"Я не могу, у меня не получается поговорить со Сталиным". На смертном ложе, задыхающийся, почти слепой, Михаил Булгаков был одержим одной только мыслью. Но напряженному диалогу между писателем и тираном, длиной в 10 лет, суждено было остаться без окончательной реплики, которой ждал Булгаков. Эта агония души, даже в большей степени, чем тела, впервые рассказана в "Дневнике Мастера и Маргариты", только что изданном в Москве. В книге собраны письма и дневники Булгакова и его жены Елены Сергеевны. До сих пор это самая полная публикация неисчерпаемого булгаковского архива. Но больше всего потрясает "специальный дневник", который вела жена Булгакова по его просьбе, когда писатель почувствовал, что умирает. Последний удар в дуэли с властью был фатальным. Из всех его пьес только одна не была запрещена, ни один его роман не прошел через цензуру. И Булгаков поставил на карту все: он написал "Батум", пьесу, главный герой которой - молодой Сталин. Это был подарок Булгакова на 60-летний юбилей диктатора. Но 15 августа 1939 года пришло горькое известие: горой "Батума" запретил книгу о самом себе. Может быть, потому, что она не была достаточно подобострастной, а может быть, потому, что Булгаков нарушил правила игры в "кошки-мышки", которую вождь с ним вел. Это было началом конца. Булгаков ехал на машине домой и спросил сидящую рядом жену: "Куда мы движемся, к смерти?". Он почувствовал себя мертвым и стал умирать на самом деле: потерял зрение, страдал от ужасных мигреней, к которым вскоре прибавились боли в пояснице. Его снова обуял страх и депрессия. Сегодня это называется психосоматическим расстройством, и те, кто окружал писателя, отдавали себе в этом отчет. Трое его друзей, актеры Художественного театра, в письме секретарю Сталина, просили вмешательства диктатора: "Единственная надежда на спасение - это очень сильный позитивный переворот, который вернул бы Булгакову желание жить". Надежда была на то, что повторится чудо 1930 года, когда на отчаянное письмо Булгакова Сталин ответил телефонным звонком, за которым последовало принятие драматурга в Художественный театр и возвращение на сцену некоторых из его драм. Но в этот раз Сталин ограничился тем, что публично признал "Батум" "хорошей пьесой", сделав еще более абсурдным собственный запрет на ее постановку. Этого "благоприятного" отзыва оказалось, однако, недостаточно, чтобы вытащить писателя из той бездны, в которую он все быстрее падал. Он лихорадочно пытался закончить последнюю редакцию "Мастера и Маргариты", но болезнь победила: "Я отказался бы от всего: от романа, от зрения, только бы не эта страшная головная боль". Иногда, из-за приема морфия, он впадал исступление, в котором к нему возвращались страдания реальности: театр, гражданская война, роман. И Сталин. За два дня до смерти он рассказал Елене Сергеевне свой сон (или прозрение): "Камни, красивые серые камни, и он среди этих камней. Я хотел бы, чтобы ты ему сказала, я хотел бы, чтобы он сказал о┘ У меня не получается поговорить со Сталиным". Сон, который достоин интерпретации по Юнгу и который напоминает сцену прощения Понтия Пилата в финале "Мастера и Маргариты". В романе, который становится реальностью, и в жизни, которая превращается в роман, Булгаков неотступно продолжает диалог, теперь уже на пороге смерти. Сталин должен был стать его Воландом, мистическим сверхиздателем, который оценивает его произведение. Встречи лицом к лицу, о которой он мечтал, так и не произошло, и писатель переживает ее в фантазиях: "Я бы ответил, я бы несомненно ответил┘чтобы все знали". Желание оправдать и оправдаться в последние часы было невыносимым: "Кто меня возьмет? Кто нас примет? Я никому не хотел причинить зла". Потом слова стали неразборчивыми. Он зовет жену и все время хочет взять нож. И потом последний крик: "Свет!" - тот же, что и у его Мольера перед смертью. В 16.39 10 марта 1940 года Елена Сергеевна произнесла только два слова: "Миша умер". На следующий день в Художественный театр позвонили. "Говорит секретариат Сталина, - произнес мужской голос, - это правда, что товарищ Булгаков умер?" Да правда, - и на другом конце провода воцарилась тишина. Дуэль была окончена.
Материалы ИноСМИ содержат оценки исключительно зарубежных СМИ и не отражают позицию редакции ИноСМИ
"Я не могу, у меня не получается поговорить со Сталиным". На смертном ложе, задыхающийся, почти слепой, Михаил Булгаков был одержим одной только мыслью. Но напряженному диалогу между писателем и тираном, длиной в 10 лет, суждено было остаться без окончательной реплики, которой ждал Булгаков.
