В своих воспоминаниях Конрад Аденауэр (Konrad Adenauer) совсем скупо говорит о "действительно великих моментах" истории, о тех редких "данностях", которые позволяют государственным мужам менять ход событий. К таким моментам Аденауэр, наверное, отнес бы объединение Германии в 1990 году и посчитал бы за опоздавший триумф своей политики. Однако можно было бы избежать долгих десятилетий раскола, если бы Аденауэр оставил бы неиспользованным исторический шанс? 10 марта 1952 года, полвека назад, объединение, казалась, было совсем рядом.
Предложение, которое сделал представителям западных держав заместитель советского министра иностранных дел Андрей Громыко, естественно с непроницаемой миной, звучало сенсационно: в ноте Сталина были очерчены контуры договора о мире, о котором еще предстояло договариваться. Они предусматривали строгий нейтралитет, вывод всех оккупационных войск, создание национальных вооруженных сил, свободные выборы и свободная деятельность демократических партий, свободный доступ к мировым рынкам. Взамен Германия должна была признать границу по Одеру-Нейсе. Все это предлагалось как можно скорее на конференции четырех держав. Этого так и не произошло. Как заметил позднее британский министр иностранных дел Антони Иден (Anthony Eden), вместо этого началось "battle of the notes" - дипломатическая шахматная партия по переписке в несколько ходов, которая была безрезультатно прервана в сентябре 1952 года.
Так и остались неразгаданными намерения ноты Сталина. Были ли они обычным ходом в пропагандистской кампании или серьезным предложением? Был ли Сталин действительно готов пожертвовать трофеем в образе ГДР, чтобы держать Запад в военном плане на дистанции, или он надеялся получить даже единую коммунистическую Германию? Политики и публицисты спорят по этому поводу с той поры, спор никогда не прекращался и после 1990 года, сегодня его подогревают историки. Раньше речь шла об "упущенном шансе", но и "легенде об упущенном шансе". В 1956 году консервативный публицист Пауль Зете (Paul Sethe) говорил о "мучительных тенях воспоминаний", которые всплывали при упоминании 1952 года. Ссоры вокруг предложений Сталина "проникли глубоко в коллективное подсознание целого поколения", - констатировал в начале восьмидесятых годов историк Ганс-Петер Шварц (Hans-Peter Schwarz). На "вопрос столетия" сталинской ноты: Было ли возможным единство демократической, но нейтральной Германии? - остались лишь ответы в историческом сослагательном наклонении.
Ожидание краха
Добрая часть растерянности могла быть причиной плохой совести. Сколь удобным европейский послевоенный порядок был для западных немцев, столь неблагодарной оказалась роль, которую играли восточные немцы. И чем дальше уходила в послевоенную историю идея единства, тем тяжелее, особенно после строительства стены, становилось чувство того, что исторический шанс так и не был использован по-настоящему. 23 января 1958 года, во время взволнованного заседания бундестага, два бывших члена кабинета Томас Делер (Thomas Dehler) и Густав Хайнеман (Gustav Heinemann) выступили против немецкой политики Аденауэра и обвинили его в том, что тот в 1952 году "не хотел" воссоединения. Канцлер промолчал. Как утверждали некоторые критики, Аденауэр отверг ноту Сталина уже по одной той причине, что на общегерманских выборах большинство получила бы СДПГ.
Центральный печатный орган СЕПГ "Neues Deutschland" с восторгом приветствовала "всемирно-историческую инициативу" Сталина, а Отто Гротеволь (Otto Grotewohl) назвал ей "программой национального возрождения Германии". Однако Аденауэр с самого начала считал "русскую атаку с помощью ноты" уловкой, целенаправленно предпринятой накануне интеграции Запада, которая для него в политическом плане имела высший приоритет, чем единство. Накануне завершения находились переговоры о Европейском оборонном сообществе (EVG) и заключении Договора о Германии, подписание которого означало бы окончание оккупационного режима. Аденауэр хотел любой ценой предотвратить проведение конференции четырех держав, предлагая по возможности проведение бесконечных переговоров о будущей судьбе Германии. В конечном счете, думал он, немцам пришлось бы сидеть "между двумя стульями".
Эта позиция была спорной и в самом кабинете. Министр по общегерманским вопросам Якоб Кайзер (Jakob Kaiser) выступал за тщательное изучение предложения Сталина. Подобным же образом высказывался позднее представитель СДПГ Kурт Шумахер (Kurt Schumacher). Однако в представлениях о мире, которые существовали в голове Аденауэра, и в которых глубоко укоренился антикоммунизм, места для нейтральной Германии не было. Он, которого Голо Ман (Golo Mann) назвал однажды "государственным мужем озабоченности", не доверял государственно-политическому благоразумию немцев и хотел избежать шаткой "позиции маятника" между Востоком и Западом. В вопросе воссоединения Макиавелли с Рейна делал ставку на время: воссоединение возможно только с позиции силы по отношению к Советам. Аденауэр делал ставку на распад советской империи. Он никак не желал выдавать Федеративную Республику "азиатскому Востоку", а он для него начинался не так уж и намного восточнее Эльбы.
После того, как западные союзники в своей ответной ноте от 25 марта настояли на проведении выборов под контролем ООН, и к тому же потребовали, чтобы общегерманское правительство могло свободно вступать в любой военный союз, инициатива Сталина потерпела крах. Подписание 26-27 мая 1952 года Договора о создании EVG подействовало как fait accompi. Каждая из сторон направила еще по три ноты, но их адресатом уже давно было общественное мнение.
Постоянно оспаривалось, каким действительно было широким поле для маневра у Аденауэра в марте 1952 года. Мог ли он настоять на проведении союзниками конференции четырех держав? Когда в конце семидесятых годов были открыты сначала американские, а потом британские архивы, историки надеялись, что спекуляциям будет положен конец. Однако их выводы выглядели противоречивыми. Однако было ясно, что западные державы, спустя семь лет после окончания войны, не приветствовали создание нейтральной Германии со своими собственными вооруженными силами. Над зарисовками дипломатов витал призрак Рапалло.
Начиная с девяностых годов, стали доступными все советские архивы. Документы третьего европейского управления Министерства иностранных дел (они изложены теперь в книге "Нота Сталина от 10 марта", изданной Юргеном Зарусский - Juergen Zarusky, впервые на немецком языке) вносят новые детали в историю появления ноты Сталина. Инициатива исходила от руководства СЕПГ, которое хотело поставить на повестку дня переговоры о заключении мирного договора, чтобы по возможности отойти от требования запада о проведении свободных выборов. По мнению историка Вильфрида Лота (Wilfried Loth), советские документы убеждают его в предположении, что Сталин хотел пожертвовать "нелюбимым дитятей ГДР" в пользу нейтрального с военной точки зрения единого государства. Давний сторонник "тезиса об алиби" Герман Грамль (Hermann Graml) сегодня убежден в том, что нота Сталина была тактическим "маневром в пропагандистской войне".
Новые документы из советских источников, без сомнения, придадут дискуссии историков новое дыхание. Проекты и отредактированные варианты свидетельствуют о том, что Москва всерьез работала над мирным договором. Какие последние намерения преследовал Сталин своей нотой, они разгадки не дают.
"Немецкий вопрос", между тем, решился, но ученые будут продолжать заниматься исследованием ноты Сталина. Более чем ясно следующее: нейтральная Германия между двумя блоками держав, "увеличенная до гигантских размеров Швейцарии" изменила бы драматическим образом политическую географию Европы, она имела бы последствия и для сегодняшнего дня. Максима Аденауэра - интеграция с Западом является кратчайшим и надежнейшим путем к единству - считалась долгое время выдумкой западных немцев. История, в конечном итоге, подтвердила свой расчет: верил ли он сам в это - дело не менее мистическое, чем и цель ноты Сталина.
