В рассказе Чехова «Степь» один из путешествующих в одном месте коротко говорит: «А переночевать мы можем у молокан». Чехову не нужно было объяснять, кто это такие: каждый читатель тогда знал, что молокане - это члены религиозной христианской секты, которые, как и многие преследовавшиеся религиозные общины, жили на окраинах гигантской империи, откуда до солнца высоко, а до Москвы далеко. Ее члены отвергали крещение и священников, отказывались от церкви, их богослужения представляли собой простые собрания. Во время поста они вопреки православным правилам пили молоко, от чего и получили свое название. В 1929 году под давлением сталинизма община молокан распустились, с 1990 года их община снова существует официально в Москве.
Как и молоканам, юг России не одно столетие предоставлял убежище и новую родину сосланным политическим инакомыслящим. Наверняка это было причиной, почему регион плодородных степей, простиравшихся от Дона и Кубани до долин Кавказа с его воинственными народами, был всегда для русской литературы символом свободы, красоты и силы сопротивления. Перед волшебством российского юга и его жителей не смог устоять ни один писатель девятнадцатого столетия, начиная от Пушкина и кончая Толстым.
То же самое произошло и с британским журналистом и этнологом Филиппом Марсденом (Philipp Marsden). Он (только что вышла его книга, посвященная этому региону. - Примю пер.) считает, что в стране между Каспийским и Черным морями «вечное стремление к единообразию кажется выраженным меньше всего» и отправляется на поиски небольших религиозных общин, которые пережили в этом пограничной европейском регионе царистский, коммунистический и нынешний псевдодемократический произвол. Староверы, духоборцы, молокане и армянские есиды, религиозное меньшинство среди курдов. Рядом народы Кавказа: осетины, грузины, армяне, черкесы, ассирийцы, аланы. Нигде в мире, говорят лингвисты и этнологи, нет такого средоточия этносов, культур и языков, как в этом регионе, где друг с другом сталкиваются Европа, Азия и Восток. Путь дорогами приключений ведет от Ростова-на-Дону по стране легендарных скифов, через Краснодар и Майкоп на Кавказе, через небольшие республики черкесов и осетин в Закавказье, в грузинский Тбилиси и в Армению у подножья Арарата.
Читатель при этом чувствует себя гостем, приглашенным за праздничное застолье и получающим потом аппетитные куски. Марсден следует совершенно романтической цели своего путешествия: он пытается обнаружить уцелевшие крохотные остатки религиозного сопротивления, которые были разметены штормовыми ветрами истории. При этом Марсден старается обойти многое из ужасов нынешнего времени, оставаясь верным исторической задаче.
Больших движений реформаторского характера в русской церкви не было, но на протяжении столетий постоянно появлялись общины религиозных ревнителей, хотевших убрать все препятствия между ними и богом. Духоборцы, например, отвергают культ и догмы, не признают Библию и не имеют священников. Из-за своего крайнего пацифизма они подвергались преследованиям со стороны царя и коммунистов. В 1898 году Толстой, симпатизировавший им, его они почитали как святого, выхлопотал, чтобы семь тысяч человек из них смогли выехать в Канаду, где сегодня они образуют общину "Union of Spiritual Communites of Christ" , насчитывающую двадцать тысяч верующих. Открытым остается вопрос, получали ли духоборцы, которые в начале девяностых годов смогли даже вновь провести свой собор в Зелине под Ростовом-на Дону, помощь от своих более богатых общин на Западе и вообще поддерживают ли связи с диаспорой.
Казаки, потомки бежавших и освободившихся крепостных, смешавшиеся с народами юга и оплачивавшие свою свободу службой в качестве наемников, постоянно использовались в качестве целительного бальзама, когда пораженными оказывались российские национальные чувства. Знакомые, вписывающиеся в клише Марсденса, - это мужчины с усами и загорелыми лицами, сидящие в палисадниках и за столами, рассказывающие о принудительной коллективизации и голоде, а потом, будто в доказательство, достающие из старых шкафов свою форму. «Сегодня, - пишет Марсден, - никто не носит с такой гордостью вновь увидевшие свет эмблемы русофильства, как казаки». Читатель лишь смутно может представить себе, что это русофильство превратилось в опасный резервуар, где скапливаются националистические происки, антисемитизм и своеобразный монархизм. То, что в несчастьях России якобы виноваты евреи, в распавшейся советской империи верят, к сожалению, не только казаки. Вечно вчерашние окрестили Горбачева, который, между прочим, родом с юга, «американским шпионом». Люди, наверное, никогда не прощали реформатору, что его антиалкогольная кампания не пощадила даже старые виноградники Грузии. В то же время Сталин, не щадивший во время чисток и своих собственных земляков, уже давно снова почитается у себя на грузинской родине как герой, и кажется, что все находятся там с ним в родственной связи. Где прежде сходились вера и антикоммунизм, сегодня, такой вывод делает Марсден, проходит разделительная линия из крови этносов и кланов.
Когда автор отправляется в долину Арарата к армянским есидам, преодолевая вершины Кавказа, и оказывается у цели своей одиссеи, обнаруживая, наконец, на армяно-грузинской границе, «на краю мира», забытую общину духоборцев, то у него, несмотря на все свидетельства того, что духовные воины выстояли, пройдя сквозь годы, проскальзывает печальное чувство окончательного распада. Горькая ирония истории заключается в том, что коммунизм, десятилетиями третировавший религии, одновременно вызывал упрямую волю к выживанию, которая теперь лишена питательной почвы. В конце романтического путешествия предстает меланхолическая картина: часовые рубят на дрова последние березы, бывшие раньше целой рощей, посаженной тосковавшими по родине духоборцами на армяно-грузинской границе. Что останется, так это холм и русский тополь под солнечным светом на пожелтевшей фотографии - могила Толстого.
