На развалинах столицы население живет в ритме «зачисток», операций по прочесыванию местности, которые проводят специальные российские подразделения. Зачистки начинаются поздно ночью, военные оставляют за своей спиной дымящиеся руины, ужас и трупы.
Столица воюющей Чечни, Грозный - запретная зона. Иностранцы - журналисты, работники гуманитарных организаций, не говоря уже о представителях международных правозащитных организаций, - изгнаны из Чечни. Московская пресса с огромным трудом получает информацию о том, что происходит в республике. Что до чеченцев, то и одно сказанное слово может стоить им жизни. Поэтому имена и личности свидетелей изменены
Это был серый, грязный, тусклый денек. Еще один день в столице кошмара. Еще один день бегства. Еще один день, такой же, как и все. Это был день в Грозном, увиденный через грязное оконное стекло.
Она сказала: «К счастью, у меня нет крыс!» У нее - две маленькие комнатки, отклеившиеся обои и изъеденный линолеум, заставленный десятком тазов с водой. Она повторила: «здесь нет крыс!». За ее спиной у полуразвалившегося пластикового буфета, показалась крыса.
Она ничего не видела, и продолжила свою речь: «Я не хочу говорить здесь!». На мгновение она прервала монолог, чтобы указать в окно: «Вон в том джипе», - бросила она, приподняв занавеску. «Они приходили дважды. Что им было нужно!». Она отворачивается от окна, задумавшись: «Ну, как тебе Грозный?». Молчание. Она настаивает. Смотрит прямо в глаза. Вдалеке раздается сухой разрыв, затем еще один. «Ну?
- Это┘ Это похоже на пещеру.
- Пещера! Грозный - пещера? (она думает). Да, почему бы и нет┘.
Немногим ранее, в другом месте, где нищета сочится из щелей, отец, склонившись над своими пожитками, рассказал мне о том, что три его сына «исчезли», подобно многим другим. Потом некоторых «пропавших» находили обезглавленными на кучах мусора, а расчлененные тела других людей лежали в земле. О третьих, в том числе о его сыновьях, можно «забыть навсегда»: существовали ли они когда-либо?┘ «Это раньше мы жили нигде, - говорит отец, - теперь нашим жилищем стал страх».
Незадолго до этого другой человек, старый и умудренный, сказал мне: «Мы сидим в мешке и нас бьют. А те, кто в мешке - не знают, кто бьет и за что. Я предпочел бы, чтобы меня убили, но только чтобы сказали, почему».
Еще раньше, в такой же серый денек, женщина сказала мне: «Русские приходят и убивают, и мне некого спросить, не к кому обратиться». Другая, тридцатилетняя женщина, крестьянка из маленькой деревушки, бежавшая в Грозный, говорит: «Ты должен знать, мы не преувеличиваем. Правда куда хуже наших слов. Вы не спрашиваете, как мое имя, но я содрогаюсь при мысли о том, что мне придется рассказать об этом».
Она еще не рассказала об этом, она расскажет об этом после, но женщину буквально трясет. Она покачивает головой как во сне, на ней платок, туфли в стиле «Покемон», завязанные на дрожащих щиколотках, сцепленные пальцы рук, натруженных земельными работами: страх пожирает ее. Страх гложет весь город. Или - все, что от него осталось.
Грозный - это пещера из грязи и пепла, пещера, над которой повис чад. Никто не должен ничего видеть. Даже крысы. А тем более - иностранцы. Таков принцип любой «грязной войны». Мы - в России, бывшей родине «светлого будущего». Мы в Чечне, где армия теней воюет с призраком армии. На этой «земле Немо», которую чеченцы привыкли называть «полигоном», теорию воплощают в жизнь без колебаний: «В большинстве случаев, пленник уничтожается после допроса» (Подготовка разведчика (система спецназа ГРУ). Тарас, Заруцкий, изд. Харвест, 1998).
Это больше не война, это вечная война. На верхних этажах зданий, уцелевших, но изрешеченных пулями, элитные российские части живут как на лафете. Их снайперские винтовки наведены на анфилады проломленных проспектов с «обезглавленными» фонарями, по которым, треща и раскачиваясь из стороны в сторону, снуют машины, редкие прохожие, тени.
На всех главных перекрестках установлены заставы, которые, в случае тревоги, могут мгновенно перекрыть движение в городе. Укрепленные казармы находятся во всех стратегических пунктах.
И солдаты, специальные подразделения и милиция уже не знают, что делать: бригады по борьбе с организованной преступностью (РУБОП), части МВД (ОМОН), элитные подразделения, стянутые отовсюду (Спецназ), части военной разведки (ГРУ), передовые подразделения ФСБ (бывшего КГБ), чеченская милиция, которая комплектуется на месте┘ Официально, 100 000 человек в униформе размещены в Чечне, территория которой - размером с небольшой французский департамент. В прошлом, в республике проживало около миллиона человек, сегодня их осталось несколько сот тысяч.
Это война: Москва не допускает сюда журналистов без военного сопровождения. Это и не война: Москва объявила о начале восстановления. Москва видит только черное и белое, хочет хлеба и масла одновременно. Москва лжет: в Грозном, как и по всей Чечне, можно найти только серое, мрачное серое, серое до черноты.
Женщина перестала дрожать. Туфли-«покемоны» замерли. «Знай, мы не преувеличиваем. Правда - еще хуже», - говорит она. Сейчас она немного успокоилась. Готова начать свою «исповедь». Глотая воздух, как утопающая, поправив платок, она начинает перебирать четки ужасов, выпавших на ее долю: «Русские убили моего дядю и моего отца во дворе нашей фермы. Потом они их сожгли. Это было в январе 2000 года. Моя мать умерла через девять месяцев от сердечного приступа. 23 ноября 2000 года один из моих братьев был схвачен русскими, когда он закрывал дверь нашего дома. Два дня спустя я нашла его в канализации. В его спине было 11 пуль, с него сняли ботинки и куртку. Я из деревни Мескер-Юрт. Сегодня у меня остается только один брат». Она все рассказала разом, словно выдохнула. Она сидит неподвижно. Братьев было не два, а шесть. Была целая жизнь┘
Мескер-Юрт - захолустная деревенька, в 30 километрах от Грозного. Там проживало от 3 до5 тысяч жителей. Десять дней назад там началась «зачистка». Чеченцы сегодня не могут обойтись без двух слов: «стукач» и «зачистка». «Зачистка» - это прочесывание территории. Обычно она начинается глубокой ночью, между собакой и волком. Колонны солдат окружают квартал или деревню. Затем специальные группы приступают к поиску схронов оружия или «террористов». Так по официальной версии. На практике, «зачистка» напоминает казачий рейд: люди в масках и униформе врываются в каждый дом, бьют, крадут, ловят «молодых» - будущих «пропавших без вести» - разрушают многие дома и уходят, оставляя за собой слезы, ужас, дымные развалины и трупы.
«Стукачи» - второй столп чеченской кампании - это «информаторы». Они вездесущи: их никогда не видишь, но встречаешь везде. Они работают на русских, на сопротивление, на похитителей, на ваххабитов, чтобы спасти своих близких, взятых в заложники теми или другими, чтобы прокормить семью, чтобы выкупить тело брата, чтобы спасти свою шкуру┘ Некоторые не испытывают никаких угрызений, другие - раздавлены, надломлены. Они также - в сердце «грязной войны».
Итак, в Мескер-Юрте десять дней назад началась «зачистка». Крестьянки в туфлях - «покемонах» не было на месте: «Я поехала на рынок в Грозный», - объясняет она. В самом деле, она приехала на рынок. С двумя новостями: «Людям в Мескер-Юрте больше нечего есть, поэтому русские разрешили нам выехать на трех грузовиках из деревни, чтобы прикупить товару. Солдаты также торгуют: они продают трупы по 500 долларов за штуку».
Можно ли встретиться с людьми из Мескер-Юрта? «Нет. Женщины пребывают в страхе, они говорят, что у них еще есть дети. И потом, им слишком тяжело говорить об этом. Жители деревни отказываются подписать бумагу, подтверждающую, что солдаты не сделали ничего противозаконного. И они говорят, что пока бумага не будет подписана, деревня останется закрытой. Ты знаешь, нормальному человеку не выжить здесь, в этом аду┘».
Несколькими днями позже, командующий объединенной группировкой федеральных сил на Северном Кавказе, генерал-полковник Владимир Молтенской выступил по поводу этой операции на страницах газеты «Красная звезда». В ответ на просьбу журналиста «прокомментировать» «негативную реакцию» на «зачистку, проведенную по произволу», генерал с места в карьер заявил: «Мескер-Юрт - пробандитская деревня». Он заключил: «Успех операции в Мескрер-Юрте был достигнут благодаря помощи местного населения». Вот и понимай┘
Помимо грабежей и небывалого, разнузданного насилия, «грязная война» - это также война словаря, слов, клеветы, пропаганды, манипуляций┘ Противник находится нигде, и, следовательно, везде; для начала нужно преувеличить его возможности, его силы, нужно сказать о его всеприсутствии, чтобы затем уничтожить его старыми «саперными» методами: инфильтрацией, подземными ходами, всевозможными уловками┘ «Наиболее интересными, - объясняет генерал Молтенской, - были данные, полученные от 40 местных жителей, которым грозила смерть за сотрудничество с нами. Разумеется, получить эту информацию было бы невозможно без молчаливого согласия всего населения Мескер-Юрта». «Разумеется», говорит он, хотя не приводит ни одного свидетельства в поддержку своих слов. В военное время есть такая очевидность, она равносильна пуле в спину.
В гостиной этого дома в Грозном стоит продавленный диван, два стула и гудящий телевизор. Свет дали, и Осман может на час отдаться своей страсти: он смотрит футбольный матч. По-правде говоря, Осман был немного рассеян. Он уткнулся в экран, но в полуха слушает свидетельства пришедших людей.
Осман - странный человек. Ему около 40 лет. Этот чеченец из пророссийской администрации две недели живет в Грозном, затем два месяца - в России, потом опять две недели в Грозном┘ Он прошел через войну, не зная подводных камней, но, не колеблясь, принял иностранного журналиста, проникшего на территорию республики тайно. Свидетельства, которые он слушал практически против своей воли, тронули его, и он несколько раз резко поворачивался на своем табурете: «Русские солдаты - дикие звери, свиньи». Потом: «Ты знаешь, я никогда не верил в независимость». Потом: «Есть много честных людей, таких как я. Много. Но сколько сволочи! Однажды, на собрании одного комитета в России, я объяснил, что 89 регионов, входящих в состав Российской федерации, совершили агрессию против Чечни. Меня спросили, почему я говорю о 89 регионах. Я ответил, что 89-й регион - это сама Чечня!».
По телевизору начинаются новости. Это московский канал. Осман вскакивает: «Ты слышишь это, что они говорят! Они говорят об антисемитском теракте недалеко от Москвы, и утверждают, что мина была чеченской. Что такое чеченская мина? По каким признакам это можно определить?! Это - настоящая блевотина».
Осман переключает канал, включает другой, тоже московский, и вновь вздрагивает: «Нет! Хватит! Теперь в провинции взорвался «чеченский» мобильный телефон!».
Осман включает местный канал. Натыкается на репортаж. На экране глава пророссийской администрации хвалит боевиков, которые решили сдаться: Республика, - говорит сановник, - это способ защиты тех людей, кто сдает оружие».
Осман от отвращения больше ничего не может сказать. Он выключает телевизор. Потом, говорит, словно испустив дух: «А у других, у гражданских лиц - нет права на защиту┘!». Он принимает это глубоко к сердцу. И уходит.
Ясная ночь. Газовая лампочка горит у входа, бросая призрачные, фантастические тени на окрестности, такие же, как в книге Апокалипсиса. В нескольких метрах стоит разрушенный контейнер. «Это был бар. Русские его взорвали. Хозяин не хотел им служить». Обгорелые дома: «При Дудаеве (президент «независимой Чечни», погиб в 1996 году) я насчитал 75 преступлений в квартале. Преступлений, обычных преступлений. Я говорю тебе не о «пропавших», не о репрессиях. Я не хочу┘».
Молчи, молчи же, Осман! Храни при себе свои тайны, ты имеешь на это право: во времена «грязной войны» - говорить слишком много - значит обречь себя на смерть! Ты знаешь об этом, ты - «могила», ты хочешь жить. И потом, другие, живые - они уже мертвы, они изъедены изнутри, они похожи на выходцев с того света, их взгляд блуждает. Они уже мертвы, эти беглецы, призраки «зачистки», порождение «стукачей».
«Вы ничего не знаете. Вы ничего не знаете о них!», - с места бросается в атаку Хусейн - коренастый мужчина, ему за пятьдесят, белая борода, глубоко посаженные глаза. На нем - ветхая куртка из хлопка. «Завтра будет год и восемь месяцев» с тех пор, как «трое его сыновей исчезли».
До сентября 2000 года, Хусейн жил в Цатан-Юрте (Tsatan-Yourt), небольшой деревне (10 000 жителей), затерянной в горах. С тех пор он стал одной из «теней» Грозного: «Я ничего не делаю, я провожу свои дни в поисках своих детей». В ночь на 4 сентября трое его сыновей, 1974, 1977 и 1978 годов рождения соответственно были захвачены во время «зачистки». «За 7 лет я пережил 37 зачисток. Да, - 37. И каждый раз одно и то же. Когда ночью никого не убили, ты - счастлив. В моей деревне, с начала войны, мы потеряли 90 мальчиков и 50 «пропали без вести». Нет, 60! За последние три месяца исчезли еще 12»┘
4 сентября, ранним утром, жители деревни насчитали 13 трупов. «Во время зачисток, - рассказывает коротышка - Хусейн, - они забирают мальчиков, взрывают их и потом псы пожирают их мясо». В ту ночь пятеро исчезли: трое его сыновей и еще два юноши.
Последних вскоре освободили. От них Хусейн узнал, что его «мальчики» находятся в заключении в Ханкале, где находится штаб федеральных сил. Он отправился туда. Нашел одного посредника. Вел переговоры об их выкупе за 5000 долларов за каждого. Это не помогло. Встречался с представителем президента России на Кавказе, тот сказал, что ничем не может помочь. Стучался во все двери, во все «структуры». Понял, что «никто не может помочь, никто ничего не знает». Он констатирует: «здесь с нами обращаются как с животными». Он бродит по канавам, по рвам и по мусорным кучам: «Может быть, когда-нибудь я найду клочок одежды, туфлю, хоть что-нибудь┘». Бродяга прячет свое отчаяние: «После трехмесячного пребывания в Чечне российских солдат отправляют в психушку. Мы здесь находимся уже семь лет, у нас нет больниц». Наконец, он выходит из себя: «В российской армии - одни ненормальные. Они как свиньи, что идут валяться в грязи. Россия всегда была опасной для своих соседей, но Россия не нуждается во врагах, она убивает себя сама: для них жизнь ничего не стоит». Потом он замолкает, замыкается в себе, как будто охваченный приступом кататонии.
8 часов утра. Невдалеке раздался взрыв. Теракт. Такое случается раз в два дня: «Не один, так другой», - говорит женщина. Поскольку каждое утро колонна солдат проходит по большим улицам города. Это саперы идут на разминирование. По сторонам, слева, справа, сзади - «Спецназ» охраняет тылы. С крыш домов другие элитные части прикрывают колонны, что маршируют внизу. В воздухе повисли боевые вертолеты, которые защищают тех, кто прикрывает саперов. «Грязная война», как говорится. Колесо террора, которое неизбежно бьет всех и каждого.
«Мы ничего не можем сделать для людей», - говорит девушка, врач-психиатр. Она пробирается сквозь туман на машине. Разговор происходит под наблюдением двух обрюзгших милиционеров, от которых разит пивом. Девушка по-прежнему носит белый халат. « Я слушаю людей, моя работа в том, чтобы помочь им выговориться, заплакать. Я объясняю им, что они не больны, что ошибаются, если верят в это. Но иногда я ничего не могу сказать, я теряю себя┘», - говорит она.
Несколько дней назад она приняла в своем доме без окон, без дверей, без воды и электричества одну женщину с девятилетней племянницей: « На глазах у девочки убили ее отца. Мать была ранена. Эта девочка, светловолосая, очень красивая, провела ночь в луже крови, рыдая и крича. Наутро пришли соседи, чтобы похоронить ее отца. Ее тетка отвела девочку ко мне. Она была почти парализована. Она только с ужасом шептала: «они вернутся?». Я не нашлась, что ответить. Я даже не знаю, о ком она говорила┘».
Для психиатра, каждый следующий день - хуже предыдущего: «Этому не видно конца, нет никакой надежды. Нервы вымотаны, они словно сморщились, больше никто ни во что не верит».
Грозный - это пещера, в одном из ее мрачных углублений живет баба Лиза. Она русская, ей 77 лет, здесь она с 1963 года. Баба Лиза так же больна, как и все: «Я боюсь моей соседки. Она русская, но я подозреваю, что она хочет меня отравить. Однажды она дала мне молока, и у меня были боли в животе». У бабы Лизы свои страхи: «Однажды меня хотели задушить. Это был чеченец-наркоман, но мои соседи-чеченцы спасли меня». Она уверена: «Россия никогда не допустит независимости». Больше всего она боится одного: «Я не знаю, сколько Бог отмерил мне, но я боюсь одного: умереть здесь и сгнить, незаметно для всех».
Решительно, это была серая, тусклая, грязная неделя. Неделя бегства. Неделя, такая же, как все. Для Грозного, это была обычная неделя.
