Попытайтесь представить, что Великобритания присоединилась к Франции и Германии, которые отказались
поддержать войну с Ираком. К чему это привело бы сегодня? Война все равно началась бы, ибо так и не был убедительно доказан аргумент о том, что британская поддержка являлась необходимым условием для военной операции США в Ираке.
И все же, что изменилось бы, а что - нет? Конечно, в случае отказа Великобритании присоединиться к этой войне Тони Блэр не испытывал бы сегодняшних трудностей, хотя консерваторы, несомненно, обвинили бы его правительство как в антиамериканизме, так и в проведении проевропейской политики. Дэвид Келли (David Kelly) остался бы жив, как и сержант Стивен Робертс (Steven Roberts) из Королевского танкового полка, а судья по имени Хаттон (Hutton) не приобрел бы неожиданную популярность.
Можно также предположить, что было бы другим содержание ежегодного обращения к нации, с которым выступил Джордж Буш. Возможно, он ополчился бы против ООН и Европы или утверждал бы, что пути Старого Света и Нового Света полностью разошлись. Или, возможно, призвал бы в косвенной форме к восстановлению отношений, так как война в другой форме могла бы создать почти зеркальное отображение сегодняшней ситуации, при которой много говорится о сильной Америкой и слабой Европе.
В случае, если Ширак, Шредер и Блэр создали бы объединенный антивоенный фронт, позиции Евросоюза, несомненно, усилились бы. Возможно, правительства Польши, Испании, Италии и других стран, которые поддержали США, были ли бы намного сдержаннее, ибо сейчас они воодушевлены нынешней проамериканской позицией британцев. Создание антивоенной триады в лице Великобритании, Франции и Германии привело бы к формированию единой позиции европейских стран и по другим проблемам, в частности - ближневосточной, и могло бы укрепить отношения с Россией Владимира Путина.
В этом случае попытка создать независимую от НАТО оборонную структуру ЕС имела бы намного более широкий резонанс, ибо НАТО оказалась бы значительно более ослабленной ввиду трансатлантического раскола по иракскому вопросу. В этом случае речь могла идти об углублении кризиса внутри НАТО. Мы можем предположить, что ЕС сосредоточило бы основное внимание на своей внутренней политике, что мы добились бы принятия европейской конституции, а сроки британского референдума ускорились бы, и позиция Блэра по данному вопросу получила бы одобрение.
Что касается антитеррористической кампании, то можно задать вопрос о том, что сделала бы или что сказала бы в этом случае «Аль-Каида»? Возможно, она объявила бы Европу зоной, свободной от джихада? Это привело бы к осложнению отношений с Америкой. В любом случае, «мозговые центры» стали бы говорить о трансатлантическом расколе. Впрочем, они говорят о расколе сегодня, но в случае создания антивоенной триады аналитики говорили бы о противостоянии между единой Европой и оказавшейся в одиночестве Америкой.
Если бы Америка вступила бы в иракскую войну в полном одиночестве, а ситуация в Ираке была бы так же запутана, как и сегодня, американское общественное мнение по-иному оценивало бы нынешнюю ситуацию в этой ближневосточной стране. Возможно, в штате Айова не стали бы говорить о том, что американцы не хотят в ходе предстоящих президентских выборов сохранять в качестве главной темы вопрос о том, насколько права была администрация Буша, приняв решение о начале войны в Ираке.
Однако чем больше мы рассуждаем в условном наклонении («если бы»), тем менее неправдоподобным кажется такое развитие событий. Хотя и можно вообразить, что Великобритания, Франция и США принимают различные решения, тем не менее, трудно их представить совершенно различными обществами и государствами. Поэтому альтернативный вариант развития событий будет выглядеть правдоподобным только в том случае, если Вы будете утверждать, что Великобритания, которая выступила против Америки в иракском вопросе, стремится примирить европейцев с США и что другие страны Европы настроены идти на такое примирение.
Именно здесь альтернативный вариант совпадает с тем путем, по которому мы пошли в реальности. Но искаженное зеркало может показать нам некоторые истины, одна из которых - в изображении слабой Америки и сильной Европы. В своем недавнем ежегодном послании президент Буш утверждал, например, что эффект войн в Афганистане и Ираке заключается в том, что они привели к положительным изменениям в позиции Ливии, Сирии, Ирана и Судана. Некоторые добавили бы к списку положительных последствий американской внешней политики возобновление диалога между Индией и Пакистаном, и даже готовность Китая поддержать Америку по вопросу о КНДР.
Но более детальное изучение вопроса выявляет более сложную ситуацию, в которой мир живет после терактов 11-го сентября и военных операций США. Корни всех изменений - в ситуации, сложившейся еще до войны в Ираке. Изменение позиции Муаммара Каддафи наметилось уже после катастрофы самолета авиалинии Pan Am 103 над Локкерби, а смягчение позиции Сирии, конечно, в большей степени связано с приходом к власти Башира Асада. В свою очередь, уступки Ирана, согласившегося на инспекции МАГАТЭ, вызваны тем, что необходимость улучшения отношений Тегерана с Европой диктуется как ситуацией в иранской экономике, так и реальной угрозой со стороны США.
В то же время прогресс в пакистано-индийских отношениях, равно как и активизация роли Китая в урегулировании северокорейского кризиса, имеют свою логику. Скорее, не Китай помогает попыткам США предотвратить распространение ядерного оружия в Восточной Азии, а наоборот. То есть другие страны берут ключ к решению вопросов в свои собственные руки. Военная мощь Америки показала в Ираке свою ограниченность, и перспектива роста экономики США зависит от позиции Японии, Китая и европейских держателей облигаций и инвесторов.
Тот факт, что в Ираке США нуждаются в поддержке Европы и ООН, становится все более очевидным. Мы понимаем, что истина, скорее всего, лежит посередине между идеей о том, что США управляют миром и злоупотребляют своей властью, а также идеей о том, что мир, в свою очередь, также управляет Соединенными Штатами.
