Тегеран, 19 июня 2002 года. Что если бы у теократии и демократии родился ребенок? Как бы он выглядел? Он был бы похож на Иран. Что делает Иран таким интересным, так это, что он не является настоящей демократической страной, но это также и не настоящая исламская теократическая страна. В нем достаточно демократии для того, чтобы многие иранцы поняли, что им ее нужно больше, и достаточно исламской теократии, чтобы многие иранцы поняли, что им ее нужно меньше. И, если прислушаться к тому, что происходит в этой стране под прикрытием всего этого шума, то обнаружишь множество мыслителей, как демократов, так и религиозных консерваторов, которые пытаются придумать способ синтеза этих двух сильных желаний.
Вы найдете там демократических реформаторов, которые извлекли уроки из неудачной попытки шаха навязать стране атеизм и из прошедших 23 лет исламского правления, что никакая демократия не приживется в Иране, в котором не будет уважаемого места для ислама. И вы найдете религиозных мыслителей, которые тоже извлекли уроки из тех 23 лет, в течение которых иранцы жили под властью некомпетентного духовенства, пытавшегося управлять страной - и пытавшегося учить людей, что им следует надевать, как думать и говорить - что ислам не способен регулировать все аспекты жизни нации в современный век без того, чтобы не вызывать отрицательной реакции. Многие молодые иранцы в настоящее время избегают мечетей и настолько неприязненно относятся к духовенству, что некоторые муллы снимают свои тюрбаны и одежды, когда проходят по определенным кварталам, чтобы избежать оскорблений и приставаний.
Но именно в силу того, что Иран является вот такой сумасшедшей полудемократией (в отличие от Ирака или Саудовской Аравии) - именно потому, что здешние люди каждый день попадают под арест за оппозиционные высказывания, затем садятся в тюрьму и там пишут книги, затем выходят на свободу, затем баллотируются в парламент, затем выступают с обличениями, организуют реформистскую газету и снова попадают под арест - в стране идут оживленные дебаты относительно того, как лучше сбалансировать государство и религию.
Однажды я посетил политического редактора религиозной консервативной газеты "Ressalat" Амира Мохебьяна (Amir Mohebian), который мне сказал следующее: "Во время революции мы предложили обществу определенные (религиозные) ценности в максималистской форме┘ А теперь мы являемся свидетелями негативной реакции. И потому я предлагаю новое определение для исламского общества. В этом определении мы не станем пытаться переделывать людей в верующих. Мы просто не хотим иметь общество с отклонениями от нормы. Если мы и дальше будем настаивать на максималистских религиозных ценностях, то лишь увеличим разрыв между поколениями. Если же мы выступим за минималистское определение, то у нас найдется много общего с новым поколением".
В тот же день я посетил Мохсена Сазгару (Mohsen Sazgara), бывшего помощника аятоллы Хомейни (Khomeini), а ныне реформатора, намеревающегося издавать новую газету для иранских студентов, в штате которой также будут работать студенты. Он мне сказал: "Мы считали, что сбросим шаха и создадим новое правительство, исламское правительство, которое покажет миру новый путь. Нам не удалось поженить демократию и ислам. Это привело к движению за реформы┘ Но это движение ничего не добилось, потому что у него не было конституционных полномочий. В Конституции Ирана прописано, что власть религии распространяется на все, и таким образом духовенство всегда имеет возможность блокировать перемены. А потому нам теперь нужно добиваться реальной конституционной демократии - не религиозной демократии, но реальной демократии, где было бы уважаемое место для религии. Здесь такой синтез потребует много времени.
Пока что исламский режим держится крепко благодаря нефтедолларам, которые способны купить Ирану друзей, и железному кулаку, который способен раздавить всех внутренних врагов. Твердолобое духовенство так просто не уступит, и оно не опасается нажить себе врагов заграницей, потому что напряженность помогает ему милитаризовать иранское общество и глушить критику. Но даже сторонники жесткой линии в рядах духовенства, кажется, понимают, что не могут бесконечно держаться на одном лишь принуждении, и именно поэтому они позволяют продолжаться дебатам.
Есть своя ирония в том, что борьба идей в арабско-мусульманском мире, на которую надеялся Запад после 11 сентября - война против исламского фашизма Усамы бен Ладена (Osama bin Laden), которую начнут сами арабы, предлагающие демократическую, исламскую, прогрессивную альтернативу - не началась, потому что в большинстве стран недостаточно демократии даже для того, чтобы такую борьбу начать. Однако в Иране такая борьба ведется - не в качестве реакции на события 11 сентября, но как следствие собственного печального опыта Ирана со светским деспотизмом и с религиозным деспотизмом. Пожелаем им успеха. Если иранские мыслители и политики когда-нибудь сумеют сочетать конституционную демократию с переопределенным исламом, который ограничится побуждением населения к определенным социальным нормам, но не станет управлять государством, то это может иметь положительное влияние на весь мусульманский мир, от Марокко до Индонезии, что исламской революции в Иране так никогда и не удалось.
