День 11 сентября 2001 года врезался в память Америки как ужасающая трагедия, но возможно, что история запомнит эту дату еще и как поворот в международном устройстве 21 века. Этот день положил конец некоторым удобным иллюзиям 90-х годов, согласно которым, международная политика была вытеснена глобальной экономикой или интернетом.
Мысль о том, что Европа в процессе унификации попытается найти свой облик, отличающийся от США, была преодолена присоединением Европы к дипломатической и военной кампании Америки против терроризма. Россия стала партнером в этой кампании. Китай предоставил свои спецслужбы. Отношения с Индией стали более тесными, несмотря на то, что американцы использовали пакистанские базы в войне против Афганистана. Соединенные Штаты сделали осторожные шаги по направлению к Ирану. И две проигравшие Вторую Мировую войну страны, Германия и Япония, оставили свои прежние самоограничения: Германия отправила свои военные отряды за пределы Европы, а Япония развернула свой флот в Индийском океане, далеко от территориальных вод. Ничего из вышеперечисленного невозможно было себе представить еще полгода назад.
Но теперь все изменилось. Европа осознала свою уязвимость. Президент Владимир Путин понял (еще раньше, чем 11 сентября), что для того, чтобы играть главную роль на международной арене, Россия должна заменить на сотрудничество прежнюю атмосферу столкновений с Соединенными Штатами. Китай пришел к аналогичным выводам: его насущная необходимость в росте и реформах была несовместима с напряжением в отношениях с Соединенными Штатами, которого вполне можно было избежать.
Коротко говоря, нападение на США дало понять наиболее сильным державам, насколько ключевой является роль США в поддержании мировой стабильности. Соединенные Штаты, впервые за полвека, не противостоит больше стратегический противник или страна, которая - в одиночку или вместе с другими - может стать им, по крайней мере, в течение ближайшего десятилетия. И остальные государства тоже больше не видят друг в друге потенциальную стратегическую угрозу.
Все признают, что опасность исходит не из-за границы, а от террористических ячеек, вскормленных внутри страны, или от раздоров между второстепенными военными силами. Эта новая геополитическая предпосылка особенно заметна в отношениях между Америкой, Европой и Россией, центральной сценой американской внешней политики периода после Второй Мировой войны.
До 11 сентября большая часть европейских СМИ и многие лидеры обвиняли Вашингтон в пренебрежительной односторонности. Америку упрекали в том, что она ставит под угрозу отношения с Россией из-за разногласий по вопросу противоракетной обороны, и многие европейские лидеры готовы были поставить под сомнение значение объединенной безопасности в мире периода после холодной войны. За рамками НАТО рождалось новое европейское войско, характеризующееся, прежде всего, политической разобщенностью с Соединенными Штатами. 11 сентября продемонстрировало нашим союзникам, что у Европы нет средств, чтобы отражать подобные атаки, то есть необходимость в трансатлантической структуре по безопасности остается. Кроме того, все более прочные российско-американские отношения уничтожили необходимость в роли посредника между Россией и Америкой, которую так хотели взять на себя некоторые европейские лидеры. Все эти мотивы и заставили Совет НАТО, в течение 48 часов после террористического нападения, принять решение о вступлении в действие, впервые за все время существования альянса, статьи 5 договора, которая дает право на коллективную оборону.
Когда британский премьер-министр Тони Блэр (Tony Blair) подал пример, подчеркнув сотрудничество альянса в борьбе с терроризмом, то, конечно, это нужно было и для самой Великобритании как с точки зрения ее "особых отношений" с Америкой, так и, бесспорно, с точки зрения целей Великобритании в Европе. Таким образом была осознана задача по отношению к атлантическому единству и намечен сценарий придания европейскому объединению иного контекста, чем необходимость отличаться от Америки. Канцлер Германии Герхард Шредер (Gerhard Schroeder) стал проводить аналогичную политику. В таких обстоятельствах исчез вопрос, до этого способный разделить страны на разные лагеря, о противоракетной обороне. Отчасти такое положение дел обязано новому осознанию европейской уязвимости, но более всего оно обязано зарождающимся отношениям американцев с Россией. В этом контексте даже начальная холодность США к европейским силам может быть пересмотрена. Афганистан показал, что американцы желают опереться на помощь союзников, но вне структур НАТО; подобный контекст мог сложиться и вокруг европейских сил.
Отдельным элементом первостепенной важности остается, однако, новое видение отношений с Россией. На протяжении большей части своей истории Россия считала своих западных соседей угрозой собственной безопасности и отвечала на это постоянным стремлением создавать "амортизаторы", как военными средствами, так и идеологическим влиянием. Владимир Путин, вскормленный в аналитическом секторе КГБ, как кажется, достиг понимания того, что империализм является основой скорее трагедий, чем триумфов России, и что он был бы непосильной ношей для современной России, которая рисковала бы остаться в изоляции. Поэтому импульсы стратегии Путина направлены к партнерству с Соединенными Штатами, что можно выразить и по-другому: он преследует цели России с помощью и поддержкой американского могущества. Президент Буш (Bush) решительно ухватился за эту открытость.
Но очень важно иметь в виду, что новая российская политика является плодом не личного предпочтения, а прежде всего холодного и внимательного рассмотрения российских интересов. Путин приберег про запас другие свои возможности с Китаем и Европой, особенно, с Германией, на тот случай, если бы с Соединенными Штатами что-то не вышло. Следовательно, особые отношения между лидерами - необходимые, чтобы создать начальную психологическую атмосферу - должны быть переведены на уровень постоянных общих интересов. В противном случае, возникла бы опасность повторения опыта предыдущих западных лидеров, которые доверялись своим связям с Михаилом Горбачевым и с Борисом Ельциным (а еще раньше - со Сталиным и последующими руководителями страны).
Нет никакой услуги Путину в приписывании его политики личным качествам, насколько бы это ни было заметно; это был бы лишний аргумент в руках его внутренних врагов. Надежда на лучшие отношения России с американцами и европейцами существует именно потому, что появились новые основные цели. И здесь имеет значение не только тот факт, что современное политическое устройство Европы препятствует появлению таких захватчиков, как Наполеон или Гитлер, которые способствовали российскому беспокойству о безопасности, и не тот, что война между странами, располагающими ядерным оружием, была бы слишком высокой ценой по отношению к любой разумной цели. Прежде всего, изменился политический расчет в регионах традиционных столкновений, как, например, Ближний Восток.
Предыдущий концепт "полного выигрыша \ проигрыша" между двумя силами теперь неприменим. Во время холодной войны, да и после, лидеры России и Америки полагали, что политический выигрыш одного является стратегическим поражением другого, и систематически пытались редуцировать влияние друг друга на Ближнем Востоке. В условиях, создавшихся после 11 сентября, такая политика ослабила бы обе страны перед лицом исламского фундаментализма и подвергла бы опасности стабильность региона, в котором обе страны жизненно заинтересованы. Задача состоит в том, чтобы создать такие консультационные механизмы, которые помогли бы находить решения, связанные с новыми реалиями, и при этом не давали бы Европе ощущения российско-американской директории.
Искушение такого рода выявилось, когда генеральный секретарь НАТО Джордж Робертсон (George Robertson), следуя примеру Блэра (Blair), предложил схему по присоединению России к НАТО. Новый Совет НАТО, включающий Россию, занимался бы одними областями проблем, в то время как действующий Совет НАТО, без России, продолжал бы заниматься другими вопросами. Решения новой структуры должны были бы приниматься единогласно, что означает право вето для России внутри НАТО. Проблемы нового Совета еще не были определены окончательно, но нераспространение ядерного оружия, терроризм и иммигрантское движение были уже названы лордом Робертсоном. Эти темы заслуживают их обсуждения вместе с Россией.
Но участие России в НАТО - в силу своей частичности - не является решением. НАТО есть и остается, по своей сути, военным альянсом, отчасти обоснованным необходимостью защиты Европы от российского вторжения. После окончания холодной войны и появления общего фронта против терроризма, эта опасность исчезла до возможного появления в обозримом будущем. И все же основной причиной, по которой страны-бывшие участницы Варшавского Договора становятся или собираются стать членами НАТО, остается то, что европейцы признают историю более важной, чем отдельных персонажей.
НАТО не защищает одних своих членов перед другими. Сочетать экспансию НАТО с участием, пусть частичным, России в НАТО это, в некотором роде, все равно, что соединить две несовместимые линии действий. Можно было бы предположить, что этой проблемы можно избежать, ясно определив цели Совета НАТО-Россия. Но это не решило бы ни проблем России, ни проблем НАТО. Действительно, если меры по защите против российского нео-империализма - как бы ни был невероятен такой сценарий - принимаются отдельно от той же самой группы послов, которые, практически в то же самое время сотрудничают с Россией, у России будет повод заявить о собственной дискриминации. А если Россия станет фактическим членом НАТО, то НАТО перестанет быть альянсом и превратится в широкий инструмент коллективной безопасности.
Существующая ассамблея послов НАТО не является лучшим органом для решения таких вопросов, как терроризм, распространение ядерного оружия, эмиграция и других глобальных проблем. Действительно, сегодняшняя НАТО уже нее может быть основным форумом обсуждения этих вопросов. Нужна новая консультационная структура вне НАТО. Россия должна стать полноправным участником политических дискуссий, от которых зависит международное устройство. А вопросы, которые касаются межатлантических отношений, механизмов Организации европейской безопасности (ОБСЕ) должны быть вынесены на уровень глав правительств. Чтобы не наливать новое вино революции международной системы в старые бутылки институтов, созданных полвека назад в совсем иных целях.
