Автор является заместителем директора Института международных отношений в Париже
21 октября 2002 года. После нападений террористов на Америку 11 сентября 2001 года Россия явно сблизилась с Западом, но стала ли она сегодня ближе к Европе? Будет ли она когда-нибудь членом Европейского Союза (ЕС)?
Как член нового Совета России в объединенной Европе - инициатива, выдвинутая молодым, но приобретающим влияние политиком Владимиром Рычковым - я недавно провел два дня, обсуждая эти вопросы в старой советской правительственной гостинице, когда-то предназначавшейся для "номенклатуры".
Россияне недоумевают по поводу того направления, которым следует их страна при нынешнем правительстве. Они видят, что президент Владимир Путин заглядывается на Запад, когда речь идет о дипломатии, но смотрит на Восток в своей внутренней политике. Хотя г-н Путин безусловно популярен в стране, существует реальная озабоченность по поводу концентрации Кремлем власти в азиатском стиле.
Большинство россиян понимают, что у них нет иной альтернативы, кроме как объединяться с Западом. Они не видят большого выигрыша от особых отношений с Индией или с Китаем. Москва очень хочет подружиться с Соединенными Штатами, как это иллюстрирует ее дипломатический менуэт с Парижем в вопросе об Ираке. Россия согласна с Францией в том, что существует необходимость двухступенчатой резолюции Организации Объединенных Наций (ООН), но не хотела бы воспользоваться своим правом вето. Испытывая чувство разочарования и покорности, она в то же время не хочет становиться главным оппонентом американского унилитерализма (unilateralism - политика односторонних действий, англ.).
Те в Москве, кто мечтает о восстановлении России как великой державы, ожидают от Соединенных Штатов вдохновения. Россияне, быть может, завидуют европейцам и их качеству жизни, но они не питают уважения к единой Европе, которая, в их представлении, является слабой. Они, возможно, и являются противниками американского унилатерализма, но они восхищаются силой и решимостью Соединенных Штатов.
В конце концов, трудно в основном домодернистскому государству после 80 лет тоталитарного правления найти свое место в постмодернистской международной системе. Россияне испытывают огромный соблазн стремиться к жесткой, в отличие от мягкой, мощи. Военное и дипломатическое могущество, возможно, сделало бы более легким для правительства игнорирование внутренних слабостей, таких, как пугающее распространение ВИЧ-инфекции (ВИЧ - вирусный иммунодефицит человека - прим. пер.) и СПИД'а (СПИД - синдром приобретенного иммунодефицита - прим. пер.). Возможно, россияне и мечтают о Европе, но по вероятной продолжительности жизни они стоят ближе к Африке. Им следует гораздо больше, чем они это делают, сосредоточиться на своем гражданском обществе.
Глобальная нестабильность может лишь поощрять Москву к тому, чтобы стремиться иметь мощь в классическом понимании. Война с терроризмом позволяет Кремлю допускать, почти без всяких политических или моральных угрызений, эскалацию насилия в Чечне. Тем не менее, наиболее открытые члены российской элиты знают, что возврат к варварству подрывает имидж России заграницей и разрушает демократию в стране.
Некоторые россияне начинают говорить о смелом решении покойного французского президента Шарля де Голля (Charles de Gaulle) в 1962 году дать независимость Алжиру. Г-н де Голль, один из героев г-на Путина, понял, что Франция не может быть "нормальной" страной, как и мировой силой, пока продолжается война в Алжире. Г-н Путин пока что не собирается делать подобного радикального шага в отношении Чечни. Но эта опция сегодня является, по крайней мере, предметом осторожных дебатов.
Эти дебаты являются частью национальной переоценки места России в мире. Россияне осознают стратегическую дилемму, которая стоит перед ними. У них вскоре будет новая, более протяженная граница с ЕС, после того как эта организация расширится в результате вступления в нее прибалтийских республик. Если российское руководство хочет большего процветания для своего народа, оно должно развивать отношения с ЕС. А для этого потребуется укреплять главенство закона и гражданское общество, как это сделали страны Центральной и Восточной Европы.
Россияне начинают понимать, что объединение с Западом - это не только вопрос своего места в дипломатическом клубе; это также - или, по меньшей мере, так должно быть - и вопрос следования определенному набору моральных ценностей. Эта страна начинает желать стать частью Европы, ей нравится ее имидж современности, ее приверженность демократии и главенство закона. Европа не только потихоньку приближается к России, она также становится более привлекательной для нее: английские взгляды на будущее ЕС, где власть постепенно будет переходить от супранациональной Европейской комиссии к межправительственному Совету Министров - понемногу начинают утверждаться.
Москва достаточно реалистична, чтобы не стремиться к членству в ЕС, по крайней мере, в ближайшем будущем. Но она хочет договора об ассоциации. Россиян унижают требования ЕС о необходимости виз для поездок в Калининград, этот российский эксклав, который вскоре будет окружен расширившимся ЕС. Россияне хотят, чтобы с ними обращались как с нормальными людьми. В их понимании это означает, что они должны стать европейцами. Европе следует отреагировать великодушно, а не цинично. Россия в ближайшем будущем не станет демократией в западном стиле. Но это также и не страна, которая, как полагают некоторые, самой историей и культурой обречена на деспотизм. Если европейские устремления России сумеют помочь в укреплении главенства закона, это будет к взаимной выгоде как россиян, так и граждан ЕС. Поскольку нам уже не приходится больше сдерживать Россию путем устрашения, мы должны относиться к ней с большей открытостью, но также и с большим уважением к нашим собственным моральным ценностям.
