заставил забыть всех, по крайней мере, в Европе, что его страна в течение многих лет была прибежищем, госпиталем, а иногда даже тренировочным лагерем исламистов. Вот что поражает больше всего некоторых арабских официальных лиц, особенно из стран Магриба
I. Что происходит в Лондоне
Как театрально, с каким апломбом, с какой ловкостью Тони Блэр (Tony Blair) заставил забыть всех, по крайней мере, в Европе, что его страна в течение многих лет была прибежищем, госпиталем, а иногда даже тренировочным лагерем исламистов. Вот что поражает больше всего некоторых арабских официальных лиц, особенно из стран Магриба. По ходу своего последнего турне по некоторым арабо-мусульманским столицам, Тони Блэр (Tony Blair)получил упреки за то, что он укрывает некоторых оппозиционеров интегристов. Которые, пользуясь правом на политическое убежище, организуют тайное сопротивление против режимов их родных стран. Сопротивление, которое непрестанно получает значительные денежные вливания не со стороны саудовцев и пакистанцев, но и со стороны Судана и даже Нигерии┘ Я до сих пор нахожусь под впечатлением того, что мне сказал Рашид Мимуни (Rachid Mimouni), алжирский писатель, которого сегодня уже нет в живых, по поводу разговора, который он имел однажды со своим однокашником, предавшимся исламизму. Последний упрекал Рашида за то, что тот писал по-французски, чем подвергает отчуждению мусульманскую идентичность. Наступило время вырвать у нео-колониальной Франции все ее культурные алиби. Он, исламист, находился под сильным впечатлением от пути, по которому следовал шейх Мадани (Madani), один из основателей алжирской организации FIS, прежде чем шейх "афганизировался". Великобритания дала ему политическое убежище, английский язык лишил совсем победил в нем французское влияние, то есть, вернул из отчуждения. Лондон действительно был городом просвещения и терпимости, где все Арабы могли получить, не так как в странах, которыми управляют предатели, свет ислама. Разумеется, Рашид Мимуни (Rachid Mimouni) отказался переехать в Великобританию. По какой причине британцы были столь радушны и столь пассивны одновременно. Великая либеральная традиция? На деле, за терпимым отношением к исламистам, при условии что не будет никаких последствий (насилия), стояли важные финансовые интересы Города. Но, не будем о прошлом. На прошлой неделе Си-Эн-Эн передала призывы интегристских ораторов, собравшихся в Гайд-парке, к мусульманам Британии, чтобы они отправлялись в исламские лагеря. Эмоции разгорелись до того, что передача была сперва заглушена, а потом прервана. В Лондоне не одна и не две группы исламских оппозиционеров режимам Марокко, Алжира, Туниса, Египта, у которых нет своей радиостанции в Лондоне. Так вот, когда, в своем лирическом порыве, разгоряченный британский премьер - министр признал свою вину и объявил о начале новой политики по отношению к исламизму, который столько вреда наносит Европе в целом, он был очень убедителен.
II. Воспоминание о Рабине.
Чудо: одной короткой программы новостей хватило для того, чтобы согреть мое сердце. Второе чудо: действие происходило на Ближнем Востоке. В течение нескольких минут, никаких терактов, ни каких тебе бомбовых ударов, ни похорон, ни криков ярости и мести. Просто женщины и мужчины, которые просят мира в связи с годовщиной смерти Ицхака Рабина (Izkhak Rabin). Израильтяне, конечно немногочисленные, но одно их присутствие, как молния бьет по ненависти и насилию. Эти люди воскрешают в памяти тот день, когда один фанатичный и религиозный еврей, Йигал Амир (Yigal Amir), выстрелил в генерала Рабина, героя шестидневной войны, который став премьер-министром, решил сделаться героем мира, а стал только мучеником. Стоить напомнить, что произошло в последовавшие за убийством дни, не только в Израиле, не только на палестинских территриях, но также и в арабском мире. В день похорон Ицхака Рабина (Izkhak Rabin), король Иордании Хуссейн (Hussein) оплакивал "больше чем друга, - брата". Впервые глава арабского государства говорил так о премьер-министре Израиля. И траур носили, во всяком случае, официально, во многих странах Магриба и Ближнего Востока. Увидев по телевизору это робкое воскрешение левой израильской партии, я вспомнил неожиданное слово, которым один палестинец назвал Шарона. Да, Ариэля Шарона (Ariel Sharon), которому ставят в упрек, кроме всего прочего, и то, что он ввел христианских и ливанских фалангистов в лагеря Сабра и Шатила, который, чтобы отомстить за убийство их президента Бешира Гемаеля (Beshir Gemael), принес в жертву сотни палестинцев. Вот эти слова: "Мы, другие палестинцы, мы никогда не забудем, что единственные уличные манифестации против резни в Сабре и Шатила, прошли в Тель-Авиве". Левые в Израиле выступили против собственной армии, тогда как в столицах арабских стран, манифестации были запрещены. На Ближнем Востоке ситуация трагическая, но она может измениться. В худшем мы уверены всегда, но лучшее, или хотя бы просто плохое может прийти ему на смену.
III. Гетто в голове.
Я думал, когда писал эти строки об этом выражении - "гетто в голове", с помощью которого мои друзья, в начале этого номера (1), пытались описать состояние души евреев, живущих во Франции. Любопытно, что скорбь приносит забвение. Многие евреи жалуются на прессу, и мы здесь не защищены от их критики, но нужно им напомнить, что писала пресса в то время, когда Израиль находился под угрозой, в то время, когда он брал верх, и когда надеялись на мир, после первых переговоров в Осло, первых рукопожатий Рабина и Арафата (Arafat), во время вручения Нобелевской премии Рабину, Арафату и Пересу (Perez). Груз памяти о Шоа не должен привести к тому, чтобы видеть в своих противниках врагов государства Израиль, или более ли менее прямых наследников тех, кто хотел уничтожить народ Израиля. Ясно, что экстремисты для разжигания огня используют любые дрова, и что "вечный" палестино-израильский конфликт в сегодняшних условиях может породить только военный антисионизм, который примешивает к традиционному антисемитизму религиозный антииудаизм. Например, в случае Бен Ладена (Ben Laden), который призывает к священной войне против христиан и иудеев. Но как оставить без внимания тот факт, что еврейские интегристы обнаруживают проявления антиарабского расизма, который ничем не отличается от любого другого расизма. Если нет, как объяснить то, что в Израиле проводилась кампания о помиловании убийцы Рабина и о возведении в память о палаче Хеврона, Баруха Голдстейна (Baruch Goldstein), монументов и мест поклонения.
IV. Терроризм по Мальро.
Сто лет со дня рождения Андре Мальро (André Malraux). Каждый прикоснулся к его праху в Пантеоне. И правда, что литература о великом авантюристе не грешит по ошибке. Но в эти дни, когда говорят только о терроризме, я хочу вспомнить один разговор с автором "Надежды" во время алжирской войны, еще при Де Голле (se Gaulle), когда он был министром. Он был огорчен враждебными редакторскими статьями о Де Голле, которые писал тогда Жан-Жак Серван Шребер (Jean-Jaques Servan-Schreber). Он напомнил мне, что директор "Л"Экспресс" выспрашивал у него художественные секреты, для того чтобы написать свой "Лейтенант в Алжире", одну из двух книг (вместе с "Гротом" Жоржа Бюи (George Buis), незаслуженно забытых военными в библиографиях о войне. Нервный, вдохновенный, в иные минуты почти обезображенный тиком, Мальро сказал мне, что он посоветовал Жан-Жаку ничего не придумывать, "вообще ничего", ни мест, ни ситуаций, ни диалогов, ни персонажей, ни, на первых порах, даже имен: "Вы все записываете, вы делаете буквальное описание, фактическое, почти банальное, и затем, дав книге хорошо выспаться, вы снова беретесь за нее и переделываете". Жан-Жак был, или казался серьезным, как Папа Римский, делал записи, предлагал фразы. По поводу той Алжирской войны, о причинах раздора, Мальро говорил мне: "Что вы хотите, ваши алжирские сепаратисты, вы их, конечно, идеализируете и я вам не возражаю. Я их не понимаю. Я бы описал их как феномен мусульманского цезаризма, который возник со времен Оттоманской империи, и проявляется в различных формах арабского национализма. Оставим в стороне то, чего я не знаю. Участники сопротивления, или, если хотите, алжирские террористы, они мне интересны. Они надеются победить. Ибо терроризм - это надежда. Это неизбежно так. Если нет, - то есть только теракты. Тщетные, разрозненные, они зависят от различных обстоятельств. Нет надежды, нет терроризма, следовательно, нет и сопротивления. Во время Оккупации, когда родилась надежда? Сначала после Сталинградской битвы. Потом, когда американцы вступили в войну. В этот момент я присоединился к Сопротивлению. Все, что было до этого, относится к области жертвоприношения, но было бесперспективно с революционной или политической точки зрения". Пока он говорил, Мальро знал, о чем я мог думать, и очевидно сам думал об этом. Его обвиняли в том, что он очень поздно примкнул к Сопротивлению и никогда не объяснял, почему. Тогда писатель, очень четко изобразивший стольких героев-революционеров дал мне ключ к его поведению в прошлом. Для Нечаева (Nechaiev), Бакунина (Bakounine), для Камю (Camus), террористы могли быть правыми, но, о, искренность прежних времен, при условии, если они не действовали против невинных и если они не убивали детей. Никто тогда и подумать не мог о терактах-самоубийствах. Мальро думал о том, как революционер должен рисковать, но, сделав все возможное, чтобы избежать смерти - даже когда Валери (Valery) сказал ему: " Он жил, прислонившись к смерти, как болтун к камину". Террорист по Бен Ладену не отстаивает никакой территории. У него нет никакой национальной перспективы. Он бросает вызов силе, которая приносит ему смерть, включается в его план. Хозяин своей собственной судьбы и одновременно вызывающий определенный ответ, он может верить в нечто вроде бога, сражающегося со своим соперником. Строго говоря, следуя утопии умма, он может желать объединения всех мусульман в мире, и может захотеть умереть во имя религии, которая, по словам Мишеля Фуко (Michel Foucault),, больше заботится о мучениках, чем о победе.
