Президент России Владимир Путин энергично агитировал во время своего визита в Германию за дружбу и партнерство. Счастливым образом, спустя десяток лет после окончания "холодной войны", это является делом вполне разумеющимся. Поскольку всегда, когда сталкивались друг с другом два крупнейших народа Европы, плохо становилось всему континенту. Вынести урок из этого и соответственно действовать важнее, чем постоянно заклинать о культурном, литературном сродстве и общности черт характера народов. Партнерство - это солидное дело. Если оно берет свои корни из области сладкозвучной риторики, то оно будет глухим к солидарной критике. Исключать в ревностной вежливости из круга обсуждаемых проблем все, что может задевать другого, это анахронизм.
Дело не только в изменении точки зрения канцлера Шредера (Schroeder) по вопросам, связанным с Чечней, что удивило даже самого Путина. Речь идет также о цели на далекую перспективу: привести Россию в НАТО. НАТО и без того уже давно не является больше оборонительным союзом, направленным против угрозы, исходившей из стран Востока. Она стала в большей мере европейской и в меньшей - американской организацией. Европа должна была по-новому определять свое место в пространстве вплоть до границ Китая, Кореи и Японии. Что касается трансформированного союза, то кое-что в нем видели глазами России. Для мыслителей из Москвы - это была заманчивая идея, однако, в Берлине, Париже и Лондоне думают на этот счет иначе, чем в Москве, а в Вашингтоне - вообще по-другому. Идея Путина, по крайней мере, на обозримую перспективу, это утопия.
Была ли она вообще серьезной? Путин высказал ее также и для использования во внутриполитических целях. Речь идет о давнишнем споре между западниками, которые видят в России составную часть Европы, и славянофилами, подчеркивающими особенность России и ее особый путь. О споре между теми, кто мыслит категориями национального государства (русской нации), и теми, кто понимает под Россией империю, объединяющую многие народы. Спор этот имеет куда более многогранный характер, чем то, что сказано выше. Однако его можно было бы свести к одному вопросу: Что представляет собой Россия?
Во-первых, ответ Путина звучит по-западному. Такой ответ может настроить против него не только безоговорочно поддерживавших его до сих пор коммунистов, колеблющихся между социал-демократическими и националистическими, а порой и шовинистскими ориентирами. Для них оппортунизм, выражающийся в близости к власти, может, в конечном итоге, привести к успеху. Об этом свидетельствуют их разговоры на тему, кто бы мог по-настоящему помочь в модернизации страны, чего они так хотят. Путин порицает также антисемитские, реакционные и популистские течения до той черты, за которой он, судя по всему, видит их место, а удел их - быть на вооружении маргинальных групп.
Одновременно ответ Путина звучит по- интернационалистски. Ответ априори исключает, что он обязан своим появлением только часу, пробившему в Берлине, тому национализму, который живет обособлением чужаков, других на уровне чувств. Этот вопрос предполагает, что за ним последует другой. Он касается демократического содержания приемлемого для целей Европы гражданского общества. Однако во внутренней политике российских президентов выпячивается момент авторитаризма. Предпосылки для создания общества, которое определяется и формируется уверенными в себе гражданами, а не функционирующими верноподданными, появляются независимо от центральной фигуры, а иногда даже в противостоянии ей. Путин говорит о "вертикали власти", принятии решений сверху вниз, и находит в данностях постсоветского периода и хаоса десятилетней эпохи Ельцина подтверждение правильности своих действий. Но так не должно оставаться, если цель должна иметь на себе европейский отпечаток. Именно в этом заключается суть дискуссии, которая имеет по-партнерски критический характер.
Все это напрямую затрагивает германо-российский диалог. То, что без немецкой откровенности по отношению ко всему русскому, достойному критики, не обойтись, представляет собой лишь один из аспектов проблемы. Другой аспект, а для Берлина и немецкой провинции он более важен, касается согласия с самим собой второго по численности европейского народа, коль скоро он хочет партнерства с крупнейшим народом и ищет его дружбы. Это выходит далеко за старые рамки противостояния между "атлантистами", которые базировали безопасность и демократию, прогресс и будущее, прежде всего на отношениях с США, и (европейскими национально-государственными) "голлистами", для которых предпочтительнее в основе своей западная Европа сотрудничающих, но отдельных и самостоятельных по отношению к сверхдержавам отечеств.
Германия оказалась среди других сравнимых с ней государств тогдашней Западной Европы более готовой к тому, чтобы положить свой суверенитет на транснациональный алтарь. Это было необходимым двойным ответом на историю европейских войн и блоковую конфронтацию того времени. Это история. Как быть в будущем, Германии вновь приходится решать. Многое, если не все, зависит от того, как будет решен вопрос о том, что же делать с Россией, государством, которое просится в друзья. И как тогда потом, избегая любой опасности оказаться на особом пути, строить свои отношения со старыми друзьями.
