В средние века никто не осознавал, что он живет в средние века. Жителям Кандагара, феода талибов, не может и в голову прийти, что женщине, если только она не проститутка, дозволено ходить с открытым лицом по улице. Люди полагают, что это весь оставшийся мир потерялся во времени и пространстве, а не они. Даже через неделю после отступления талибов из Кандагара, на улицах нельзя было встретить больше дюжины женщин. И, само собой разумеется, все в парандже.
Соединенные Штаты могут обуть всех пуштунов, победивших в этой войне талибов. Могут одеть их, накормить и научить, что поднятый вверх большой палец означает - да, здорово, ОК. Но сколько времени потребуется на то, чтобы изменить столь глубоко пустивший корни образ жизни? Сколько времени понадобится, чтобы стереть эти взгляды средневековых насильников, которыми пуштуны раздевают донага иностранных журналисток? Сколько, чтобы изменить это пристрастие к племенным столкновениям, завоеваниям и отвоеваниям? На протяжении уже многих сотен лет, еще задолго до того, как американцы придали ему значение ОК, в пуштунской культуре поднятый вверх большой палец обозначал - нет, отказано.
Еще очень многое надо понять в том народе, в котором родились талибы. Начиная с их менталитета.
Один 50-летний учитель предложил тележурналистке с канала TV-3 в пуштунском городе Пешаваре: "Хочешь посмотреть, что такое афганский менталитет? Как устроен наш мозг?". Для этого он попросил своих учеников, семилетних детей, построиться один за другим.
Между угрозами, драками и толчками дети потратили больше пятнадцати минут на построение. И в конце концов одна девочка решила вмешаться, и ей удалось детей построить в ряд. "А теперь, после того, как они построились, позовем какого-нибудь человека с улицы, попросим его раздать им вот эти конфеты, детям скажем, чтобы они продолжали сохранять порядок, а сами уйдем. Как только мы исчезнем, построение нарушится, а с ним и сама суть организованности". Так оно и было, журналисты исчезли, а целое облако детей поглотило раздатчика конфет.
"В лагерь для беженцев в Рогани, на афгано-пакистанской границе, - рассказывает один из испанских сотрудников Intermon, Эктор Олива (Héctor Oliva), - приезжала машина-цистерна с водой, а афганцы не хотели подождать пять или десять минут, пока подключат шланг, и вода из машины пойдет в колодец лагеря, а оттуда уже к кранам". Самое большее - десять минут. "А так как ждать им не хотелось, то они со своими ведрами шли к машине. Водитель говорил беженцам, что они еще не могут набрать воды, надо подождать. Закончилось это тем, что в него начинали швырять камни. В результате водитель был вынужден несколько дней провести в госпитале".
Весь этот беспорядок, хаос, эта неспособность организоваться переросли, годах где-то в девяностых, в бандитизм, вымогательства, похищения, насилие и князей войны. Торговцы не могли спокойно проезжать по дорогам. В разгар всего этого появились талибы. С Кораном в одной руке и Калашниковым в другой. Дисциплина и порядок. Семь лет спустя, войдя в Кандагар, мы увидели, что выпуская из рук Коран и Калашников, предводители талибов обычно брали в них руль джипа, такого же как водил мулла Омар (Omar). Хорошие машины, хорошая одежда, еда и дома.
И теперь, после стольких смертей, после того, как в памяти еще не стерлись воспоминания о тех несчастных, что от безнадежности выпрыгивали из горящих Башней-Близнецов, спасаясь от жары, тысячи беженцев продолжают каждую ночь дрожать от холода, не имея над головой ничего, кроме покрова одолженной палатки. В госпиталях - женщины, потерявшие своих детей, дети без родителей и братья без сестер.
Вот они настоящие жертвы войны. Те, кто не видел прогулки Ариэля Шарона (Ariel Sharon) по площади Мечетей, не может представить себе дом высотой больше чем в три этажа, и никогда не был там, где огромное пастбище простирается у подножия дома муллы Омара.
