Столица "рая для рабочих" превратилась в бордель под открытым небом, который пьянство и истерия русских наполнили перебранками, разборками, стычками. Подобно самым гнилостным латиноамериканским диктатурам, коммунизм шагал по тротуарам Москвы в окружении горланящих воришек и проституток┘
Может быть, из-за постоянного пьянства русские девушки были возбужденными, шумными, склочными. Венгерки, напротив, вели себя сдержанно, так сказать, благородно - поведение, вызванное классическим сценарием Грехопадения: пожар семейной драмы, невозможность иного выхода, кроме как панель. Полячки тоже много пили, но их поведение было в целом спокойным и благодушным. В Праге ходили толпами по 10-15 человек со свитой сутенеров и валютных маклеров. Болгарки были плохо одеты, с наполовину разорванными башмаками и обликом девушек из деревни, только что попавших в город. Но самыми впечатляющими - лихорадочные жесты, жаждущий взгляд, нарумяненное лицо, как на картинах Отто Дикса (Otto Dix), - были румынки. Когда же открылись в Восточной Европе шлюзы массовой проституции? Точной даты установить невозможно. Поскольку "болезнь буржуазного общества", проституция была строго запрещена в Советском Союзе сразу же после эйфории НЭПа. И когда после Второй Мировой войны появились "страны народной демократии" с коммунистами у власти - Польша, Чехословакия, Восточная Германия, Венгрия, Румыния и Болгария - они унаследовали такое же отношение к проституции.
Таким образом, во всей Центральной и Восточной Европе, как и в СССР, проституция была невидимой. Позже авторитарный каркас коммунистического режима начал ослабевать. Кризис проявился в разное время, но в одних и тех же формах. С одной стороны, нищета и невзгоды жизни прогоняли последние остатки социального одобрения системы, с другой стороны, политическое руководство уже не чувствовало в себе достаточно силы для подавления "антикоммунистического" поведения. В результате получился "компромиссный коммунизм", ослабленный, без репрессивных способностей. То есть нонсенс. И постепенно контролирующие силы ослабевали, а людям становилось проще преступать прежние табу и моральные запреты.
Не случайно первые проститутки появились в ночном клубе "Pipac", в Будапеште. Ситуация в Венгрии изменилась после переломного 1956 года. Кадаризм должен был придерживаться толерантного, патерналистского отношения, отказавшись от угроз и строгостей советской модели. И действительно, за "коммунизм Гулаша" Януша Кадара (Janos Kаdаr) венгры имели такие уступки, которые народам других стран-спутников могли только сниться. Импорт с Запада некоторых товаров (американские сигареты, французские косметика и коньяк), вполне сносные частные рестораны, перевод таких книг, которые в других странах советского блока были строго запрещены. "Pipac" в шестидесятых был именно такой регалией кадаризма. Тесный закуток, с резким запахом алкоголя и табака, с десятком столиков и возвышением в глубине. На возвышении - старая электрическая печка, а рядом четыре-пять девушек с посиневшими от холода лицами изображают что-то вроде стриптиза. В баре (перчатки "сеточка", сумочка) зевали сводни. Во всем советском блоке не было ничего столь греховного, и можно себе представить, с каким смятением входили сюда делегаты из России, Узбекистана, Монголии. Однако Венгрия - это отдельный эпизод. Вплоть до 1968 года проститутки в клубе "Pipac" и их коллеги, прогуливающиеся от холла до бара в отеле "Будапешт", были единственными от Cпреа (Sprea) до самого Владивостока.
Но в 1968, после "пражской весны", проституция расцвела и в Чехословакии. Открылось два-три убогих кабаре с соответствующими своднями, и несколько девушек стали появляться около гостиниц на площади Venceslao. В обоих случаях, как в Венгрии, так и в Чехословакии, речь идет об отдельных эпизодах, обусловленных смягчением режима, а не полным его падением. Чтобы феномен стал массовым, требовалось коренное изменение ситуации в одной из стран коммунистического блока.
И это случилось в Польше, во время первого визита Папы Кароля Войтылы (Woytila) к себе на родину в 1979 году. Польша чувствовала себя на краю банкротства, коммунистическая власть потеряла какой-либо авторитет. И тут случился приезд Папы, толпы коленопреклоненных людей и Церковь, взявшая на себя последний удар по правительству Эдварда Герека (Edvard Gierek). Еще целый год рост движения Солидарность свидетельствовал о том, что коммунистическая власть еще дышит, бессильная, однако, что-либо запретить. За несколько недель по Варшаве распространилась проституция. Сотни молодых женщин вышли на панель в погоне за долларами и марками. Толпы проституток стояли около двух гостиниц для иностранцев - Виктория (Victoria) и Форум (Forum). И недостаточно было переступить порог, чтобы укрыться от их притязаний. Дав взятки всему персоналу отеля, проститутки имели возможность свободного входа. Они стояли около гардероба, сидели на креслах в холле, в баре, в чайной комнате, рядом с туалетами. А те, которые не скупились на чаевые, могли даже прохаживаться в коридоре около комнат. Словом, эти две гостиницы превратились в дома терпимости, где уже с 11 утра появлялась группа девушек, пытавшихся завлечь любого проходящего мимо них иностранца. Именно здесь, в Варшаве, с наибольшей очевидностью проявилась та нищета, в которой оказались коммунистические страны, и массовая проституция была самым ярким отражением этой экономической катастрофы. Действительно, большое количество проституток, скрытые формы "штурма" всех, у кого есть валюта, индифферентность полиции - все это слагалось в некий образ, чуждый представлению о Европе и сильно напоминавший Бомбей, Бангкок, Лагос, Могадишо. Некое восточное вкрапление в центре Европы. Теперь уже во всех коммунистических странах деньги стоили немногим больше бумаги, на которой они были напечатаны. Чтобы преодолеть нищету, чтобы купить то, что в государственных магазинах не появлялось годами (приличную еду, стиральный порошок, шампунь, косметику, белье), целое поколение женщин выбрало улицу. И поскольку они были единственными, кто, благодаря новой профессии, мог позволить себе прилично одеться, эти женщины быстро стали выделяться из общей серой массы, стали узнаваемыми, почти как если бы они носили униформу колледжа или религиозной секты.
За полячками последовали жительницы Праги. А поскольку Чехословакия была производителем дешевой техники, здесь часто бывали покупатели из Африки и Азии. Таким образом, гости из Ирана, Марокко, Алжира, Конго, Нигерии, оказавшиеся в Чехословакии по делам, встречали в гостиницах толпу жаждущих блондинок, продающих себя по бросовым ценам. Для этих скромных коммерсантов, одетых в несвежие нейлоновые рубашки, которые непрерывно курили и снимали ботинки, едва присев на диваны в холле, Прага должна была казаться раем. Но это не мешало им еще больше сбивать цены: их торги с проститутками сопровождавшиеся бурной жестикуляцией (в связи с отсутствием общего языка) повторялись в течение всего дня, между баром и лифтами.
В тот же период проституция получила распространение и в Румынии. С режимом Чаушеску (Ceausescu) румыны в начале восьмидесятых дошли до предела. В Бухаресте люди голодали, а телевидение передавало программы только два часа в день. Зимой люди ложились спать в пальто и варежках, поскольку не хватало тепла. И одним из результатов этого кризиса стало появление проституток на улицах, прямо на глазах у полиции, которая теперь была с ними заодно. Но на самом деле, Бухарест имел основательную традицию. В 1915 году, когда Джон Рид (John Reed) побывал здесь, он написал о десяти тысячах публичных женщин. И в начале тридцатых, когда Поль Моран (Paul Morand) работал во французском посольстве, город кишел проститутками. С приходом коммунизма ситуация изменилась, но теперь все опять вернулось на круги своя. В старом и знаменитом "Афинском Дворце", теперь пребывающем в упадке и полном тараканов, прохаживались женщины, похожие на привидения, с ярко-красными ртами и подбитыми глазами. Они слонялись из угла в угол, бормоча какие-то непристойности по-английски с безнадежностью в глазах и в голосе, готовые, в случае неудачи, обрушить на несостоявшегося клиента серию ругательств на румынском.
Но если Бухарест даже в те времена мог предложить импрессионистские живопись и театр, то была еще и Москва, где массовая проституция приобрела самые ужасные формы, вплоть до того, чтобы стать аллегорией последних дней коммунизма. Или, скорее, всего того, что расцвело пышным букетом в то время: политическое поражение, бедность, психологическая и моральная травма. Тротуары между улицей Горького (Тверской) и Манежем были полны женщин в коротких юбках, воришек, торговцев валютой, сводников, которые, даже не утруждаясь понизить голос, торговали несовершеннолетними. Такое можно было увидеть лишь в самое трагическое время после Второй Мировой войны. А был третий год Горбачева, лето 1988. Ощущение прострации и ненадежности, жуткие признаки нищеты, образы того, как может быть попран всякий стыд и сдержанность - все это было тем же, что и во время самых больших разрушений в современной истории. Всякий надзор исчез. Горели 300.000 гектаров леса на Сахалине, тонули паромы, сходили с рельсов поезда. Поток женщин, ушедших с фабрик и из учреждений, уехавших из колхозов, вылился на улицы. Эти женщины смотрели на все со злобой и вызовом. На советский режим, на поколение отцов, 70 лет терпевших унижения, на иностранцев с их бумажниками, набитыми настоящими деньгами, а не той бумагой с "родины социализма". Поражала внезапность обвала.
И действительно, проститутки уже появились, как правило, опять же вблизи Манежа. Для того, кто знал город, это было удивительно; поэтому я отправился спросить генпрокурора, не изменились ли законы и не разрешена ли теперь проституция. Он посмотрел на меня с удивлением. "Проститутки? Какие проститутки? Вы очень ошибаетесь. В социалистической системе не существует случаев проституции. Этот феномен полностью отсутствует. Те несчастные женщины, которых Вы видите по вечерам около своей гостиницы, - это больные. Они нимфоманки, мы пытаемся им помочь, но иногда они ускользают из-под нашего контроля┘" Несчастных нимфоманок была, однако, целая армия, следовательно, еще одной лжи пришел конец. Ни один генпрокуратор или аппаратчик из ЦК не мог теперь утверждать, что "в социалистической системе не существует случаев проституции". Столица "рая для рабочих" превратилась в бордель под открытым небом, который пьянство и истерия русских наполнили перебранками, разборками, стычками. Подобно самым гнилостным латино-американским диктатурам (Дювалье на Гаити, Сомоза в Никарагуа), коммунизм шагал по тротуарам Москвы в окружении горланящих воришек и проституток.
