Прошел год после того, как Европейский союз ввел против России так называемые «структурные санкции».

Для многих как в России, так и в самой Европе, применение санкций стало неожиданной демонстрацией единства и решимости. И этой решимости хватило надолго — весной и в начале лета санкции были продлены еще на год, хотя на это мало кто обратил внимание из-за шумихи вокруг Греции.

Тем не менее без ответа остаются многие вопросы, не только относительно эффективности санкции, но также и о том, какую цель они преследуют. Хотим ли мы, чтобы Россия ушла из Донбасса? Вернула Крым? Ожидаем ли мы смены режима в Москве? Или мы хотели бы, чтобы Россия начала вести себя, как «нормальная европейская страна», которая основывает влияние на своей привлекательности, а не на принуждении? Все это следует хорошо обдумать до начала обсуждения вопроса продления санкций в конце года, когда истечет срок на выполнение Минских договоренностей, с которыми связано большинство санкций. Европе придется решать, были ли выполнены эти соглашения, и если нет, то по чьей вине.

Для лучшего понимания ситуации следует начать с другого конца. Не рассуждать о том, работают ли санкции, а сначала посмотреть в корень проблемы, которую с точки зрения Европы представляет собой Россия, и спросить, как ее исправить, и можно ли вообще исправить ее. Это позволит нам понять роль санкций в устранении проблемы, а также покажет, чего нельзя добиться с их помощью.

Природа нашей «российской проблемы»

Европа и Россия конфликтуют вокруг международных правил игры, на которые взирают через совершенно разные парадигмы. Россия мыслит в категориях «сфер влияния» и желает не только очертить границы своей сферы влияния, но также, что более важно, снова сделать легальным понятие «сфер влияния» как организующего принципа международной жизни.

В некоторой степени эта парадигма связана с личностью и мировоззрением президента России Владимира Путина. Опыт, сформировавший его, связан с детством в бедном районе Санкт-Петербурга, со службой в КГБ и с работой в «бандитском Петербурге» в начале 1990-х. В результате он видит мир как систему под контролем нескольких главных сил, а все меньшие участники обречены выполнять роль игровых фишек. Международные отношения и свой опыт отношений с Западом он оценивает в том же ключе. Не в состоянии понять мышление и силу «обществ», он считает, возможно искренне, что революции на постсоветском пространстве были инспирированы Западом с целью ослабления России.

Тем не менее, сторонников этого мировоззрения можно встретить в России и помимо Путина. Это связано с природой авторитарного режима, как путинского, так и любого другого, который не имеет демократического механизма для легитимности и предпочитает для этой цели мобилизовать общество против врагов — как реальных, так и воображаемых, как внутренних, так и внешних. Отчасти это проистекает из экономической модели «нефтяного государства» и клиентуры, желающей жить на ренту, которую она обычно порождает. Это связано также с моделью образования, государство-центрической точкой зрения на историю и международные отношения, как их преподают в России в школах и университетах. Это связано с тем, как исторически воспринимали и исполняли в России закон — произвольно. Это связанно с напряженностью и отсутствием чувства безопасности из-за необходимости контролировать огромную территорию с помощью ограниченного количества людей. И, наконец, это связано с веками сложившейся в России философской концепции Москвы как Третьего Рима, с мессианской миссией по «спасению» других народов.

Неизбежное, эмоциональное столкновение

Такой концептуальный набор обречен на столкновение с постмодернистским взглядом на международные отношения, опирающимся на поиск решений, выгодных для всех, и на ОБСЕ. Это столкновение происходило все время, иногда заявляя о себе открыто, иногда едва заметно — в зависимости от обстоятельств. Чем более постмодернистской становилась Европа в мыслях и действиях, тем глубже было взаимное непонимание и тем эмоциональнее конфликт.

Нынешнее противостояние стало таким напряженным и опасным не из-за размаха российских территориальных амбиций, как многие считают, а из-за их ограниченности и психологических последствий этого. Москва считает, что отдала все: ушла из Центральной Европы, оставила прибалтийские страны, не говоря уже о Кубе, Африке и Ближнем Востоке, но теперь Запад хочет отнять то немногое, что еще осталось — «братскую» Украину. Москва воспринимает это крайне болезненно и пытается сопротивляться.

К сожалению, нынешнее противостояние неизбежно в той же мере, в которой эмоционально. Оно должно было произойти, если не так, то иначе. Неизбежность конфликта обусловлена тем, чего не понимает Путин, — силой общества.

Страны в окружении России, в регионе под названием «Восточное Партнерство», получили независимость чуть ли не случайно в 1991 году, и их быстро перехватили коррумпированные элиты. В этих странах сформировалось и повзрослело общество, которое добивается эффективного управления, власти закона и усиления своего влияния на будущее стран. Это вылилось в нелегкий, но обязательный процесс, который ЕС не начинал и не контролировал, но не имеет иного выбора, кроме как поддержать его. Москва, напротив, связалась с элитами, которые можно контролировать, поэтому выступает против этого процесса. Это системный конфликт, и он будет повторяться, пока основы остаются неизменны.

Вполне верно то, что, желая контролировать свой район, Москва не ищет масштабного конфликта с Западом. С апреля 2014 года она намекает на желание договориться с Западом и дает понять, что сделка должна касаться сфер влияния и соответствующих правил взаимодействия.

Но именно этого Запад просто не может сделать. Такая открытая сделка невозможна, она противоречит огромному количеству документов, определяющих порядок поведения европейских стран на международной арене — хартии ОБСЕ, принципам Совета Европы, основополагающим документам ЕС и НАТО и так далее. К тому же, Мюнхен и Ялта сделали такие сделки невозможными. А тайную сделку Россия, скорее всего, отвергнет, так как считает себя обманутой на подобном соглашении — она считает, что в начале 1990-х ей пообещали, что НАТО не будет расширяться.

Более того, тайная сделка тоже невозможна. Хотя после холодной войны зоны влияния можно было удерживать принуждением, в наши дни они формируются с помощью привлечения и сходства образа мышления. Москва может претендовать на сферу влияния, но она вряд ли может удержать ее, если общества в странах этой зоны отказываются принять ее. При этом точно также эти страны не могут войти в западную сферу влияния, если их элиты не поддержат этот процесс и не проведут реформы, которые снизят их беззащитность перед Россией.

Что нужно сделать для устранения проблемы?

Возможно, самое трудное для практичных западных умов — это принять факт, что российская проблема — долгосрочная и требует постепенного урегулирования, а быстрое решение невозможно, как невозможно найти решение без России. Более того, в условиях глубокого недоверия и непонимания попытки добиться быстрого прорыва могут привести к опасным последствиям, породив избыточные надежды, которые обернутся горьким и опасным разочарованием.

В идеале Европа хотела бы жить рядом с Россией, которая разделяет если не наши ценности, то хотя бы часть наших интересов, и использует привлечение, а не принуждение, чтобы завоевать союзников и усилить свое влияние. Некоторые эксперты считают, что для этого потребуется сменить режим в России. Это было бы правдой, если бы наша проблема была связана лично с Путиным и его режимом, но, похоже, дело не только в них. Российская идея доминирования пережила многочисленные смены режимов, от Ленина к Сталину, от Сталина к Хрущеву, от Сталина 1920-х к Сталину 1930-х, от Путина 2000-х к Путину 2010-х. Она возродилась послу двух случаев коллапса страны, в 1917 и 1991 годах.

Поэтому требуется нечто более сложное. Россия должна искренне пересмотреть средства и цели своего международного поведения. Это ближе к смене идентичности, а не к смене режима. И это сложнее. Хотя подобное происходило в истории, но обстоятельства, в которых случались такие перемены, в целом непредсказуемы и очень различны, поэтому внешние силы вряд ли могут успешно навязать их и привести к желаемому результату.

Можно предположить разные факторы, которые должны сложиться для осуществления такого изменения мышления в России. Некоторые рациональны и очевидны: например, страна должна модернизировать экономику, а это подразумевает более меритократичную, если не демократичную политическую систему; этнические и региональные конфликты, которые будут угрожать целостности России, если она не станет страной, где соблюдается закон; усиление Китая, вероятно, подтолкнет Россию к более рациональному восприятию своих отношений с Западом, чем сегодня.

Другие факторы более спекулятивны и связаны с мягкой силой. Сейчас Россия — психологически не уверенное в себе государство, которое не верит в свою естественную привлекательность и опирается на средства большой силы, такие, как принуждение, подкуп и шантаж, чтобы «навязать соседям дружбу». Но если Россия почувствует, что такое влияние через привлечение, а не принуждение; если у нее появятся сторонники, а не вассалы; если она заслужит искреннее уважение, а не страх, то Россия испытает культурный шок, который повлияет на ее отношения с миром и соседями. В конце концов, страны обычно доверяют средствам, которые сработали.

Роль санкций

Причины для такого переосмысления, если оно когда-нибудь произойдет, должна создать история, а выполнять переосмысление должны сами русские. Запад может помочь лишь в ограниченном порядке, в основном действуя против средств, которые русские считали эффективными в прошлом. Мы можем сделать агрессию дорогостоящей и неэффективной, тем самым помешав России достигнуть своей цели. Для этого потребуется широкая стратегия, включающая усиление уязвимых членов ЕС и НАТО, защиту независимости и суверенитета стран Восточного Партнерства, и сохранение санкций до тех пор, пока не сложатся условия для их отмены — выполнение Минских соглашений и урегулирование проблемы Крыма.

Как уже сказано, санкции не должны ставить своей целью смену режима в России. У России — больше шансов на демократическое процветание, если режим будет дискредитирован и свергнут не внешними силами, а самими русскими.

С другой стороны, не следует впадать в заблуждение и считать, что мы должны как-то помириться с Путиным или даже поддерживать его только потому, что альтернатива его режиму может быть еще хуже. Достаточно вспомнить, как в 1996 году Запад вцепился в Ельцина из страха перед возвращением коммунистов. Но сегодня главные страхи, которые были связаны с коммунистами, стали частью наследия Ельцина, пусть и ненамеренно, запад должен придерживаться агностической точки зрения по отношению к Путину. Ни его спасение, ни его свержение не относятся к делам Запада.

Хорошо, что санкции связаны с конкретными требованиями — возвращение Крыма и выполнение Минских договоренностей. Это говорит о достаточно внятных условиях, которых должна придерживаться Европа. Хотя санкции, связанные с Крымом, останутся надолго, так как урегулирование даже не появилось на горизонте, Минские соглашения должны быть выполнены до конца этого года.

Но это тоже сложнее, чем кажется. Соглашения туманно сформулированы и интерпретируются очень по-разному Россией и Украиной. Россия не считает конечной целью процесса реальную независимость и территориальную целостность Украины. Россия хочет использовать Донбасс для контроля над Киевом и влияния на будущее принятие решений. Она, похоже, надеется, что Европа устанет от Украины и от ее неспособности провести экономические и политические реформы и согласится на российское понимание договоренностей, чтобы сохранить лицо. Этой ловушки необходимо избежать.

Если Запад хочет избежать новых столкновений с Россией на постсоветском пространстве, он должен решить этот конфликт в соответствии с порядком ОБСЕ. Это, в свою очередь, требует от Европы внутреннего единства в отношении интерпретации Минских договоренностей. Европа обязана отвергать требование отмены санкций, пока Украина не восстановит полностью контроль над восточной границей. Но, помимо этого, в соглашениях много сложностей и нюансов, и Европа должна выработать единый подход в понимании договоренностей и установить критерии, по которым можно судить об их выполнении, чтобы избежать путанных дебатов в конце года.

Но, хотя санкции не следует отменять преждевременно, их также нельзя повышать до уровня, который для Европы станет невозможным с политической и экономической точек зрения. Санкции не должны быть барометром российского поведения на Украине, усиливаясь и смягчаясь в зависимости от эскалации и деэскалации, тем более, что и то, и другое может оказаться иллюзорным. Продолжительность и жесткость санкций — важнее их интенсивности в данный момент. Санкции должны быть медленным давлением, постепенно ограничивающим свободу действий России и служить ей напоминанием о ее проступках и недовольстве Европы.

В конце концов, одним из важных последствий санкций — неважно, намеренно или нет — должно стать укрепление надежности Запада в глазах России. Рассказывают, как в дни, последовавшие за падением режима Виктора Януковича в феврале 2014 года в Москву звонили лидеры европейских стран с просьбой не вторгаться на Украину. К этим обращениям никто не прислушался, потому что Москва, помня о реакции Запада на войну в Грузии, считала, что аннексия пройдет относительно гладко. Тот факт, что Запад ввел санкции и был готов нести экономические издержки в связи с ними, сам по себе произвел впечатление на Москву, и это, в случае сохранения последовательности курса, может повлиять на расчеты Москвы на будущих развилках.

Европа должна понимать, что проблема с Россией — долгосрочная и многослойная. Очевидно, что санкции — не панацея, способная все исправить. Они должны быть частью широкой стратегии. Они должны восстановить нашу надежность и способствовать устранению проблем в краткосрочной и среднесрочной перспективе. И это очень важно, потому что Европа остро нуждается в надежности, если она хочет влиять на процессы в будущем. Поэтому санкции необходимы, несмотря на всю свою ограниченность.