Если бы мы были Европой, о которой мечтают Хабермас (Habermas), Рорти (Rorty) и другие, то у нас был бы первый кандидат на исключение: Италия. Положение вещей таково, что Берлускони (Berluskoni) является всего лишь глубоко одаренным представителем реально существующего сообщества западных ценностей. Хорош был в деле теснейшего переплетения средств массовой информации и политики также и Коль (Kohl). В плане насильственного приобщения к господствующей идеологии впереди - Америка. Компания "Elf" - не первый скандал государственно-монополистического плана в Париже, а предложение Блэра (Blair) о содержании в клетках мигрантов - не лучший вариант популизма а-ля Босси (Bossi). Газетные волнения по поводу «христианского воспитания» через пару недель улягутся, так как Берлускони верен основному глобальному закону: консенсусу с Вашингтоном. До той поры, пока он действует со своими статьями об ухудшении социального положения, кастрации государства, о разбойничьих приватизационных набегах, о всемирной армии безработных, до тех пор беспредметны всякие разговоры о Европе и империи, которые блуждают, как призраки, по газетным статьям.
Нет, мы не против инициативы интеллектуалов признать, что ценности «старой Европы» подходят для всего мира: универсализм ли это или международное право, социальное государство или, в конце концов, государственность вообще. Только инициатива эта появилась слишком поздно. Опоздала на одно поколение, так как намеченное направление развития в сторону «империи» (свободные действия транснациональных корпораций по всему миру, рынки капитала, монополизированные средства массовой информации) было подготовлено в условиях деятельной терпимости международной социал-демократии. Она опоздала также на десять лет, поскольку годы, прошедшие после падения стены, не были использованы для пропаганды образа демократической и социальной Европы, для того, чтобы потребовать от западноевропейских обществ соответствующих жертв. «Таким образом, мы вернулись в Европу, - говорит один бывший румынский реформатор, - но этой Европы уже больше нет».
В то время Жак Делор (Jacques Delors) увидел шансы и цену расширения на восток и предложил способствовать этому, проводя общую индустриальную политику: строя дороги, которые бы соединили Хельсинки, Белград и Афины, Лиссабон с Парижем, Варшаву с Москвой. Делор предчувствовал, что бремя, возлагающееся на Европу, желающую сохранить свою цивилизацию, потребует от масс потребителей большей готовности идти на жертвы. Он тогда держал в мыслях создание общеевропейской службы для молодых людей. Подобные проекты растворились в опьянении экономическим захватом Востока и либеральными сдвигами на Западе. На протяжении не одного года резко выступал только скромный французский социолог по имени Бурдье (Bourdieu), который, к примеру, считал, что: «европейское социальное государство это достижение, такое же драгоценное, как Моцарт (Mozart), Кант (Kant) и Бетховен (Beethoven), и его нужно защищать».
Было бы прекрасно. Проект конституции ЕС не предусматривает ни европейского права на труд, ни эффективной защиты системы воспитания и здравоохранения, всего общественного сектора в целом от их коммерциализации. И граждане этой Европы обязаны, о чем умоляет Ричард Рорти (Richard Rorty), «спасать мир»? Откуда должен взяться «идеализм», к которому должно «принудить» своих политиков европейское общественное мнение?
Проблема, которую видят Хабермас и Деррида (Derrida), заключается в разработке для Европы «привлекательного образа», они видят эту проблему именно в том, что слишком уж невелика разница в позиционировании по линии Америка-Европа. Социальной Европы боятся не только американские миллиардеры. Ее в той же мере боятся господа из альянса, Даймлер (Daimler) и Сименс (Siemens), которые больше не платят налогов, их акционеры, либеральные европейские элиты. Сегодня надо уже быть несколько погромче, чтобы, как того потребовал саммит в Ницце, «сделать европейский проект более близким для людей Европы и, прежде всего, для молодежи». Поскольку все больше людей в основных странах Европы, прежде всего молодежь, видят в Европе ухудшение своих жизненных условий.
Над тем, кто сегодня еще мечтает о Европе, во времена Жана Росса (Jan Ross) издевались, мол, он «хватается в отчаянии за последнюю соломинку, которая остается европейским левым после того, как они были вынуждены распрощаться с социализмом». Новую Европу можно, скорее, изучать в Польше, в Балтии и Румынии, где свою родину нашли «примат свободы» и «надежда на новое» - фантастическая перифраза для дерегулированного дикого мира и прекрасное свидетельство функционирующего классового инстинкта думающих представителей верхних слоев общества.
Поскольку что может тянуть турок, румын, марокканцев в Европу? Империя, примирившая капитализм и коммунизм. Ее появление угрожающе, альтернатива не дешевле: сильная Европа, которая может, наверняка, выжить только тогда, когда у нее имеются войска, когда оказывается поддержка экономике и существует неодолимое давление в направлении демократизации. Это тоже опасно. Опасно для западноевропейских аграриев, которые не могут найти применение польским овощам, для новых миллионеров в Румынии, желающих либерализма, а не социальной конституции Западной Европы, для немецкого среднего сословия, составляющего непропорционально большую часть социального государства, для концернов, чье поле деятельности при наличии европейского налогового и социального законодательства уменьшилось бы. Но, прежде всего, - для нижних слоев богатых стран зоны евро, чьи стандарты до сегодняшнего дня базируются на том, что рубашки, которые они покупают в магазинах "H&M" , шьют в Румынии за пятьдесят центов в час, помидоры так дешевы, потому что в Марокко не существует профсоюзных прав. Что они получили бы от большой Европы?
В краткосрочном плане ничего. Но если верна статистика, то все большее число граждан стран зоны евро чувствует, что динамика глобализации коснулась и их. Задачей социал-демократов было бы увязывание жертв современного дня с образом Европы, которая была бы достаточно мощной и великой в географическом плане для того, чтобы противостоять водовороту финансовых рынков и плутократической Америке. Но для этого они должны были бы ближе воспринимать несвоевременные идеи о том, что безграничная экономика (об этом говорил еще Адам Смит - Adam Smith) ведет к коллективной нищете, что без защиты коллективного имущества (= протекции) не может быть современной демократии, и что мировое сообщество демократий невозможно без ре-регионализации мировой экономики и демократизации реально существующих мировых правительств в лице МВФ, ВТО, ОБСЕ. Впрочем, для этого была бы необходима «Европа, говорящая одним голосом», и этот голос должен быть социал-демократическим. Беда СДПГ заключается в том, что половина ее членов думает так же, а ее олигархи - нет.
Иными словами, если что-то критиковать у Хабермаса, то это нерешительность, за которой он незаметно для себя прячется в предвидении боев за перестройку международной экономической системы, грубо говоря, вместо того, чтобы демонстративно переходить в атаку. Ее стратеги, конечно, совсем не думают о том, чтобы расставаться с демократическим социализмом, даже если для этого требуется выносливость. В среднесрочном плане они делают ставку на гарантированное конституцией ЕС право плебисцита для граждан ЕС. Правда, это право околеет на улицах, если профсоюзы и левые партии в темпе не европеизируют себя.
