Полуоткрытая, проржавленная дверь, охраняемая полудюжиной гражданских лиц, не имеющих четкого представления о том, что находится у них в руках - это все, что осталось от столь влиятельного в недалеком прошлом министерства по распространению добродетели и наказанию за грехи и его наводящей страх религиозной полиции. Приближенные министра Маулая Каламуддина (Maulaui Qalamuddin) бежали после падения Кабула, бросив все эти сумрачные помещения.
"Министерство по распространению добродетели и наказанию за грехи. Мир всем во имя Аллаха, Милосердного и Сострадательного. Воскресение, три часа дня ровно, под наблюдением муллы Гуль Мохамеда (Mulá Gul Mohamad) и его помощников, Мохамеда Ашина (Mohamad Ashin), Абделя Ганзи (Abdel Gansi), Абдельбаки (Abdelbaki) и Абделяни (Abdelyani), все они - сотрудники полицейского отдела. Когда они направлялись в Сангинависту, провинция Логар, им встретилась машина, полная пассажиров, из которой доносилась музыка. Они немедленно задержали ее и наказали некоторых, ехавших в автомобиле, особенно водителя. Наказание назначил им мулла Гуль Мохамед, который также сказал им, что для очищения от грехов своих должны они записаться на "священную войну". Подпись, маулави Абделяни (Maulawi Abdelyani), инспектор".
"ПЕРО ГОСПОДНЕ"
Акты, подобные этому, в большом количестве все еще можно найти внутри одного из самых страшных зданий Кабула, именно из него исходили все те сумасбродные нормы, за исполнением которых следил "мукарат", религиозная полиция талибов. Окруженное садом здание напротив парка Шалинау, превращенное в беспорядочную череду грязных камер и маленьких кабинетов, исполняло роль сталинской Лубянки в Кабуле, управляемом религиозными интегристами.
Каламудин (Qalamuddin), что на арабском означает "перо Господа", был министром, отвечающим за работу репрессивной машины режима талибов. Из его кабинета исходили мошеннические нормы поведения, которые должны были, во что бы то ни стало, исполняться афганцами, иначе - преследования, аресты и наказания.
За некоторые преступления полагалась кара, в виде порции ударов кожаным хлыстом, но самые тяжелые преступления влекли за собой другие наказания: виновный мог быть повешен на футбольных воротах или получить пулю в голову.
Теперь этот кабинет всего лишь пустая комната, на стене которой остался висеть календарь с пламенными призывами к священной войне против Запада и религиозными леммами, в сопровождении пакистанских атомных бомб. Как изображение прорицания - в центре календаря - американские корабли, расстреливающие из Индийского океана Афганистан, защищенный божественным светом.
Войти оказалось очень просто. Люди, поставленные следить за домом, уставшие от отсутствия посетителей в этом скучном здании, с которым никто не хотел иметь ничего общего, сердечно распахнули его двери. Сад был в ужасном состоянии, жертва небрежности - контраст той ревности, которую талибы проявили по отношению к своей экстремистской интерпретации Ислама. Повсюду в пыли, покрывшей немногие из сохранившихся растений, разбросаны документы и ржавые жестянки. Среди кипы бумаг - удостоверения "Особого ответственного" министерства, наводящий страх и трепет документ, обладатель которого мог заставить человека отстричь волосы, если они казались ему слишком длинными, или задержать другого за то, что он побрился и наказать его соответствующим образом: "Он должен быть задержан и посажен под арест на время, за которое его борода достигнет должной длины".
УДОСТОВЕРЕНИЯ ДЛЯ НАКАЗАНИЯ
С этим удостоверением талибы могли пройти в дом к любой женщине, которая находилась одна на улице, даже если она и была с головы до ног покрыта паранджей, и наказать ее мужа или того водителя, который остановится, чтобы подвезти ее. В соседнем кабинете некоего Маулая Абделязиза (Maulaui Abdelaziz), в изобилии можно найти прошения о приеме на работу в религиозную полицию, которая, возможно, являлась самым процветающим органом правления талибов в Кабуле. Но просители не всегда отвечали тем требованиям, которые хотело видеть в них начальство. Согласно книге записей, валявшейся в шкафу вместе с десятками религиозных книг на арабском и пушту, "в среду, 24 -го дня двенадцатого месяца 1420 года (что соответствует 1999 году западного календаря) Мулай Абдель Ямил (Mulai Abdel Yamil), Мулай Фда Момамед (Mulai Fda Momamed) и Мулай Абдельгани (Mulai Abdelgani) пришли в полицию и вошли в административный отдел этого здания. Встретили там группу талибов (речь идет об учащихся, готовившихся для поступления на работу в религиозную полицию) и наказали их за то, что те не совершили утренний намаз. По этой причине все они были доставлены сюда и наказаны. Все оказались под арестом за решеткой. Подпись, маулави Кафи (Maulawi Kafi), инспектор-помощник: маулави Дод Мохамед (Maulawi Dod Mohamed)". Охранники здания говорят, что этот документ написан не очень грамотным человеком, который, тем не менее, требовал от своих подчиненных, чтобы они оставляли любую операцию, если пришло время молитвы, для того чтобы помолится вместе с задержанным.
АРЕСТОВАННЫЕ ИЗ-ЗА БОРОДЫ
На первом этаже находились камеры, где содержались заключенные, ожидавшие, пока у них отрастет борода или пока они получат свою порцию ударов кожаной плеткой, похожей на ту, что была найдена среди мусора в уборной для заключенной, похожую на пыточный застенок из экскрементов и мусора. Семьи заключенных были обязаны приносить им еду, так как талибов интересовала лишь душа арестованных, все остальное ими полностью игнорировалось. "Кто делает зло Исламу, будет наказан Господом" - гласит изречение на стене одного из кабинетов, под ним стоит подпись муллы Омара (Omar), провозглашенного настоятелем верующих эмирата талибов.
ПУСТУЮЩЕЕ ПРИСТАНИЩЕ ЗЛА
Но кроме этих воззваний и тысяч задержанных и выпоротых, за все пять лет правления талибов, здесь не появилось ни капли краски или моющих средств. В этом здании экстравагантного министерства по распространению добродетели и наказанию за грехи не слишком отличается от других официальных построек Кабула. Только во всех остальных уже появились представители новой власти, занимающие свои места в кабинетах, в то время как в это пристанище защитников морали не пришел никто.
