Киссинджера любили и ненавидели, когда он был в силе. Для этого было достаточно оснований. То же самое происходит и сегодня. Он ненавистен тем, кто видит нынешний мир таким, каким они хотели бы его видеть, а не таким, каким он есть.
Не стоит думать, что Генри Киссинджер (Henry Kissinger) относится к числу людей, которые восхищаются новым президентом и его откровенной склонностью к односторонним действиям. Но он не демонстрирует это открыто. Начиная с 50-х годов, Киссинджер всегда слыл в Вашингтоне профессионалом и аутсайдером американской политики. Человек, темой всей жизни которого было сохранение равновесия между державами, нашел в ней свое призвание.
За это "Генри", как называют его и друзья, и враги, должен был поплатиться. Консерваторы не доверяли ему, так как он выступал против представлений об американском мессианстве. Прогрессивисты ненавидели его за то, что он не страшился власти, даже зная, что она скрывает в себе опасные искушения. Он этого захотел - ученик мудрого Раймонда Арона (Raymond Aron), затем профессор Гарвардского университета, советник кандидатов в президенты и президентов, глава Совета национальной безопасности, государственный секретарь, позднее - колумнист и советник сильных мира сего.
Его героический пессимизм имеет еврейско-европейское происхождение и дополняется мрачным пониманием того, что власть, исходящая из дома, сотворенного из зла, нуждается в обуздании. А поскольку в отношениях между народами не хватает правопорядка, то единственным средством для этого остается равновесие. Сторонникам коллективной безопасности он возражает, говоря, что каждая страна объединенная в двустороннем союзе с каждой другой страной, в момент принятия решения не может ручаться за каждую страну. Выход, который он предлагает: коллективная оборона, в Европе и в рамках НАТО, в мировой политике, а в отношениях с Китаем и Россией - поддержание равновесия. У него нет противоречий с Макиавелли (Machiavelli), который предупреждал "князей" видеть вещи не такими, какими они должны быть, а понимать, какими они являются на самом деле.
Киссинджер является представителем этой реалистической школы политики. Нет ничего удивительного, что его ненавидят те, кто воспринимает мир таким, каким он должен быть, и отрицает мир, который есть. Те, кто оценивает любые политические действия по тому, насколько они удовлетворяют абстрактным рамкам морали. Однако такая политика невозможна ни после окончания периода "холодной войны", ни, тем более, в период конфронтации, имеющей мировые масштабы, и в условия которой был поставлен Киссинджер. В условия, когда для характеристики мира подходят такие определения, как глобальный, ядерный и биполярный или изречение Раймонда Арона: "Мир - невозможен, война - невероятна".
Для чистых душ подобное невыносимо. Особенно аналитическая холодность, с которой Киссинджер превратил ядерную систему, вместо того, чтобы предать ее проклятию, в основание для создания системы стабильности, которая вынуждала власть предержащих быть благоразумной из страха перед концом мира. Мир, который он возвел на поляне, не был миром ангелов. Он был великим строителем по части создания системы контроля над вооружениями, которая не только ограничила рамки "холодной войны" принципами соблюдения равновесия, но и способствовала ее завершению.
И вот возмутились чистые души в очередной раз: в последнем номере журнала "Lettre International" британец Кристофер Хитчинc (Christopher Hitchins) разразился пространными обвинениями в адрес Киссинджера, назвав его виновником всего и вся. Хитчинc является автором документальных фильмов. Время от времени он пописывает сочинения обвинительного содержания, лихорадочно раскрывая то одну, то другую деталь, предоставляя слово то одному, то другому свидетелю, используя то одно, то другое клише. Главным персонажем этих сочинений является человек, которого он, дословно, хотел бы лучше видеть как военного преступника перед трибуналом. На немецкий язык статья переведена до безобразия плохо, английские идиомы часто передаются в переводе дословно, текст становится понятным лишь после обратного перевода.
Пером водят зависть и недоброжелательность. К этому следует добавить характер аргументации, представляющей собой набор неподтвержденных доказательств, инсинуаций и ассоциативных предположений. Ни одно упоминание имени Киссинджера в связи с американской политикой во Вьетнаме, Камбодже, Чили или на Кипре не обходится у Хитчинcа без того, чтобы не опорочить Киссинджера как дьявольского представителя власти.
Можно ли списывать гибель людей во Вьетнаме на Киссинджера, который, кстати, еще тогда не занимал ответственного поста, только потому, что тот придерживался мнения, что быстрая сдача Южного Вьетнама могла бы иметь катастрофические последствия для союзников США в том регионе и для позиций державы в условиях "холодной войны"? Из преувеличений следуют искажения, из односторонности - ложь. Хитчинc наносит грубые, черно-белые мазки и, тем самым, ослабляет свою аргументацию там, где он, говоря о коллизиях и об ответственности, называет конкретные имена. То, что политика, как правило, - это выбор меньшего зла, то, что власть не может быть исполнена, будучи до конца невиновной, - это Хитчинcа не интересует. Его обвинительное сочинение отклонил бы по причине предвзятости и непрофессионализма любой уважающий себя суд.
Труд всей жизни Киссинджера - это всемирно-историческое достижение, в котором объединены анализ и практика действий при принятии решений. Напротив, упреки, которые бросают в его адрес со времени войны во Вьетнаме, имеют вторичное значение. Открытие доступа к некоторым архивам теперь позволяет брать критическую ноту, ту, в тональности которой и выдержано сочинение Хитчинcа.
