Мы видим то, что должны увидеть. Война представляет собой чрезвычайную ситуацию также по той причине, что она - это время управляемой, дозированной информации и почти всегда также - обмана. Принято не доверять кадрам, которые показывают. Выставленные напоказ успехи не могут быть успехами реальными.
Президент Буш (Bush) уже в своей речи, в которой он объявил о начале войны, умерил надежды на то, будто она будет совсем короткой и закончится, не успев начаться, и что она своей стремительностью приведет к падению прогнившего режима. И все же американская администрация, полная гордости за свой «демократический империализм», создает целенаправленно впечатление, будто она верит в скорый успех и в войну, в которой дело совсем не дойдет до того, как это было в прежних войнах, когда на экранах демонстрировали кадры ужасов и беды. В версии о ведущейся «хирургическими» методами войне кроется миссионерский оптимизм в будущее и в его реализуемость: в войну, которая в известной мере, лишь удаляет раковую опухоль, а население страны, на которую совершается нападение, будто практически не затрагивает.
Быстрое завершение военных действий, сопровождаемое настроениями сильного упадка в Ираке, уготовило бы этой версии настоящий триумф. Удалось бы поколебать многие предубеждения, представлять впредь Соединенные Штаты в качестве жестокой страны, несущей в своем самоутверждении человечеству только несчастья, стало бы больше не так-то легко. Они бы смогли начать представлять себя авангардом Запада, говорить, что экспорт правового государства возможен также в арабские страны. Что они уготовили государствам, склонным быть изгоями, поражение и с такой виртуозностью способны использовать многосторонние, нацеленные на сдерживание структуры Организации Объединенных наций и ее пафос, касающийся защиты прав человека, в целях недопущения свобод. Европа не пошло бы на пользу, если бы она, обученная искусству несговорчивости с моральной подкладкой, сделала бы ставку на неуспех американской и британской военной операции и взяла бы еще большую политическую дистанцию по отношению к Америке.
То, что Франция и Германия возглавляют лагерь противников войны, возможно, мало имеет, что общего с миролюбием и верой в мультилатерализм. Первоначально альянс из консерваторов и социал-демократов был делом случая, потом актеры, видимо, увидели, что открылся исторический шанс "window of opportunity". Наконец, тут появился повод, чтобы в неприятии Соединенных Штатов, которые в принципе всегда воспринимались как чужаки, создать условия для самоидентификации Европы. При наличии разных мотивов, единым фронтом выступают в достижении своей цели, выйти, наконец, из тени Соединенных Штатов, Ширак (Chirac), который взял на себя роль князя мира, и Шредер (Schroeder) - немецкий националист.
Европа, дистанцируясь от мнимой аморальности американцев, должна получить для своего становления видимость подчеркнутого морального превосходства. Сообразно этому, окончание времени зависимости из благодарности не за горами. Европа в процессе становления власти только теперь могла бы положить и в ментальном плане конец «холодной войне».
Разумно ли это? Есть ли в этом перспектива? В первых проявившихся чертах континентального, западноевропейского силового хозяйства есть что-то незрелое. Они характеризуют не с лучшей стороны Европу, которая - полтора года спустя после событий 11-го сентября - больше не желает разговаривать, если Соединенные Штаты чувствуют для себя угрозу и из-за этого прибегают к военным средствам. Убеждение, будто Америка и Европа - обе одного духовного происхождения - обязаны придерживаться одних и тех же универсальных ценностей в различном проявлении, общим европейским достоянием не является, и никогда им не являлось. Поэтому Европа даже в образе Ширака уязвима для того враждебного в плане цивилизации отрицания Америки, которая по ту сторону первого и второго миров драпируется в антиколониальные одежды и представляет себя как условие национального освобождения.
Сильная Европа, каковой, впрочем, хочет ее видеть и Блэр (Blair), могла бы повлиять на предысторию иракского конфликта и на характер интервенции. Европа не продвинется вперед, если решит стать соперником Америки. С военно-политической точки зрения Европа и без того вынуждена быть для сверхдержавы партнером. Соперничество было бы детским, нереальным дерзким предприятием. Но есть причины, которые говорят в пользу Европы, стоящий на стороне Америки, и, не затрагивая военно-политическую сторону дела: Европа, которая в духовном, культурном и политическом аспектах не считает себя членом большой американской семьи, отказывается от своих собственных корней, которые являются производными от Америки и ее мечты.
