По дороге на юг оборудованы блок-посты. У шлагбаума совсем молоденьких солдат согревают костер из мусора и взятки. На другой стороне те, кто надеется на будущее. Грузины, армяне. От Панкиси можно дойти пешком. В северном направлении дороги из ущелья нет. Там она - путь в Чечню - теряется в горах и лесах. До Чечни два дневных перехода через горы. Когда подгоняют горе и страх, мужчины преодолевают этот путь за один день.
Между тоской по Западу, на одной стороне, и адом из руин, крови, слез, крика на другой, живут люди, курсирующие через границу, не принадлежащие ни тому, ни этому миру. Они путаются, ошибаются, теряются, испытывают неуверенность, следуя ненадежными дорогами. Среди всего - Панкиси. Длина - десять километров, максимальная ширина - три километра. Прекрасное ущелье на территории Грузии.
Человек, не имеющий права на имя, поскольку быть в эти дни родом из Панкиси, когда любой может быть объявлен террористом, опасно, опасно, если ты родился не в том месте, так вот этот человек говорит: «Мы кистинцы, мы - часть чеченского народа. Мы давно ушли в Грузию, но грузинами так и не стали. Мы живем в этом ущелье, полностью изолированные от остальной страны. У нас есть свои обычаи и законы. Мы горцы». Этот человек знает врага, он уже смотрел ему в глаза, он знает, враг хочет его уничтожить. Большинство мужчин говорит, как этот человек.
Женщина может иметь имя. Рабаан, красивая. И это соответствует действительности: среди женщин в деревне она самая красивая. Старательно и покорно она крутится изо дня в день в кругу своих обязанностей. На небе еще луна, а она в пять утра уже встает, идет, шатаясь от холода и усталости, на кухню. Быстрыми движениями разжигает огонь в печи, тонкие руки собирают поленья, несут ведра с водой из колодца, месят тесто. Ее руки несут посуду и стаканы, одевают обоих сыновей, выставляют их за дверь, отправляя в школу. Теперь она по-новому повязывает платок, поднимает с кровати парализованного свекра.
Муж появляется на кухне поздно. «Ты уже уходил?» - Рабаан перестает улыбаться. С опущенными глазами она подает кофе, с опущенными глазами он берет чашку. Когда ему в последний раз приходилось действительно по-настоящему посмотреть на нее? О любви она его не спрашивает. Такие вопросы не задают.
Семь лет назад муж похитил ее из родной деревни. Таков обычай в ущелье кистинцев. На следующий день она могла бы возвратиться домой. И это обычай. После первой ночи пришли братья, отец. «Если хочешь, ты можешь вернуться домой с нами». Рабаан не хотела, не могла. Это было бы позором, а к чему быть разборчивой? Ей пришлось бы прислуживать и другим мужьям.
Мечты? Их у Рабаан нет. Может, желание мира для Панкиси и Чечни. Но это, может, нехорошая мечта. Свобода, говорят мужчины. Они знают только это слово. Оно от мужского тщеславия и тоски. Свобода не может купить детям обувь, не делает жирными овец, полными прилавки на рынке.
Как зарабатывает деньги мужчина в Тбилиси? Он не знает. Но он знает всех, не только здесь, в ущелье, он знает полицейского из Ахметы, он знает постовых с блок-постов на дорогах перед Панкиси. Иногда он приводит с собой чужих людей, о имени которых она не спрашивает. Лучше так, говорит муж. Главное, что он приносит и деньги.
Как хорошо ей живется, говорит Рабаан, она понимает каждый день по дороге на рынок. Когда проходит мимо домов чеченских беженцев. Эти дети, одетые не по зиме. Эти женщины с суровым выражением лица. Рабаан боится их причитаний. Высокие, а потом снова низкие тона их речи ей чужды. Бесконечные жалобы из-за своих убитых мужей, дядей, сыновей, двоюродных сестер, братьев.
Рабаан не хочет ничего знать о Панкиси как о месте злодеяний, террора и заговоров. «Мы едины, Рабаан, - говорит тесть. - Мы, в Панкиси, и те, что в Чечне. Если бы я мог ходить, пошел бы воевать, я бы показал тебе тропу, которая связывает нас с теми, кто находится по ту сторону гор».
Бремя ее женской доли понимают только родители мужа. Проходя мимо, они погладят ей руки, потеребят ее одежду. Свою свекровь она называет «моя мамочка». «Моя дочь», говорит свекровь». «Ты счастье для нашего дома». Сыновья, однако, подражают отцу. Рабаан, сделай. Рабаан, иди.
Она уже не помнит, когда в Панкиси был мир. Сначала чужаки появлялись, как капли небольшого дождя. Сначала полицейские, потом люди из спецслужбы. Наконец, пришли военные, были убитые, чеченские мужчины исчезли, и снова начались причитания женщин. Она видела свое тихое ущелье по телевизору. «Что это? - спрашивает Рабаан. - Что они говорят? Мы не террористы, не преступники, не наркоторговцы». Какое дело нам до войны? «Они наши, - говорит тесть. - Их война - это наша война. Мы должны сделать так, чтобы нас услышали. У нас нет голоса, он исчез в могилах, в лагерях для беженцев».
Иногда, вечерами в пятницу, Назран вырывается из дома и встречается со своими подругами, чтобы потанцевать. Только женщины. Окна они завешивают. Хихиканье и шушуканье. Никаких обязанностей, никаких детей и никаких суровых лиц мужей. Ни слова о смерти, Они берутся за руки, кружатся. Полная беззаботность.
Порой муж говорит, что перевезет ее и парней в Тбилиси. Рабаан не хочет, не хочет оставлять одних тестя и свекровь, не хочет лишать себя звука журчания реки. Муж говорит: может начаться война. Лучше, если мы уйдем. Лучше, если мы останемся, говорит Рабаан. Мы ведь ничего не натворили. Или? Муж молчит.
