Ричард Холбрук был в администрации Клинтона (Clinton) послом США при Организации Объединенных Наций
21 марта 2005 года. Джордж Кеннан (George F. Kennan), умерший на прошлой неделе, был уникальной фигурой в американской истории. Я им очень восхищался, но глубоко расходился с ним по многим критически важным вопросам, и за те 35 лет, что мы были знакомы, я нередко размышлял над этим странным парадоксом.
Благодаря его выдающимся мемуарам идея жизни на службе во внешнеполитическом ведомстве стала мне казаться одновременно захватывающей и интеллектуально стимулирующей. Он наблюдал вблизи Иосифа Сталина и направил в Вашингтон анализ России, который стал самой известной телеграммой в дипломатической истории США. Вскоре за этой телеграммой последовала самая влиятельная статья, какая только когда-нибудь была написана по американской внешней политике, статья "Х" в журнале "Международные дела" (Foreign Affairs), предлагавшая легкое для понимания, состоящее из одного слова описание политики "сдерживания" (containment), которую наша страна потом проводила на протяжении 40 лет - и в конечном итоге добилась успеха.
Молодого, полного пылких надежд дипломата карьера Кеннана заставляла думать, что умение грамотно писать и знание истории - чего в правительстве так не хватало - могут действительно иметь большое значение. Никто в правительстве не писал лучше Кеннана, и это было одной из критически важных составляющих его успеха; те же самые идеи, но выраженные не так складно и убедительно другими, не оказывали аналогичного воздействия. Но Кеннан был глубоко неоднозначным в том, что касается тех его работ, которые принесли ему мировую славу. Он чувствовал себя одиноким, обуреваемым противоречиями и даже страдающим по поводу своих знаменитых работ, которые, как ему казалось в ретроспективе, были чрезмерно упрощенными и были неправильно использованы людьми, о которых он скорбел. Однако же его работы вдохновляли жестких силовых политиков, которые и сформировали "холодную войну".
Как главному редактору журнала "Внешняя политика" (Foreign Policy), мне однажды довелось редактировать Кеннана, и этот опыт мне не так просто забыть. В 25-ю годовщину статьи "Х" я попросил у него интервью. Он отказал, поскольку чувствовал несовершенство устного слова, но предложил мне ответить на вопросы в письменном виде. Это был очень щедрый жест в сторону тоненького, неизвестного журнала, который в то время бросил вызов сделавшему его известным престижному ежеквартальному изданию. Но редактировать Кеннана было безмерно трудно. Он агонизировал из-за каждой запятой и каждого прилагательного и регулярно вносил изменения в текст накануне публикации. Написав в своих мемуарах, что его "Длинная телеграмма" 1946 года читалась в ретроспективе "совершенно так же, как один из тех 'предварительных документов', которые готовят встревоженные комитеты конгресса", и что его статья 'X' была переполнена 'серьезными недостатками', которые 'нечаянно сдвинули огромный валун с вершины утеса", Кеннан не хотел оказаться неправильно понятым - или неправильно использованным - снова.
Дин Ачесон (Dean Acheson) однажды сказал студенту Йельского университета по имени Боб Вудварт (Bob Woodward), который писал диссертацию, что Кеннон напоминает ему старую лошадь его отца, которая, переправляясь по деревянному мосту, начинает сильно фыркать, затем внезапно останавливается, встревоженная собственным шумом. Я поместил это чудесное описание радом с интервью с Кеннаном в журнале "Foreign Policy". (Остается только гадать, что стало с молодым Вудвартом.)
Когда дочь Сталина, Светлана, сбежала, она короткое время находилась в Принстоне, и я организовал приезд в дом Кеннана на обед старого московского босса Кеннана, Аверелла Гарримана (Averell Harriman). Мы сидели и слушали, как зачарованные, как она с горечью рассказывала нам, что давно мечтала встретить двух великих американцев (и их дочерей) в военной Москве, но это было ей запрещено ее деспотичным отцом. Это была не более чем небольшая приписка к основному рассказу, однако первая встреча Гарримана, Кеннана и дочери Сталина, спустя 30 лет после того, как ей помешал Сталин, наложила новые слои на человеческую составляющую истории.
В 1996 году Кеннан отправился в Колумбийский университет, чтобы послушать выступление Памелы Гарриман (Pamela Harriman), вдовы Аверелла и на тот момент посла США во Франции. После ряд известных личностей, в их числе заместитель государственного секретаря США и один из самых больших обожателей Кеннана Строуб Телботт (Strobe Talbott), собрались на обед в доме ректора Колумбийского университета. После десерта мы без предупреждения попросили Кеннана выступить. Этот 92-летний человек-легенда медленно поднялся и слабым пронзительным голосом произнес безупречно выстроенную, достаточно жесткую речь против одного из столпов политики администрации Клинтона, к которой Тэлботт и я имели самое непосредственное отношение, против расширения Организации Североатлантического договора (НАТО) с включением в ее состав Польши, Венгрии и Чешской Республики.
Предостережение Кеннана, что расширение НАТО дестабилизирует Европу - "и явится огромной и исторической стратегической ошибкой - зачаровало собравшихся за обедом своим красноречием и ощущением, что они присутствуют при историческом моменте. События, разумеется, подтвердили правоту Билла Клинтона, и неправоту Кеннана - а вместе с ним и большинства сообщества либеральных интеллектуалов. Но в определенном смысле Кеннан в тот вечер выполнял свое истинное предназначение в американской внешней политике: не блестящий архитектор сдерживания, но красноречивый скептик, вынуждающий людей во власти добиваться, чтобы их легкие оправдания выдержали его вежливую, но беспощадную критику. В сегодняшнем Вашингтоне с его упором на ортодоксальное мышление такая личность никогда бы не могла возвыситься внутри правительства, и даже в 1947 году это была едва ли не случайность. Это очень большая потеря, потому что, как показывает жизнь Джорджа Кеннана, самостоятельное, оригинальное мышление одинокой личности способно иногда высветить направление и направить нас по нему лучше, чем все эти высокопоставленные комитеты и комиссии, а также и межведомственные совещания.
Мы расходились по многим вопросам: его вера в необходимость "совета старейшин" (council of elders) - в действительности просьба предоставить власть элитам - в интересах сдерживания эксцессов демократии; его отношение 19-го века к Африке; его мнение, что продвижение в мире прав человека и демократии в действительности является морально высокомерной ошибкой; и его агитация за сделку с Москвой в вопросе об американских войсках в Европе. Он точно предсказал в конце "холодной войны" вспышку этнического насилия в Югославии, но он не понимал необходимости вмешательства американцев в эту проблему, не говоря уже об использовании военной силы для прекращения Балканских войн. "Зачем нам пытаться остановить древнюю этническую ненависть?" - спрашивал он меня однажды в обитой темными панелями библиотеке его дома в Принстоне. Он качал головой, когда я пытался объяснить ему это. Он когда-то был послом США в Югославии, и я хотел, чтобы он понял - согласился со мной - как если бы это было формальное одобрение действий на Балканах одного поколения другим поколением. Однако, хотя он, как всегда, был вежливым и грациозным - и он любил интеллектуальные сражения - он был тверд в своем несогласии. Он был нашим величайшим дипломатом, и я восхищался им за его интеллектуальную смелость, но мы не смогли сблизить наши позиции.
__________________________________________________________________
Избранные сочинения Ричарда Холбрука на ИноСМИ.Ru
Козел отпущения "великих наций" ("Le Monde", Франция)
Чаинки на дне чашки ("The Washington Post", США)
Из "палаточного городка" в НАТО ("The Washington Post", США)
Америка должна дать России дозу "жесткой любви" /совместно с Марком Бжезинским/ ("The Financial Times", Великобритания)
Судный день ООН ("Newsweek", США)
США совсем не обязательно действовать таким образом ("The Washington Post", США)
