Грозный, Россия, 5 августа 2003 года. Если послушать российских официальных лиц, так то, что происходит в Чечне, это не война, а этап антитеррористической операции, который достиг такой точки "нормализации", что на прошлой неделе управление было передано от Федеральной службы безопасности, которая руководит военными операциями, к Министерству внутренних дел (МВД). В конце концов, говорят россияне, чеченский народ дал отпор исламским сепаратистам, проголосовав в марте подавляющим большинством за то, чтобы остаться в составе России, а в октябре они снова пойдут голосовать, на этот раз за чеченского президента.
Чеченцы согласны - но по-своему. "То, что происходит в этой стране - не война, - говорят они. - Это куда хуже войны, а жертв среди гражданского населения гораздо больше". Я то и дело слышу это в автобусах, на рынках и во время бесед всякий раз, когда приезжаю в эту крохотную, разбитую республику. Для них передача управления в руки МВД - просто косметический шаг (солдаты и контрольно-пропускные пункты остаются), а предстоящие выборы не будут честными.
Однако эти голоса не слышны в остальной России: Кремль настолько ограничил освещение событий в Чечне, что у аутсайдеров почти нет представления о том, что там происходит. (Для того чтобы попасть в Чечню, мне пришлось переодеться в чеченку, надеть длинную юбку и покрыться платком, и я молилась, чтобы меня не остановили на контрольно-пропускных пунктах.) Чечня приходит на ум россиянам только в моменты, когда повстанцы совершают нападения за пределами республики - как они сделали в пятницу, когда начиненный взрывчаткой грузовик взорвался в Моздоке, в 35 милях (1 сухопутная миля = 1,609 км) от границы Чечни, убив, по меньшей мере, 41 человека.
Чеченская столица Грозный лежит в руинах с первого вторжения россиян в 1994 году; единственные восстановленные здания - те, в которых размещаются правительственные офисы. Террористические акции бомбистов-смертников случаются часто. Стрельба слышна каждую ночь, а налеты на населенные пункты с целью поисков повстанцев совершаются каждый день. Солдаты повсюду, как и милиционеры, которыми командует назначенный Москвой глава местной администрации Ахмад Кадыров, который непопулярен, но надеется выиграть президентские выборы.
Электричество и воду подают эпизодически; школы не работают, потому что нет учителей. Те немногие имеющиеся рабочие места связаны с работой на русских, а чеченцы в большинстве своем не хотят их занимать из опасения, что их сочтут коллаборационистами. Ощущается атмосфера безвыходного положения: русские и повстанцы не могут вести переговоры, и ни одна из сторон не способна победить.
Со своей стороны, повстанцы говорят, что бои не прекратятся скоро. "И мы к этому готовы, - сказал один из помощников полевого командира повстанцев, с которым я встречалась в деревне в соседней Ингушетии, которую повстанцы используют в качестве тыловой базы. - Поскольку мы разбились на мини-группы по пять человек, наши подразделения стали весьма гибкими. Нам нужно менее 3 суток, чтобы снова соединиться со своим командиром. Пока что русским успешно удается делать вид, что дела у них идут хорошо. Но мы сделаем все, что в наших силах, чтобы развеять эти утверждения".
В российских войсках моральное состояние низкое. Каждый месяц, говорят представители правительства, здесь гибнут около 100 военнослужащих. "Мы здесь только потому, что нам платят хорошие деньги, - процедил сквозь зубы 23-летний рядовой Андрей Косников, который осматривал мой автомобиль на контрольно-пропускном пункте под Грозным. Рядом с воротами его казармы кто-то написал: "Мы устали убивать чеченских людей ни за что. Нам платят кровавыми деньгами!"
Солдатам приходится мириться с новой тенденцией: самоубийственными взрывами и другими нападениями, совершаемыми молодыми чеченками. Среди сепаратистов, которые в октябре захватили в заложники в московском театре 700 человек, было 19 женщин.
"Моя сестра начала свой джихад", - объяснила 19-летняя девушка, консервативно одетая в платок и плащ, родственница которой принимала участие в захвате заложников в театре. Мы разговаривали в кухне дома ее родственников в сельской местности, поскольку ее семья ведет кочевой образ жизни после того, как их дом был взорван российскими солдатами в отместку за действия ее сестры. "Она хотела отомстить, отправившись прямиком в рай, - сказала эта девушка - И я готова сделать то же самое, если ничего не изменится".
Ее подруга, 21-летняя Тамара, добавила: "Мы, женщины, сейчас начали действовать, потому что никто не реагирует, и никому нет дела до Чечни".
Террористические акты являются признаком отчаяния, и сейчас, когда обстановка в Чечне стала безысходной, самоубийственные взрывы чеченских женщин и другие нападения будут продолжаться. Льома Шармурзаев, директор неправительственной группы "Lamaz" в Ингушетии, сказал мне, что, по его мнению, единственный выход заключается в том, чтобы создать какой-нибудь гражданский форум, негосударственную организацию с широким представительством гражданских организаций, которая попытается выступить посредником в этом конфликте. Пока что ему не удалось убедить изучить это предложение ни российские власти, ни повстанцев.
Чеченцы, с которыми я разговаривала, с нетерпением ждут конца войны, однако их симпатии явно на стороне сепаратистов. Хотя в начале военных действий в начале 1990-х годов, здесь были сторонники россиян, эта поддержка по мере того, как тянется война, сменилась ненавистью. Кажется, здесь не осталось ни одной семьи, которая бы кого-нибудь не потеряла в этом конфликте. Чеченцы сегодня считают, что российские оккупанты неспособны одновременно охранять жизнь гражданского населения и соблюдать правила ведения войны.
Есть ли какая-то надежда на скорый мир в Чечне? В ходе нынешней поездки, по крайней мере, я такой надежды не увидела. А для чеченцев российские утверждения, что президентские выборы положат конец сражениям, представляются столь же сомнительными, что и сама война.
