В серии статей, опубликованных в различных изданиях после начала бомбардировок Афганистана, Ориана Фальячи назвала арабскую культуру неполноценной и оценила Данте выше, нежели Омара Хайяма. Это - ответ итальянской журналистке.
В серии статей под названием Гнев и гордость, опубликованных в различных международных изданиях, итальянская журналистка Ориана Фальячи (Oriana Fallaci), всегда столь страстная, импульсивная и готовая раздавать оплеухи правым и виноватым - и, прежде всего, именно виноватым - после очень эмоционального и искреннего выражения своих переживаний и ужаса, охватившего ее при виде чудовищного нападения на символы Нью-Йорка (и для меня, этот город - самый прекрасный, живой и многосторонний на нашей планете), бросается в яростную атаку на ислам, его предполагаемую и неполноценную культуру, противопоставляя джихаду воинов Бен Ладена спасительный крестовый поход (в узком понимании этого слова). При этом она обращается к рохлям, прогрессистам, пацифистам, всем тем, кто взывает цивилизацию проявлять должное уважение к международному праву и размышлению над способами ведения войны, смешивая всех без разбора и сажая в одну и ту же корзину подозреваемых как в толерантности, так и в нетерпении. И если только фанатики ислама и профессиональные анти-американцы не сходятся с ней во взглядах на талибов, с их омерзительным женоненавистничеством и тем, как она клеймит целую серию зол, обязанных своим происхождением различным причинам: от крайне жестких устоев вахабитов до обычаев верных союзников Вашингтона в арабском мире, то ее страстные призывы встать на борьбу душой и телом против фанатизма - причем, только одного, а не всех - не вносят никакого вклада в решение проблем, стоящих перед нашей сегодняшней мировой цивилизацией: скорее, наоборот, они разжигают огонь, от которого никому и ничему не будет спасения - вывод, который становится очевидным, исходя из фундаментализма технической науки и того, что фармацевтические и оружейные компании, проводящие биологические исследования, открыли настоящий ящик Пандоры (см. Обратная сторона генетической революции, Джереми Рифкин, EL PAIS, 6 октября 2001 года). Хочу также добавить, что ужас, который Ориана Фальячи испытывает при виде бородачей в тюрбанах, воздающих хвалу Господу перед тем, как выстрелить из гранатомета в Афганистане, подобен тому, что испытал я, увидев съемки сербского телевидения: молодые, ангельского вида девушки целуют снаряды, которые затем Караджич (Karadzic) и его люди посылали на головы жителей Сараево. Но уступим место словам журналистки, проклинающим глупцов, лицемеров, однобоких и иже с ними: "Вы привыкшие к двойной игре, ослепленные своей близорукостью, не понимаете или не хотите понять, что мы стоим перед религиозной войной. Войной, которую они называют джихад. Священная война. Война, которая, возможно, и не ставит своей целью захват нашей территории, но, безусловно, хочет подавить нашу свободу и цивилизацию. Вы не понимаете, либо не хотите понять, что если мы не будем противостоять, защищаться, бороться - победит джихад. И, уничтожив наш мир, уничтожит нашу культуру, наше искусство, нашу науку, нашу мораль, наши ценности и наши удовольствия┘".
И противопоставляет теократии ислама естественное право пить вино и пиво, слушать песни и музыку, заниматься любовью тогда, когда нам захочется и с кем захочется: нечто, под чем я поставлю свою подпись без малейшего сомнения. И, ловко парируя, приводит, как и двадцать лет назад, пример яркий и категоричный: "Я хочу встать на защиту нашей культуры и заявляю, что Данте Алигьери мне нравится больше, чем Омар Хайам". О вкусах не спорят, и никто не сомневается в том, что гениальная поэма Данте - одно из самых прекрасных и великих творений мировой культуры. Но пример, приведенный Орианой Фальячи, не может быть более неудачным, если мы вспомним содержание произведений великого флорентийца и персидского поэта. Данте - выразитель постулатов веры, принятой в теократическом мире, и, с эсхатологической точки зрения, Божественная Комедия показывает нам Бога сурового и безжалостного, в мире, созданном им - ад, где "толпа терзаемых" неверующих, некрещеных, сластолюбцев, обжор, нечестивцев, еретиков, содомитов, безбожников, etc, ввергнута в бездну, чтобы претерпеть там бесконечные страдания в котлах с кипящей смолой, быть подгоняемыми тучей щипающих и дерущих их когтями чертей, без надежды на минуту отдыха, среди стонов и жалобных воплей. Те, кто думает и живет так, как ему захочется, подобно Ориане Фальячи, взвоют там от боли, выкрикивая бесполезные слова раскаяния.
Поэтический мир Омара Хайяма основан на двух противоположностях: автор Рубаев не верит в вечные муки, они кажутся ему абсурдными и непропорциональными по отношению к совершенному греху, он смешивает скептицизм и языческий материализм, близкие к эпикурейству Лукреция (Lucrecio), со вспышками присущего суфизму мистицизма, который позднее мы найдем у оттоманских алеви и бекташи, таких как Пир Султан Абдал (Pir Sultan Abdal) или Кайгузус Абдал (Kaygusuz Abdal).
За переводом Рубаев на английский язык, первым переводом на западный язык, выполненным Эдвардом Фитц Джеральдом (Edward Fitz Gerald) в 1859 году, последовали и переложения на другие европейские языки. Мой двоюродный дед по линии матери, Рамон Вивес Пастор (Ramon Vives Pastor), перевел четверостишия на каталонский, отталкиваясь от текста Фитцжеральда и французской версии М. Николя (M. Nicolas). Со дня их публикации в 1906 году, с прологом Хоана Марагалла (Joan Maragall), появилось много испанских переводов, но в память о Рамоне Вивес Пасторе, каталонце открытом для всех культур мира, я предпочитаю обратиться к его чудесному тексту, который я читал в юности и который оказал сильнейшее влияние на мои сомнения в отношении религии. Эти последовательные переводы с фарси на английский и французский, затем на каталонский, а с него на кастильский сильно отдаляют текст от оригинала, но они лишний раз дают почувствовать силу и живучесть четверостиший при переводе на другие языки, даже, несмотря на вольность стихосложения, использованного им.
* * *
Круг небес ослепляет нас блеском своим.
Ни конца, ни начала его мы не зрим.
Этот круг недоступен для логики нашей,
Меркой разума нашего неизмерим.
Жизнь моя тяжела: в беспорядке дела,
Ни покоя в душе, ни двора, ни кола.
Только горестей вдоволь судьба мне дала.
Что ж, Хайам, хоть за это Аллаху хвала!
Этот мир - эти горы, долины, моря -
Как волшебный фонарь. Словно лампа -
Заря.
Жизнь твоя - на стекло нанесенный рисунок,
Неподвижно застывший внутри фонаря.
Ранним утром, о нежная, чарку налей,
Пей вино и на чанге играй веселей,
Ибо жизнь коротка, ибо нету возврата
Для ушедших отсюда... Поэтому пей!
Тайну вечности смертным постичь не дано.
Что же нам остается? Любовь и вино.
Вечен мир или создан - не все ли равно,
Если нам без возврата уйти суждено?
Говорят: нас в раю ожидает вино.
Если так - то и здесь его пить не грешно.
И любви не грешно на земле предаваться -
Если это и на небе разрешено.
В этом замкнутом круге - крути не
Крути -
Не удается конца и начала найти.
Наша роль в этом мире - прийти и уйти.
Кто нам скажет о цели, о смысле пути?
Не у тех, кто во прах государства поверг, -
Лишь у пьяных душа устремляется вверх!
Надо пить: в понедельник, во вторник, в
Субботу,
В воскресенье, в пятницу, в среду, в четверг.
В этой тленной Вселенной в положенный
Срок.
Превращаются в прах человек и цветок.
Кабы прах испарялся у нас из-под ног -
С неба лился б на землю кровавый поток!
Жизнь в разлуке с лозою хмельною - ничто.
Жизнь в разладе с певучей струною - ничто.
Сколько я ни вникаю в дела под луною:
Наслаждение - все, остальное - ничто!
Я в мечеть не за праведным словом пришел.
Не стремясь приобщиться к основам пришел.
В прошлый раз утащил я молитвенный коврик,
Он истерся до дыр - я за новым пришел.
Отчего всемогущий Творец наших тел
Даровать нам бессмертие не захотел?
Если мы совершенны - зачем умираем?
Если несовершенны - то кто бракодел?
( перевод Германа Плисецкого)
* * *
Защитница не на жизнь, а на смерть главенства "нашей" культуры и я сходимся в том, что, по крайней мере, предпочитаем любовников жизни "женихам смерти", воспетых в старом гимне Легиона, хотя есть и те, которые любят лишь свою жизнь, при этом попирая чужую, камикадзе, вышедшие из нищеты и другие, с дипломами генетика или инженера. И, в отличие от отца Божественной Комедии, Омар Хайям наслаждался жизнью спокойно и, в тоже время, относился к ней скептически. Потому, и благодаря, его интересу к миру и знаниям, Рубаи, как и бессмертное творение Данте, светится из глубины веков.
