Жан-Пьер Ле Гофф (Jean-Pierre Le Goff), философ, родился 22 марта 1949 года, вначале был воинствующим членом организации рабочих Севера (Nord ouvrier), а затем стал социологом. Он изучает вопросы истории предприятия в Национальной школе искусств и ремесел и в лаборатории Жорж-Фридман (Национальный центр научных исследований, CNRS). Опубликованные работы: "Миф о предприятии", "Иллюзии менеджмента", монографии, посвященные Маю 1968 ("Невозможное наследство", изд. La Decouverte), школе (Нежное варварство, la Decouverte) и демократии (Пост-тоталитарная демократия). Он является президентом клуба "Другая политика". Жан-Пьер Ле Гофф ставит перед собой задачу - описать все более ускользающие механизмы власти.
В своей последней книге "Пост-тоталитарная демократия" (1) Вы пишете, что демократия утратила свое значение, стала местом безразличия, где насилие и "противостояние не регулируются вмешательством третьей стороны, которая могла бы ослабить создавшееся напряжение"┘
Сегодня в любой "точке" общества можно услышать сигнал SOS. Достаточно посмотреть вокруг себя и┘ например, на результат первого тура президентских выборов. Знаменитое "чувство утраты безопасности", породившее Ле Пена (Le Pen), несомненно, связано с нарушениями общественного порядка и преступлениями в "неблагополучных" кварталах, но это чувство еще более усугубляется утратой социальной безопасности, ослаблением власти государства. Когда водитель автобуса впадает в агрессию, он оказывается в психологическом вакууме. Все происходит так, словно социальные отношения свелись к столкновению, противостоянию индивидов, которые больше не составляют коллектива: каждый ведет себя как разгневанный одиночка, либо как жертва, "имеющая права". Это, однако, вовсе не означает, что жертв не бывает, и что права не нужно защищать; но общественные институты все меньше готовы взять на себя ответственность, они самоустраняются, либо занимаются демагогией; тогда как сосредоточенные на себе индивиды требуют все или ничего от этих инстанций. Стоит возникнуть малейшему конфликту, как уже вся ваша личность ставится под сомнение. Общественные отношения накалились до предела, сделались очень драматичными, психология стала играть определяющую роль.
Не правда ли, это темная, болезненная сторона либерализации общества? Люди живут автономно, опека институтов ослабла, стало больше свободы и больше беспокойства одновременно?
Мне кажется, что автономия, которую люди обрели сегодня - это ложная автономия, независимость-бегство, выражение безудержной субъективности, которая, на мой взгляд, доходит до крайности в разрыве с обществом, а зачастую не различает субъект и объект. И это отнюдь не наследство эпохи Просвещения, - в то время предполагалось, что каждый может выносить свое личное суждение, но, в то же время, не мыслит себя вне города, принадлежит человечеству, которое движется вперед, к прогрессу. Посмотрите, что происходит сегодня, все буквально готовы лопнуть от натуги, перелиться через край: эта перманентная повышенная активность - есть лишь вид экзистенциального бегства. Симптоматично, что отсутствует общий горизонт, нет исторического видения, которое связало бы прошлое, настоящее и будущее. Логика модернизации, бесконечного движения вносит ужасное смятение: уже не знаешь, куда идешь, но, все равно, идешь. К тому же, действия власти стали вызывать беспокойство и раздражение у подданных, которые испытывают по этому поводу весьма болезненные и противоречивые чувства. С одной стороны, существует ужасное недоверие к властным институтам, которые рассматриваются как источник подавления. С другой стороны, люди все больше требуют государственного вмешательства. Эти гордиевы узлы общество не решается разрубить. Ни позиция "жертвы, имеющей права", ни бегство индивидов в сторону "небывалой современности" - не прибавляют нашему обществу гражданственности.
Как Вы думаете, левые, и в частности, "левая" культура, уходящая корнями в Май 1968 года, несут ли они ответственность за нынешнее положение дел? Не кажется ли Вам, что обвинять во всех грехах 1968 год - это уже превратилось в клише? Или нет?
Проблема состоит в том, что здоровая критика бюрократии и морализма образца 1968 года потонула в море нигилизма, отказа от морали и власти как таковых. Май 1968 года стал минутой передышки и мгновением "демократического катарсиса", когда были поставлены экзистенциальные и социальные вопросы: "кто принимает решения?", "куда мы движемся?", "счастливы ли мы?". Но смешение понятий и желание свести исторические счеты размыли эти ключевые проблемы, на смену реакционерам пришла посредственность, она завязла в модернистской мифологии, и многие вопросы оставила без ответа.
Какие?
Активный нигилизм 1968 года и последующих лет уступил место нигилизму пассивному, подчиняющемуся логике упадка. Словно произошел переход от инстинкта жизни к инстинкту смерти. С Мая 1968 года мы заперты между ревнителями "истины", которые описывают различные "отклонения" нашего времени в терминах той эпохи, немного в духе сталинистов; и реваншистами, которые готовы повесить на 68 год всех собак. Однако нужно найти в себе смелость и выступить против тех идей 1968 года, которые завели нас в тупик. Демократическая динамика Мая 1968 года заключалась в борьбе с мощными фигурами-символами (де Голль), в противостоянии с сильными соперниками: государством и различными табу. Но когда все закончилось, мы оказались среди руин, особенно это касается поколения сорокалетних, для которых май 1968 стал основополагающим мифом. Отсюда, с одной стороны, вытекает логика упадка (Мишель Уэлбек), депрессивное видение мира. А, с другой стороны, - ложная трансгрессия в духе Жерара Милле, трансгрессия в позиции посредника, возвращение на авансцену отживших вещей, опошление бунта. Если суммировать, то с "жертвами, имеющими права", псевдонарушителями и "модернистами в бегах" нам не найти выхода. Нужно покончить с этой "недалекой" левизной. Ведь иные левые часто говорят "нет", не представляя себе ясно, с чем же они могли бы согласиться. В конечном счете, они варятся в собственном соку, их жизнь течет под знаком злопамятства, цинизма и призраков.
Но 68 годом всего не объяснишь. Это движение, а не режим. В промежутке левые были у власти, получили "политическое наследство"┘
Проблема состоит в том, что когда Миттеран (Mitterrand) пришел к власти в 1981 году, от культуры левого движения и от его структуры остались лишь крупицы. Все, что составляло фон, подоплеку левого движения, переживало кризис: "коллективная собственность на средства производства", "прогрессистское видение истории", "рабочий класс как главная движущая сила перемен", "роль государства". Короче говоря, все, на чем основывалась Французская революция и рабочее движение, пошло прахом. За это время возник новый индивидуализм, для которого коллективные и общественные отношения перестали играть роль, появилась новая категория индивидов-отщепенцев. Часть левых не поняла этого поворота.
Кроме того, некоторые критически настроенные левые так и не смогли смириться с демократией: синкретическая демократия - это не демократия. Для того чтобы функционировать, каждый коллектив должен отделить от себя определенную инстанцию, которая мыслится обществом как некий субъект, действующий от его имени - правительство, Президент┘Разделение государства и общества является основополагающим; противоречие должно остаться. Общество не может стать прозрачным само по себе. Во имя критики господства и отчуждения, левые мыслители отрицали антропологическую необходимость власти. Не существует автономии общества и индивида без посредника; автономия - смесь отождествления и бунта. Без этого, мы создадим "подростковое" общество, которое мечтает избавиться от конфликтов и трагедий в личной и коллективной жизни.
Нет ли в Ваших словах (или между строк) попытки морализма, ностальгии по старым добрым республиканским ценностям, в духе Шевенмана, короче говоря?
Мне кажется, что позиция Жана-Пьера Шевенмана не обещает ничего в будущем. Невозможен возврат к сакрализации государства и институтов голлистского типа. Как мне кажется, это подсказывает важность этики общественных взаимоотношений и уважения к институтам. Необходимо создать новую светскую мораль, общий "этос", даже если эти нормы впоследствии будут нарушаться. До тех пор, пока левые не избавятся от паралича, они не смогут продвинуться в этих вопросах.
Вы говорите также, что воинствующее антиглобалисты, выступающие против диктатуры рынка, в целом повторяют ход рассуждений тех, кого сами пытаются разоблачить. Вы не верите в возможность политического возрождения, Вы не верите в "поколение Сиэтла"?
Антиглобалистское движение включает в себя ряд противоречивых течений. Они по-прежнему находятся в плену у некоторых экономических доктрин и антиавторитарной критической мысли, питаются "правами человека" и левизной. Для них власть остается господством, подавлением. А из этой посылки вытекает, что рыночная модель получает гегемонию и проникает во все сферы, вот в чем главная проблема. Поскольку не экономика виновата в "диктатуре рынка". Политический и культурный кризис породил пустоту, и в этой пустоте торжествовала логика рынка. Политики утратили уважение к себе, связавшись с марионетками Всемирной компании. Но они сами могут освободиться из-под опеки. Ибо роль политической элиты - определить, какие блага не будут подчиняться законам рынка: здравоохранение, образование, и т.д.
В то же время, Вы не можете отрицать творческих способностей, подлинности и реальности этого поколения бунтовщиков из Сиэтла!
Нет, конечно. Но следует быть внимательными, поскольку можно угодить в многочисленные ловушки. Во-первых, они продолжает играть с понятием "бунта", которое восходит к XIX веку, это также касается популизма и позиции проклятого художника, отвергнутого обществом.
Во-вторых, левая критическая мысль пытается дистанцироваться от дискурса 30-х годов, пропагандистской риторики и от манипуляции умами. Например, я слышал, как по радио France Culture некто говорил, что Loft Story напоминает нацизм! Это же глупость! Loft - абсолютно пустая вещь. Это не означает, что нет никаких проблем, появление таких программ указывает на то, что мы перешли от логики пропаганды к логике безразличия в коммуникации.
Наконец, нужно быть осторожнее с некоторыми смежными идеологиями, например, с идеологией "прямой демократии" - которая является одним из штандартов противников глобализации. Если общество хочет иметь вес, оно не должно само все решать. На мой взгляд, необходимо бороться с идеей полного общественного примирения и с идеей слияния государства и общества.
Можно ли победить описанную Вами болезнь, не прибегая к терминам порядка, не требуя власти, установления новых норм?
Те, кто занимает государственные посты, должны, прежде всего, осознать свою ответственность, выступить в роли посредников. Новые формы менеджмента и педагогики - невозможное наследство 1968 года, проникли на предприятия и в школы и сделали проблематичным восстановление ясных и адекватных норм. Это заставляет меня думать о педагогических инструментах, которые применяются в школах для борьбы с плохим обращением с детьми. Все должно начинаться с подростка: это он - главное действующее лицо, все должно исходить от него. От детей требуют занять позицию, что и не каждому взрослому по плечу: это и есть нежное варварство. Крайние проявления наивности в духе Руссо можно найти в школе "Свободные дети Саммерхилл" и у Вильгельма Райха (Wilhelm Reich). Нужно, чтобы все начиналось с низов, от личности и возвращалось к личности. Без потерь, без затрат, без смещения критериев субъективности, личность в конце концов замыкается в себе. Все хотят решить квадратуру круга: искать "разрешающих запретов", воображаемых противоречий┘ во имя независимости, возведенной в абсолют. Но нам не избежать смещения акцентов субъективности.
Мне кажется, что мы стоим на пороге нового исторического периода, когда мы сможем более свободно обращаться к опыту прошлого, чтобы разрешить эти вопросы. Выбор, перед которым мы поставлены - ложен, мы не должны выбирать между модернистским бегством в будущее и реакционным возвратом к прошлому. Нужно по-новому поставить вопрос. Не будем забывать о том, что демократия допускает критический анализ наследия и заимствование наиболее полезного опыта. Требуется только, чтобы наследие подверглось осмыслению. Рефлексия и критическое рассмотрение вполне совместимы с идеей преемственности. Но сегодня левые с трудом понимают это.
Вы говорите о наследстве, от которого левые отвернулись, например, от понятия "народа"?
Да. Левые, придя к власти, заперлись в гетто самодовольства. В ночь после первого тура представители социалистов продолжали твердить, что они хорошо работали, и что народ не был посвящен во все тонкости их работы и не оценил ее масштабов. Назвав народные массы венцом добродетели и поверив, что рабочий класс выполнил свою историческую миссию, многочисленные "борцы" и интеллектуалы, начиная с 80-х годов, стали проявлять безразличие к тем слоям, которые привыкли более или менее сознательно называть "посредственностью", "обывателями". Левые, в отличие от крайне-правых, сочетают популизм с модным и современным презрением к народу. Победа над Ле Пеном требует решительного отказа от подобной позиции.
(1) Пост-тоталитарная демократия, изд. La Decouverte, "Cahiers libres" (2002), 13, 78 евро.
