Строуб Тэлботт, бывший заместитель государственного секретаря США, в июле станет президентом Брукингского института. Данная статья является сокращенным вариантом его изданной в этом месяце книги "Рука России: Воспоминания о президентской дипломатии" (The Russia Hand: A Memoir of Presidential Diplomac, by Strobe Talbott).
В понедельник, 5 июня 2000 года, в полдень Билл Клинтон (Bill Clinton) и российский президент Владимир Путин спускались с Царского крыльца Большого Кремлевского дворца. В этот момент, которым заканчивалась официальная часть пятого и последнего визита Клинтона в Москву в качестве президента, все нюансы выражались языком тела: дородный Клинтон нависал над имеющим второй полусредний борцовский вес Путиным - эдакий мастер коммуникабельности, все еще не теряющий надежды установить контакт с самым холодным из клиентов, который просто отказывается покупать.
Когда они в последний раз обменялись рукопожатием, я заторопился вниз по ступеням, чтобы занять свое место на откидном сиденье в задней части салона бронированного "Кадиллака", доставленного для этого саммита самолетом из Вашингтона. Как только Клинтон уселся на свое место, он оглянулся на Путина через толстое пуленепробиваемое стекло, улыбнулся своей самой широкой улыбкой и лихо махнул ему на прощанье рукой. Затем мы направились в сторону западной окраины Москвы, где сегодня живет вышедший на пенсию бывший российский президент Борис Ельцин.
Когда мы подъехали, Ельцин уже встречал нас у парадного подъезда, по одну его руку стояла его жена, Наина, а по другую - его младшая дочь, Татьяна Дьяченко. Когда автомобиль тормозил перед тем, как остановиться, Клинтон заметил, что лицо у Ельцина одутловатое, землистого цвета, он казался оцепеневшим и неспособным самостоятельно держаться на ногах. За те 8 лет, что они были знакомы друг с другом, Клинтон и Ельцин частенько шутили по поводу того, что у обоих рост 6 футов 2 дюйма (приблизительно 188 см): им проще смотреть друг другу в глаза. Теперь, когда лимузин подкатывал к остановке, Клинтон, пристально изучая встречающего его Ельцина через окно, заметил, что с того времени, как они встречались последний раз за 7 месяцев до того, когда Ельцин еще был президентом, Ельцин, кажется, стал на 1-2 дюйма (2,54 - 5,08 см) ниже ростом.
После того, как Клинтон вышел машины, они с Ельцином молча обнялись и простояли так целую минуту. Ельцин повторял низким сдавленным голосом "Мой друг, мой друг". Затем, ухватив Клинтона за руку, он повел его через фойе в гостиную, залитую солнечным светом, который проникал через венецианское окно, выходившее на подстриженную лужайку и группу березок во дворе. Они сидели в креслах с позолоченными овальными спинками, рядом с облицованной небесно-голубой плиткой печью, пока Наина суетилась, подавая им чай и огромные куски обильно намазанного кремом многослойного торта, который, как она с гордостью заметила, она пекла полночи.
Клинтон приготовился к тому, что, как он думал, должно стать ненапряженным обменом воспоминаниями и любезностями, но Ельцин был настроен на то, чтобы сначала заняться делами. Сразу став суровым, он объявил, что только что разговаривал по телефону с Путиным, который хотел, чтобы он подчеркнул, что Россия будет преследовать свои интересы так, как сама считает нужным: она будет сопротивляться давлению в пользу соглашательства на любую американскую политику, которая представляет угрозу для российской безопасности. Клинтон, наслушавшийся за 3 дня Путина, который вежливо отвергал американский план строительства противоракетной системы, теперь подвергся бесцеремонному нажиму.
Лицо у Ельцина было суровым, фигура напряженной, обе ладони сжаты в кулаки, каждая его фраза звучала как прокламация. Он, кажется, наслаждался поручением, которое ему дал Путин. Оно давало ему возможность показать, что он далеко не немощный пенсионер, а человек, по-прежнему подключенный к власти Кремля, все еще активный выразитель российских интересов и все так же способен противостоять Соединенным Штатам, когда они пытаются диктовать остальному миру.
Клинтон терпеливо, даже добродушно выслушал запугивания. Он видел Ельцина во всех его ипостасях: рычащего медведя и папочки-медведя, задиры и сентиментального человека, упрямца, портившего все дело, и человека, с которым можно договариваться. По собственному опыту он знал, что встречи с Ельциным почти неизбежно связаны с обменом колкостями прежде, чем они двое смогут заняться настоящим делом.
Когда Ельцин, наконец-то, утихомирился, Клинтон мягко взял ситуацию под свой контроль. У него тоже было одно дело. Он не уверен, сказал он, насколько правильно "этот ваш новый парень" определяет как свою собственную силу, так и силу своей страны. Путин кажется способным вести Россию в правильном направлении, но обладает ли он теми ценными качествами, инстинктами и убеждениями, которые позволят ему реализовать эту способность? Почему, вслух рассуждал Клинтон, Путин так готов договариваться с коммунистами, "этими людьми, которых ты, Борис, приложив столько усилий, поборол и низвергнул?" Почему Путин зажимает свободу прессы, "которая, как тебе, Борис, известно, является кровью открытого и современного общества?". Ельцин торжественно кивал головой, но не отвечал. Вся драчливость, чванливость и уверенность покинули его.
"Борис, - продолжал далее Клинтон, - ты принимаешь демократию близко к сердцу. В твоей натуре заложено доверие к людям. У тебя внутри огонь настоящего демократа и настоящего реформатора. Я не уверен, что у Путина все это имеется. Возможно, он этими качествами обладает. Не знаю. Тебе нужно за ним присматривать и использовать твое влияние, чтобы он не сбился с пути. Ты нужен Путину. Знает он это или нет, но он действительно нуждается в тебе, Борис. Россия нуждается в тебе. Ты действительно изменил эту страну, Борис. Не каждый лидер может сказать это о стране, которой он руководил. Ты изменил Россию. России повезло, что у нее был ты. Миру повезло, что ты занимал тот пост, который занимал. Мне повезло, что был ты. Мы вдвоем сделали очень многое, ты и я. Мы пережили трудные времена. Мы ни разу не допустили, чтобы все развалилось. Мы сделали много хорошего. Все это будет жить. С твоей стороны это требовало силы воли. Многое из этого далось тебе труднее, чем мне. Я это знаю". Ельцин теперь крепко сжимал руку Клинтона, наклонившись в его сторону. "Спасибо, Билл, - сказал он. - Я понимаю".
Мы опаздывали. Затем были быстрое групповое фотографирование на веранде, поспешные слова прощания и еще одно медвежье объятие. "Билл, - сказал Борис, - Я действительно понимаю, что ты сказал. Я об этом подумаю". "Я знаю, Борис, что ты так и сделаешь, - ответил Клинтон, - потому что я знаю, что у тебя здесь". Клинтон слегка похлопал Ельцина по груди, прямо там, где находилось его больное сердце.
Оказавшись снова в машине, Клинтон несколько минут был сосредоточенным. Он смотрел через окно на ярко блестевшие в солнечном свете березы вдоль аллеи, которая вела к автомагистрали. "Возможно, я видел Бориса в последний раз, - сказал он, наконец. - Думаю, что нам его будет недоставать".
Все это начиналась далеко не так в 1993 году. Советский Союз был распущен в большой мере благодаря Ельцину, и россияне вступили в полосу беспокойного перехода от тоталитаризма к демократии, от многонациональной империи к национальному государству, от контролируемой государством экономики к рыночной экономике. Руководимый коммунистами парламент, который был настроен на то, чтобы объявить Ельцину импичмент, встречал в штыки каждый его шаг. Именно в такой атмосфере впервые встретились президенты Клинтон и Ельцин.
Саммит в Ванкувере начался в субботу, 3 апреля, с встречи между президентами, на которой присутствовали всего несколько их помощников и переводчики. Стояла цель сломать лед отчуждения, начать устанавливать личные связи и дать двум лидерам шанс прощупать друг друга по вопросам повестки дня перед более официальной встречей между двумя делегациями за обедом в тот же вечер и на полном пленарном заседании на следующий день.
Клинтон пытался завоевать симпатии Ельцина с самого начала, выразив восхищение тем, что вопреки всевозможным трудностям пытается делать Ельцин. "Я знаю, в вашей стране сейчас непростые времена", - начал Клинтон. Ельцин слушал с явным нетерпением, как Клинтон рассказывает о содержании предлагавшегося пакета помощи, а затем прервал его. Ельцину не понравилось предположение, что Соединенные Штаты приходят ему на помощь. Да, внешняя помощь ему требуется, но не так уж и сильно, поскольку "драматичное увеличение" американской помощи поставит его "под огонь критики со стороны оппозиции: они станут утверждать, что Россия находится под каблуком Соединенных Штатов". Он хотел бы скромного увеличения американской помощи как свидетельства того, что внешний мир готов помогать России в ее трансформации.
Был, однако, один вопрос, где Ельцин сказал, что нуждается в возможно большей и как можно более скорой помощи, и это касалось чрезвычайного фонда на строительство жилья для офицеров российской армии, которых Ельцин обещал вывести с территории прибалтийских государств в 1994 году. В нашей собственной программе мы выделили на это 6 млн. долл. Когда Клинтон упомянул эту цифру, Ельцин сказал, что ему нужно куда больше, добавив, что он может высказать эту просьбу только в частном порядке, поскольку ему неловко говорить об ужасающих условиях, в которых живет когда-то обладавшая чувством собственного достоинства российская армия.
Ельцин продолжал свое наступление - делая выпады, финты и даже пытаясь поймать на слове Клинтона, чтобы тот согласился на публичные заявления, которое можно было бы интерпретировать как американские уступки. Но это, казалось, ничуть не волновало Клинтона. Когда пришло время благодарить Ельцина на первое доброе знакомство, он, кажется, сделал это от всего сердца. Он дал указание директору по связям Джорджу Стефанопулосу (George Stephanopoulos) заявить прессе, что Ельцин показался ему "полным энергии, настоящим бойцом", после чего он добавил - уже не для прессы - следующее: "Под дулом пистолета я делаю все, на что только способен, и этот парень точно такой же. Его не устрашают низкие шансы на успех, и сейчас он находится в своей наилучшей форме".
Едва ли можно было заявить нечто подобное, когда этим вечером к президентам присоединились обе делегации, чтобы совершить морскую прогулку по гавани Ванкувера. Не успели мы отойти от причала, как Ельцин уже опрокинул три стопки шотландского виски. На ужине в тот вечер он выпил четыре стакана вина и почти ничего не ел. Государственный секретарь Уоррен Кристофер (Warren Christopher) передал Стефанопулосу записку: "Не ест, это плохой признак. Накачался во время морской прогулки". Впоследствии наблюдение за тем, сколько принял Ельцин, стало стандартной практикой всех саммитов.
Речь Ельцина становилась все более сентиментальной, а его высказывания - слащавыми ("Би-и-лл, мы не соперники - мы друзья!"). Его помощники наблюдали за ним с возрастающей нервозностью. Они пытались отгонять от него официантов со спиртными напитками только лишь затем, чтобы президент отменял их приказания. Наш собственный президент был невозмутим. Казалось, что ему по душе ельцинские выходки. В тот вечер, вернувшись в президентские апартаменты отеля, государственный секретарь Кристофер, советник по национальной безопасности Тони Лейк (Tony Lake) и я с сожалением рассуждали о перспективе ведения дипломатии, ставки в которой очень велики, в условиях, свидетелями которых мы были в течение дня. Клинтон сказал, чтобы мы не беспокоились. "В свое время я имел возможность немного наблюдать эту проблему, - сказал он, имея в виду личный опыт, полученный в семье своего приемного отца, который был алкоголиком. - По крайней мере, Ельцин не безнадежный пьяница".
Экономическое состояние России и ее изобиловавший препятствиями переход к рыночной экономике были не единственными темами в повестке отношений Клинтон-Ельцин. Желание Запада расширить Организацию Североатлантического договора (НАТО) с включением в ее состав бывших стран советского блока быстро стало одной из самых трудноразрешимых проблем, которая постоянно осложняла отношения между двумя президентами.
Когда в сентябре 1994 года Ельцин прилетал в Вашингтон, Клинтон был полон решимости показать ему, что расширение НАТО не обязательно угрожает России и явится свидетельством того, что "холодная война" и в самом деле окончилась. Когда на авиабазе ВВС США Эндрюс Ельцин вышел из самолета и ступил на самоходный трап, он держался руками за перила и сосредоточивался перед каждым следующим шагом. Его сопровождающие изо всех сил пытались закрыть его от кино- и фотокорреспондентов, фиксировавших его спуск по трапу. На последней ступеньке он поскользнулся и был вынужден ухватиться за руку своей жены.
В тот вечер в отеле "Blair House" Ельцин был крепко пьян, шатался из комнаты в комнату в трусах. Один раз он спустился вниз по лестнице и стал приставать к агенту секретной службы, которому удалось уговорить его снова подняться наверх и вернуться к собственным телохранителям. Вскоре Ельцин снова появился на лестнице, громко крича "Пицца, пицца!". Наконец, его телохранители схватили его за руки и быстро увели прочь, стараясь его успокоить.
На следующий день, на первой официальной встрече в Белом доме (резиденция президента США в Вашингтоне - прим. пер.), когда две делегации сидели за столом напротив друг друга, Ельцин был более трезвым, но чрезмерно возбужденным. Он выпалил длинный список недозрелых или перезрелых предложений. "Давай, Билл, соглашайся! - повторял он то и дело, не дожидаясь ответа, что было и к лучшему, поскольку ответ всегда был одинаков: "Наши люди это обсудят, Борис".
Только когда два президента встречались с глазу на глаз, Ельцин расставался с позерством, и тогда Клинтон мог продолжать работать над ним. Такой шанс появился 27 сентября, во время неофициального завтрака в семейной столовой в Восточном крыле. Клинтон попросил меня присутствовать на этом завтраке, отчасти потому, что я мог слушать ответы Ельцина дважды, сначала по-русски, а затем в переводе на английский. Мы ожидали, что Ельцин поднимет тему будущего НАТО, но он этого не сделал. Пока шел завтрак, два президента обсудили, как мне показалось, все вопросы на земле, исключая будущее НАТО. Я начал уже удивляться, а не хочет ли Клинтон тоже избежать этой темы.
Наконец, когда подали кофе, Клинтон положил ладонь на руку Ельцину, наклонился к нему и сказал: "Борис, по вопросу НАТО я хочу быть уверенным, что ты заметил, что я ни разу не сказал, что нам не следует рассматривать членство России в этой организации или ее особые отношения с НАТО. А поэтому, когда мы говорим о расширении НАТО, мы подчеркиваем включение, а не исключение. Моя цель - поработать с тобой и с другими, чтобы максимально увеличить шансы по-настоящему единой, неделимой, интегрированной Европы. НАТО будет расширяться, но сроки расширения пока не названы. Если мы завтра начнем принимать страны, которые хотят стать членами НАТО, то пройдет все равно несколько лет прежде, чем они будут к этому готовы, а другие это подтвердят и согласятся их принять. Вопрос упирается в психологическую безопасность и в чувство значимости этих стран. Они опасаются, что их оставят в 'серой зоне', или в чистилище. А поэтому мы собираемся сделать шаг в направлении разрешения данной проблемы. Но я никогда не стану делать что-то за твоей спиной. Я хочу, чтобы мы с тобой тесно сотрудничали и прошли через это вместе".
Ельцин внимательно слушал. "Я понимаю, - сказал он, когда Клинтон кончил свою речь. - Благодарю тебя за все, что ты сказал. Если тебя спросят об этом на пресс-конференции, я бы предложил тебе сказать, что Соединенные Штаты выступают за расширение НАТО, что процесс будет длительным и постепенным. Если тебя спросят, исключаешь ли ты вступление в НАТО России, тебе следовало бы ответить 'нет'. Это все".
Клинтон обещал, что политика Соединенных Штатов будет руководствоваться "тремя 'нет'": нет - внезапностям, нет - спешке и нет - исключению. В тот вечер Ельцин и Клинтон дали совместную пресс-конференцию в Восточной комнате Белого дома. Ельцин был в состоянии, которое заместитель государственного секретаря США Сэнди Бергер описал как "высокая бессмыслица": - он шутил, потрясал в воздухе кулаком, играл на публику, говорил тысячу слов в минуту, перечисляя все то хорошее, что собираются сделать вместе он и его друг Билл. Переводчик государственного департамента США Питер Афанасенко не только переводил, но и с большим мастерством изображал суть диалога. Клинтон надрывал живот со смеху. Он хотел, чтобы аудитория восприняла все это в веселом духе. Несколько коллег, знавших о ельцинской первой бурной ночи в "Blair House", бросали на меня вопросительные взгляды. Я знал, что они подозревают. Я слегка качнул отрицательно головой: я контролировал, сколько выпил Ельцин за ланчем, и этой дозы было явно недостаточно для объяснения его маниакальной словоохотливости.
В том, как Ельцин проводит эти встречи, начал вырисовываться определенный шаблон: на пленарных заседаниях, когда по обе стороны стола переговоров сидело много людей, он играл роль решительного, даже не допускающего возражений лидера, который знает, чего хочет и настаивает на том, чтобы это получить; в ходе частных бесед он становился из напористо самоуверенного внимательным и восприимчивым, уступая обольщению и уговорам Клинтона; затем на завершающей пресс-конференции он из кожи вон лез, чтобы теми способами, которые сам придумал, излучать уверенность в себе и маскировать, насколько податливым он был за закрытыми дверями.
В октябре 1995 года Ельцин прилетел в Нью-Йорк для того, чтобы выступить на Генеральной Ассамблее Организации Объединенных Наций (ООН). Там он выдал зажигательную речь, в которой сдирал кожу с НАТО за бомбежки сербских объектов в Боснии и предупреждал, что расширение НАТО будет означать "новую эру конфронтации". Ельцин и Клинтон должны были встретиться в бывшем поместье Рузвельта (Roosewelt) в Гайд-парке, Нью-Йорк, для того, что обещало стать очень напряженными и важными переговорами по ряду спорных вопросов внешней политики. После обсуждения Боснии два президента обратили свое внимание на Договор об обычных вооруженных силах в Европе. Ельцин явно стремился к успеху. В ходе частной беседы он был более чем готов вникнуть в детали этого договора, которые тормозили работу наших переговорщиков вот уже много месяцев. Ельцин действительно прибыл в Гайд-Парк, чтобы заключить сделку, но не в присутствии своих подчиненных. Он отправил своего советника по внешнеполитическим делам за картой, касавшейся спора по обычным вооруженным силам в Европе. Когда помощник покорно направился к двери, Клинтон поймал Ельцина за руку. "Послушай, Борис, - сказал он, - дело не в деталях, дело в главной идее. Вот чем следует озаботиться тебе и мне. Ты и я, мы не должны заниматься прополкой сорняков в этом деле". Ельцин нахмурился и неуверенно посмотрел на дверь, через которую только что вышел его помощник по внешнеполитическим делам Дмитрий Рюриков. Клинтон наклонился к нему еще ближе и сжал его запястье. "Борис, взгляни на меня! Ты понимаешь, что я говорю. Не обращай внимания на твоего человека. Это только между нами двумя. Я считаю, что перед картой тебе следует как-то снять нагрузку, и я постарался, чтобы ты получил такую возможность. Но нам нужно сделать это быстро. Нам не нужно продолжать торговаться и дальше. Согласен? Хорошо?" "Да, - внезапно опав, сказал Ельцин. - Хорошо".
Появился официант с налитыми бокалами десертного вина. Ельцин, который уже отхлебнул за ланчем добрую половину бутылки "Russian River", попробовал вино, счел его слишком сладким и попросил коньяку. Клинтон как хозяин чувствовал, что должен угодить желанию гостя. Мне, следовательно, выпало проследить за тем, чтобы под рукой оказался бренди. Я не очень старался. Я вернулся с пустыми руками как раз в тот момент, когда в комнату торопливо возвращался помощник Ельцина с грузом бумаг, в числе которых, я уверен, было и какое-то российское контрпредложение. Однако к тому времени беседа между двумя лидерами уже перескочила на другие темы.
Ельцин хотел поговорить немного с прессой о своих открытых взаимоотношениях с Клинтоном. Он повторил свой первоначальный призыв к более тесным и более частым контактам, в новой вспышке пьяного рвения: "Билл, я хочу сказать, что наше сотрудничество продолжает оставаться крепким и надежным. Даже по сложным проблемам, как, например, Босния, мы сможем найти решение. Наше сотрудничество очень много значит для нас. Оно нужно не только нам, оно нужно всему миру. Мы можем уйти со сцены, однако то, чего мы достигли, останется в качестве нашего наследия. Это главное, к чему мы должны стремиться в общении друг с другом. Это ты и я, Билл и Борис".
Когда они встали, чтобы выйти на встречу с прессой, Клинтон подарил Ельцину пару ковбойских сапог ручной работы, которые должны были подойти ему больше, чем пара, подаренная Джорджем Бушем-старшим в Кэмп-Дэвиде в феврале 1992 года. Клинтон попросил Ельцина снять один из ботинков, чтобы они могли сравнить размеры. Они обменялись правыми ботинками, которые очень хорошо подошли им по размеру, что позволило Клинтону отметить, как он всегда делал, насколько похоже их телосложение. Этот факт, судя по всему, всегда нравился Ельцину. Ельцин сказал, что им, может быть, стоит пойти на пресс-конференцию в ботинках друг друга, однако руководитель его протокола, Владимир Шевченко, на грани паники убедил Ельцина не делать этого. "Борис Николаевич, - зашептал он, - пресса преподаст этот факт в неприглядном виде".
Во время пресс-конференции Ельцин устроил журналистам именно то "Шоу Бориса", на которое они рассчитывали. Он высмеял средства массовой информации за то, что они предсказывали, что разногласия Соединенных Штатов и России по поводу Боснии превратят саммит в катастрофу. Показывая пальцем прямо в камеру, Ельцин прорычал: "Сейчас, в первый раз я могу сказать вам, что катастрофа - это вы!"
Дипломатия в исполнении Ельцина всегда была своего рода представлением, а когда он был пьяным, то представление превращалось в бурлеск (эстрадное представление с элементами фарса - прим. пер.): это был один худших инцидентов, произошедших до сих пор. Клинтон, однако, зашелся смехом, хлопнул Ельцина по спине и принялся вытирать слезы из глаз. "Только убедитесь, что вы правильно все поняли", - сказал он, подойдя к микрофону и продолжая смеяться - немного натужно и неубедительно.
Я чувствовал, что Клинтон пытается прикрывать Ельцина. Возможно, он посчитал, что если оба президента будут дурачиться, то в новостных сообщениях будет уделяться меньше внимания опьянению Ельцина.
Каковы бы ни были мотивы Клинтона, вся эта сцена заставила вздрогнуть окружение американского президента. Возвращаясь к первому саммиту в Ванкувере, следует сказать, что снисходительность Клинтона по отношению к Ельцину иногда приводила в ужас тех из нас, кто работал в команде президента. То, что мы считали в поведении Ельцина ужасным, Клинтон находил забавным.
Вскоре после этого, когда я сел рядом с президентом в вертолет, направляющийся обратно в Нью-Йорк, Клинтон, все еще посмеиваясь, спросил: "Вот это было шоу, да?" Я подозреваю, что он хотел, чтобы его похвалили за то, как он справился с опасной ситуацией.
Я не мог заставить себя аплодировать ему, однако я не осмелился и критиковать его. Поэтому я просто сказал: "Ну, то, что было между вами двумя, было очень положительным и полезным. Вы действительно смогли обсудить с ним суть дела. Я надеюсь, что пресс-конференция никак ему не навредит".
Клинтон выслушал это, а затем пристально посмотрел на меня. После чего сказал: "Вы знаете, мы должны помнить, что у Ельцина есть проблемы, однако он хороший человек. Он делает все что может, пытаясь решить огромное количество проблем, имеющихся у него дома. Я думаю, что мы решим этот вопрос с Боснией, и для него все это сложнее, чем для меня. У меня есть проблемы, но совершенно другого рода. Мы никогда не должны забывать, что пьяный Ельцин лучше, чем большинство непьющих альтернативных кандидатур".
Я уже слышал подобные высказывания раньше, однако на этот раз в них слышался упрек. Клинтон считал, что я не только слишком строго отношусь к Ельцину - он считал, что я должен смягчить свое отношение и к нему самому.
Я начал кое-что понимать о моем шефе и его видимой безграничной способности мириться с выходками Ельцина или смеяться над ними. Отчасти это происходило не только лично из-за Ельцина - частично это была наша поддержка того общего направления, в котором двигалась Россия. Вся страна, как и Ельцин, была в беспорядке.
Однако снисходительное отношение Клинтона к поведению Ельцина имело, судя по всему, более глубокие корни. Главное, как я себе это представлял, могло быть в том, что Ельцин сочетал в себе поразительную решительность и силу духа, совместно с абсурдной недисциплинированностью и каким-то талантом к самоунижению. Он был и очень великий человек, и очень плохой парень, и прирожденный лидер, и неизлечимый тиран. Клинтон все это понимал, находя возможным легко прощать Ельцина и желая, чтобы другие прощали его тоже.
