людей уже не изменишь, и назад не повернешь.
Ирина (имя изменено по просьбе героини), 56 лет. Преподаватель в средней школе в Минске
В 1980-е годы учитель — это была замечательная и уважаемая профессия. Для меня это был осознанный выбор, в пед шли те, кто реально хотел работать с детьми. Туда тогда не шли неудачники, которые не могли пройти конкурс на другие специальности. Советская школа была сориентирована на то, что стране нужны инженеры, возможно детям давали даже чересчур сильное физмат образование. Но оно было реально хорошим и котировалось в мире. Сейчас знания детей вообще никого из руководства системой не интересуют. Главное, чтобы они были под присмотром, участвовали в том, что велят сверху. Проверки смотрят, как заполнены журналы, документация. Программы сокращены и упрощены до того, что мы растим усредненного потребителя, который нажмет на кнопочку, и все заработает. А как все устроено, он не знает и его не интересует. Мне кажется, что сейчас у нас образование намного хуже.
Министерство образования делает много бестолковых, а то и вредных вещей. В советские годы такие изменения были крайне редкими, и они были, по крайней мере, обоснованы.
Школу и учителей сделали средством для затыкания дырок в государстве. Мы выполняем абсолютно не те функции. Нам нужно учить детей — так почему мы должны следить, где кто прописан и кто как оплачивает коммунальные услуги (в Беларуси если семья с детьми не оплачивает коммунальные услуги, то данные об этом передаются в учреждения образования — прим.oDR.)? Мы бесконечно создаем массовки на мероприятиях. Если раньше я могла выбрать, в какой музей или театр мы пойдем, то сейчас приходит разнарядка, на какую тему говорить и куда вести. И не важно, что в этом музее давно не менялась экспозиция и мы были там три раза. Ты обязан выполнить. Сверху спускается столько обязаловки, что на исполнение каких-то творческих идей не остается ни сил, ни времени.
Я уже долгие годы принципиально не беру классное руководство: по своему складу характера не могу мириться с тем, что меня заставляют делать то, что я считаю ненужным: составлять протоколы родительских собраний, акты обследования жилищных условий учеников. Учителя должны быть в курсе, если у ребенка происходит в жизни какая-то драма, но есть какой-то предел, куда нельзя лезть. Учитель не должен быть надсмотрщиком над семьей или человеком, который угрожает забрать детей. Иногда такое давление необоснованно, и такие случаи попадали в СМИ — когда непьющих обеспеченных родителей за их политическую активность пугали тем, что у них могут забрать детей. Школа должна помогать детям, которые нуждаются в помощи, но лезть в личное пространство семьи — незаконно.
В нашей школе было три избирательных участка. Но ни один из моих коллег не входил в состав комиссий. Я не знаю, почему все так катят бочки на учителей. В нашем районе заводчане закрыли почти все комиссии, в них сидели здоровые мужики — начальники цехов в своих пиджаках. Учителя были только наблюдателями, от которых мало что зависело. Их туда просто записали.
У нас в школе не было конфликтов с наблюдателями (независимыми — прим. oDR), их никто не выгонял на улицу, им давали стулья, и они сидели в вестибюле. Было несколько раз, когда их пускали посидеть на участке. В других школах района наблюдатели вообще стояли на улице. Если в солнцепек они просились в вестибюль, им грозили милицией. Члены комиссий делали все возможное, чтобы они вообще не увидели протоколы. В нашей школе все было еще нормально. Поэтому после выборов у нас не было скандалов с детьми — никто не возвращал свои грамоты и медали, как было в некоторых других учебных заведениях.
У нас тихий райончик. Когда тут люди впервые вышли на улицы, я сразу подумала, что там, наверное, стоят наши выпускники, и было ощущение, что я обязательно должна быть с ними, и они должны видеть, что не все их учителя — предатели, что мы тоже переживаем за то, что происходит. Я нашла там своих бывших и нынешних учеников и узнала, что один мой выпускник попал на Окрестина (Центр изоляции правонарушителей в Минске, где регулярно происходят пытки и насилие над арестованными — прим. oDR) и был сильно избит. Это был очень деликатный мальчик, он просто шел провожать девочку, которая живет в центре города. Это была та точка, после которой я, как учитель, уже не могла закрывать глаза на происходящее. Но люди разные, до всех не достучишься. А кто-то все равно клянет всех учителей, не разбираясь.
Я просто математически посчитала, что в комиссиях по всей стране было занято меньше 2% педагогов, имеющихся в Беларуси. Если с наблюдателями, то 5%. Все остальные ни в каких комиссиях задействованы не были вообще. Но сколько оскорблений и грязи выслушали, как их унижали — многие разозлились. После выборов в Телеграмме возникла группа «Честные учителя». На первом воскресном марше даже была колонна учителей с голубыми ленточками (на первом и самом масштабном воскресном марше 16 августа многие профессиональные сообщества как-то себя выделяли — прим. oDR). Я их поддержала. А позже, например, на акции у министерства образования, много раз звучало, что если вы честные, то должны уволиться. Я абсолютно против такой позиции. Оставим сотни тысяч детей только нечестным идеологам, наденем белое пальто и уйдем? Я останусь в моей школе хотя бы ради того, чтобы там не затравили ребенка с бело-красно-белым флажком.
На одном выступлении наш «лучезарный» (Александр Лукашенко — прим. oDR) сказал, что те, кто идеологически не за него, должны уйти из школы. Это было абсолютно глупое заявление. По Минску катастрофически не хватает учителей. Уже задействованы студенты и пенсионеры, давайте еще хороших учителей разгоним, и тогда какое образование мы будем давать детям? Если мы будем подбирать учителей по идеологическим принципам, то добьем школу окончательно. Детям надо дать знания, они ни в чем не виноваты.
Я боюсь, что если достойного учителя будут увольнять по идеологическим соображениям, то не везде коллеги встанут на его защиту. Я стараюсь не спорить и на эти темы с коллегами не говорить. Хотя перед выборами мы все это обсуждали, и большинство были за перемены и голосовали за Тихановскую. Многие понимают, что сейчас все плохо, но не готовы ничем жертвовать, чтобы стало лучше.
