"Опера де Пари" не ставила "Хованщину" Мусоргского с 1923 года. Благодаря американскому постановщику, опера 1886 года, необычайно сильная вещь, возвращается в репертуар Бастилии. Представился случай поговорить с ее режиссером Джеймсом Конлоном
Фигаро. - Вы приняли близко к сердцу постановку "Хованщины" в "Опера де Пари"?
Джеймс Конлон. - Невозможно выразить, насколько мне дорога эта постановка. Все началось, когда мне было 10 лет, а мой старший брат изучал русский язык, - я был очарован этими звуками, этим алфавитом. Я не говорю свободно, но я научился читать. Что касается Мусоргского, первая вещь, которую я ставил - "Борис Годунов", и я всегда любил эту музыку. Борис Христов (Boris Christov), прекрасный бас, который исполнял роль Дона Карло в моей постановке "Филиппа II", поддержал мой интерес к "Хованщине": "Величие этой оперы даже больше, чем у "Бориса Годунова"", - сказал мне он. Это очень актуальная вещь: в ней поднят вопрос борьбы Востока и Запада, традиции и современности, и все упирается в насилие и страдание народа.
- Как и многие работы Мусоргского, "Хованщина" не была закончена, что породило множество изданий и оркестровок: какую выбрали Вы?
- Я отказался от версии Римского-Корсакова, который слишком изменил восточную музыку, хотя его работа во многом облегчает исполнение оперы. Вместо этого я избрал оркестровку Шостаковича, но попытаться сохранить концовку, более близкую духу композитора: ту, где старообрядцы предают себя огню. Поэтому я отказался от чересчур оптимистичной и триумфальной концовки Шостаковича. Каждый по-своему, враждующие князья предают Россию, и они терпят поражение, так как ни один не предложил решения для всей страны. Народу оставалось только выплакать глаза. Я много разговаривал с моим другом, Валерием Гергиевым (Valery Gergiev), и я согласился с его мнением, что добавленные концовки меньше проясняют оперу, чем она сама. Что касается купюр, я сделал их несколько, в минимальном количестве, причем те, которые были предусмотрены Мусоргским.
- Вы объявили, что не будете продлять свой парижский контракт после 2004 года...
- Я работаю здесь уже 9 лет: я не мог даже вообразить, что это будет так долго! Это редчайшее наслаждение. Но вот уже двадцать лет я беспрерывно возглавляю что-нибудь - то Оперу, то оркестр, или и то, и другое сразу, как в случае с Парижем и Колонью. Легко быть приглашенным "маэстро", но гораздо сложнее стать постоянным режиссером, это требует большой ответственности. Меня часто обвиняют в том, что я "генералист", "всезнайка", человек, который хватается за все. Когда я учился, Джеймс Левин (James Levine), музыкальный директор "Метрополитэн Опера" в Нью-Йорке, говорил мне: "Бывают дни, когда мне удается блеснуть, бывают и такие, в которые я ничего не стою, но я работаю по 24 часа в сутки, чтобы театр рос вместе со мной". Таково и мое кредо, моя задача, то, что мной движет. 50 лет спустя, сегодня, я чувствую немного большую свободу.
- Кажется, что Вы привязаны к Вашим оркестрам?
- Это правда. Впервые я возглавил "Оркестр де Л"Опера" в 1982: мы двадцать лет вместе. Несмотря на то, что состав значительно обновился (на четверть за время моего первого пребывания в оркестре), есть прекрасная преемственность поколений. Например, мы нам доставляет огромную радость работать над "Хованщиной", музыканты впервые исполняют ее: сегодня мы работали над оттенками низких аккордов, это нам напомнило басы в православном хоре. Огромное счастье работать с германским репертуаром в прекрасной команде "Герцених де Колон"", с ее особенным душевным складом. Мы играли Малера (Mahler), Берга (Berg), Бетховена (Beethoven), Землинского (Zemlinsky) - моя давняя страсть, и десять опер Вагнера (Wagner). Многие музыканты одновременно участвуют в Оркестре Фестиваля в Барейте, я могу часами обсуждать с ними вагнерианскую традицию: мы учимся друг у друга. Мне будет грустно расстаться с ними.
- Вы путешественник во всех смыслах?
- До 20 лет я ни разу не покидал Нью-Йорка, только однажды поехал в Колорадо! Но потом, я все время переезжал. Это лучшее культурное образование. Если не видеть света, развивается "провинциальный рефлекс": кажется, что место, где ты живешь, кажется вселенной. В контакте с другими цивилизациями понимаешь, что это относительно. То же самое и в постановке: нужно освободиться от внутренних ограничений, чтобы передать дух музыки. Классическая музыка - на 90% европейская: для американца это вызов, - воспринять иную культуру. Преимущество у того, кто преодолел предубеждения. Чем больше диалога между культурами, тем доступнее их музыка. Не случайно, что моя страсть к языкам сопровождает мою любовь к музыке: каждый язык обладает особенным звучанием, как и музыка.
