30 мая 2002 года. После ураганного турне президента США Джорджа Буша-младшего (George W. Bush) по Европе во всех отчетах, как американских, так и европейских, отмечается различие между российским эпизодом и временем, проведенным в Германии, Франции или Италии. Высказываются мнения, что, в то время как бесстрашные европейские лидеры публично озвучивали свое несогласие с президентом США, Владимир Путин делал это в частных беседах. Утверждают, что Россия понравилась американцам в основном потому, что ее движение протеста только нарождается. И делаются очень сильные намеки на то, что, коль скоро г-н Буш-младший был вынужден в течение нескольких дней подряд ложиться спать позже его обычного времени, им владело чувство раздражения.
Здесь сыграли свою роль три других, более существенных фактора. Первое, Россия после периода значительной внутренней боли пришла к пониманию, что означает для этого континента конец "холодной войны". Второе, это то, что россияне именно в силу собственного опыта более остро, чем большинство европейцев, воспринимают значение событий 11 сентября для американцев. Наконец, опять-таки, возможно, в силу недавнего прошлого г-н Путин имеет возможность оценить масштабы перемен, происходящих в американской внешней политике.
Европейцы имеют тенденцию воспринимать словосочетание "американская внешняя политика" как оксюморон (сочетание противоположных по значению слов - прим. пер.). Они отвергают его как несообразное и обвиняют в этом три элемента. Это неопытность большинства приходящих американских президентов в заокеанских делах (как будто бы Тони Блэр (Tony Blair), премьер-министр Великобритании, Герхард Шредер (Gerhard Schroeder), канцлер Германии, и Жан-Пьер Рафаррэн (Jean-Pierre Rafarrin), новый французский премьер-министр, перед своим приходом во власть все были профессорами по международным отношениям); межведомственные битвы между государственным департаментом США (который хорошо понимает европейские дела), Пентагоном (министерство обороны США - прим. пер.) (плохо их понимает) и Белым домом (резиденция президента США в Вашингтоне - прим. пер.) (путается в них); и, наконец, вредное воздействие конгресса, переполненного необщительными провинциалами (американцами ирландского, еврейского, польского происхождения), которые объединяются в группы лоббистов, имеющих тенденцию искажать итоги политики.
Действительность более сложна. Расхождения с Вашингтоном отражают дилемму балансирования национальных интересов с национальными ценностями и тенденциями к отстранению от остальных, которые проистекают из статуса сверхдержавы. Концепция "национального интереса" для большинства европейских стран проста. Она в подавляющем большинстве определяется логикой географии. Для Америки это не так. Ее расположение и иммунитет от вторжения обычных вооруженных сил обусловливают одну из двух естественных концепций национального интереса. Первая - это строго ограниченные связи с внешним миром. Вторая концепция является высоко экспансивной и рассматривает Западную Европу, Восточную Азию и Латинскую Америку как фактические границы. Когда, исходя из такой основы, Соединенные Штаты придают наибольшее значение Европе, их внешняя политика здесь описывается как "интернационалистская". Если упор делается на Восточную Азию или Латинскую Америку, европейцы называют это "изоляционизмом". Представление, что Соединенные Штаты являлись изоляционистами до 1917 года, удивило бы исследователей Китая или Японии, Мексики или Южной Америки.
Понятие "национальные ценности" в американской внешней политике высмеивается в Европе. Когда американцы говорят об этом, европейцы обыкновенно поминают Киссинджера (Kissinger), Камбоджу и Чили. Однако же невозможно понять Америку без них. Ричард Хофстадтер (Richard Hofstadter), язвительный американский историк, доказывал, что история предначертала для его страны судьбу "не иметь идеологии, но быть единой". И опять-таки, это такая сила, которая может иметь двойственный эффект. Не следует забывать, что аморальный и нетипичный подход, связываемый с Киссинджером, Камбоджей и Чили, способствовал избранию под лозунгом морального восстановления внешней политики Джимми Картера (Jimmy Carter), губернатора штаба Джорджия, пробывшего на этом посту один срок. Трудно себе представить, что такое возможно в любой европейской стране.
Положение сверхдержавы усложняет проблемы Америки. Эта страна является мегагосударством с беспрецедентным господством в экономике, политике, военном деле, культуре и технологиях. Это лишь обострило споры периода после "холодной войны" относительно того, какой из аспектов американского могущества следует использовать для достижения той или другой цели. Администрация Клинтона (Clinton) выбрала "мягкую силу", сфокусировавшись на политических и культурных аспектах. Белый дом при президенте Буше-младшем еще до событий 11 сентября отдал предпочтение "жесткой силе", использующей для достижения американских целей экономическую мощь и военные мускулы.
Дебаты вокруг "мягкой силы" и "жесткой силы" кончились в тот момент, когда захваченные угонщиками самолеты врезались в башни-близнецы Нью-Йорка. Формулировать американскую внешнюю политику становится значительно проще, как только появляется очевидный противник, который враждебен любому представлению об американских национальных интересах, презирает американские национальные ценности и который хочет лишить Америку ее статуса сверхдержавы. Средством этого является дерзкий терроризм, стремящийся к обладанию оружием массового поражения (ОМП), его поборниками является разношерстная коалиция организаций-изгоев и государств, а театром действий является "Дикий Восток", который простирается через подбрюшье России и Китая, от Израиля до Индонезии. Это останется в фокусе американской внешней политики не просто при нынешнем президенте, но на целое поколение. Изменить это не в силах никакие молитвы или протесты в Берлине или Париже. Высший парадокс в том, что единственный из европейских лидеров, кто это понимает, это г-н Путин.
