И через неделю, после того как талибы покинули Кандагар, на улицах не видно женщин. Само собой разумеется, что те, которые выходят, надевают паранджу. Но, даже при этом, их единицы в городе, насчитывающем десятки тысяч обитателей. В больницах матери не сидят рядом со своими детьми, ни сестры с братьями, ни даже бабушки с внуками. Солдаты Гул Аги (Gul Agha) и Хамида Карзая (Hamid Karzai), пуштунских предводителей, отобравших власть у интегристов, говорят корреспонденткам, чтобы они не надевали паранджу, что настали новые времена, и пришли новые мусульмане с открытым сознанием. И показывают жестами: снимай, давай, снимай ее. Но их сестры и жены все еще сидят по домам и носят паранджу.
Одна их журналисток вышла в пятницу на базар, одетая в пуштунское платье, но без паранджи. Волосы покрыты, лицо спрятано так, что видны только глаза. Мужчины оборачивались ей в след так, будто хотели догнать ее. Их взгляды были похожи на взгляды, приговоренных к пожизненному заключению. Как это всегда происходит у пуштунов, сначала собираются пятеро, потом уже пятнадцать, а затем и тридцать человек. Дети бегут перед нею, а взрослые мужчины идут позади так, будто она обнажена.
Добро пожаловать в Кандагар, обитель и двор муллы Омара (Omar), до недавнего времени, город, обхаживаемый горами в форме волн, духовное прибежище пуштунской культуры. Талибы ушли уже семь дней назад, но паранджа и все то, что связано с нею, останется еще надолго. На гораздо дольше, чем бороды.
У брадобрея Хошид Хана (Joshid Jan) некоторые клиенты говорят, что состригут бороды после Рамадана. Другие, что - нет. Ты до сих пор боишься талибов? "Не их, а Господа я боюсь", - ответил один из клиентов. Следующий вопрос я задаю всем пятнадцати мужчинам, ожидающим своей очереди в парикмахерской: "Кто из вас хорошо относится к тому, чтобы ваши сестры и жены ходили без паранджи?" Смешки прекратились. Ни один из них. Брадобрей Хошид Хан так объясняет причину: "Это не Кабул или Мазари-Шариф. Здесь женщины никогда не выходили на улицу без паранджи. Даже, когда правили русские. И когда я говорю никогда, именно это я и хочу сказать: никогда".
Афганец Султан Мохамед (Sultan Mohamed), 22-х лет, без обиняков критикует лицемерие правителей талибов. "Они объявляли по радио, что запрещено выращивание опия, а потом сами же и занимались перевозкой наркотиков. Они строили себе хорошие дома и покупали себе джипы японского производства, которые кроме них в городе никто не мог себе позволить". Султану Мохамеду всего лишь 22 года, он яростно критикует талибов и радуется появлению параболических антенн, позволяющих смотреть телевидение. Ранее ему приходилось работать с Организацией Объединенных Наций в качестве переводчика. Но когда ему задаешь вопрос, позволил бы он своей сестре выйти из дома без паранджи, он перестает смеяться и говорит, что нет. "Это наш обычай. Потом бы все говорили, что моя сестра гуляла в парке без паранджи".
Сколько женщин с открытым лицом за всю свою жизнь видит афганец в Кандагаре? "Из своей семьи я видел женщин пятьдесят, потому что у меня много теток. Но за пределами семьи, только какую-нибудь из иностранок, работающих в ООН", - говорит 22-летний Султан Мохамед. "Вы не видели даже лиц сестер своих лучших друзей?". "Конечно же нет". "А Ваша невеста?". "Я обручен уже четыре месяца. Но до дня своей свадьбы я не смогу ее увидеть. Моя мать видела ее и говорит, что она очень красивая".
Кандагар, с талибами либо без них - это все равно Кандагар. Сами солдаты и полицейские, приставленные охранять журналисток, не могут не раздевать их взглядами и смеяться так, словно они присутствуют при псевдо-порнографическом представлении. "Мне двадцать лет", - говорит друг Султана Мохамеда, объясняющийся на английском языке, - а война в Афганистане идет уже больше двадцати лет. Я видел женские лица только когда ездил в Кетту в Пакистане. Там их много". Но много, для Султана Мохамеда и его друга - это 15-20 лиц за двадцать лет. Любой испанский подросток за один день учебы в институте видит женщин больше, чем какой-нибудь старик в Кандагаре за всю свою жизнь.
Мулла Вали Ян (Wali Yan) выходит из мечети и когда видит женщину-журналистку отказывается давать интервью. Подходит лишь при условии, что задавать вопросы ему будет мужчина. "Это не хорошо, что на улицах звучит музыка. Все мы попадем в ад. Плохо, что солдаты Гул Аги все время прогуливаются вооруженные по улицам. Американцы добьются в конце концов того, что женщины станут ходить без паранджи. Мы ничего не можем сделать. Но Господь сделает что-нибудь, чтобы прекратить все это".
Масума (Masooma), мать троих детей, она рисковала своей жизнью и их будущим, в самый разгар войны. У нее достало смелости и отваги, чтобы прятать под своей паранджой радиотелефон. Она была одной из трех женщин, что переносили его. А Абдул Али (Abdul Ali), являющийся сегодня директором афганского радио, звонил премьер-министру Афганистана Хамиду Карзаю, чтобы сообщить ему какие здания должны бомбить американцы. Масума осмелилась носить под паранджей телефон даже когда на площади в Кандагаре повесили мужчину, подозреваемого в том, что он также пользовался телефоном. Но теперь у нее не хватает смелости, чтобы выйти на улицу без паранджи. Она одна из немногих женщин, принимающих с непокрытым лицом у себя в доме мужчину и разговаривающая с ним. "Да, но выйти без паранджи на улицу я не смогу еще несколько лет, пока не увижу, что это делают и другие".
"Единственной возможность как-то изменить положение вещей в этой провинции станет проведение правительством политики о принятии женщин на работу", - говорит Абдул Али, только что назначенный главой средств массовой информации в Кандагаре. "Я, со своей стороны, собираюсь сделать это на радио, телевидении и прессе. В этом городе уже много лет нет телевидения. Надеюсь, что в течение месяца мы получим деньги, для того, чтобы оно начало работать".
На некоторых улицах Кандагара по ночам уже чувствуется запах гашиша, который курят сами солдаты Гул Аги и Хамида Карзая. При талибах это было запрещено. Вдыхая воздух этого города, понимаешь, что скоро можно будет ночи напролет курить гашиш, а потом и смотреть телевизор, но возмущение при виде открытого женского лица не пройдет еще долгие, очень долгие годы.
