Посадите в одну комнату двух или более европейских политиков, и сразу начнется разговор о Соединенных Штатах. В большинстве случаев разговор заканчивается одним и тем же. Американская мощь стала для Европы навязчивой идеей. А также оправдательным фактором.
Единственная сверхдержава перечертила политические границы, разделяющие континент. Европейские правительства смотрят на себя глазами Вашингтона. И кто их может в этом обвинить? Вторжение США в Ирак отменило прежние правила трансатлантической игры. Тот факт, что США проигнорировали мнение своих старых друзей, был плох уже сам по себе, но никто и не думал, что это к тому же весьма успешно разделит Европу.
Все перевернулось с ног на голову. Еще не так давно победа Хосе Луиса Родригеса Сапатеро (Jose Luis Rodrguez Zapatero) на выборах в Испании громко праздновалась бы в резиденции Тони Блэра (Tony Blair) на Даунинг Стрит. Ведь, в конце концов, модернизированный социализм г-на Сапатеро весьма близок политике г-на Блэра. Однако горячие объятия в Мадриде достались не ему, а стороннику политических принципов Шарля де Голля президенту Франции Жаку Шираку (Jacques Chirac). Оппозиция войне оказалась более притягательной, чем позиция лево-центристов.
Ирак стал причиной споров, которые быстро сошли на нет и остались нерешенными. Кем должна быть Европа: податливым союзником или дружественным соперником? Трансатлантические отношения: это партнерство равных или взаимоотношения хозяина и слуги? Ни то, ни другое не соответствует действительности. Г-н Блэр стал близким союзником. Он одержал случайную тактическую победу в Вашингтоне, однако вряд ли смог изменить стратегические взгляды г-на Буша (Bush). Г-н Ширак попытался создать им в противовес коалицию, однако это только ухудшило ситуацию.
Ирония заключается в том, что и английский, и французский лидеры стремились к одной и той же важной цели - вовлечь США в многостороннюю систему. Возможно, Европа найдет когда-нибудь "третий путь" к возобновлению трансатлантического диалога, однако пока этого не случилось ни практически, ни теоретически.
Тем временем эти запутанные споры о природе геополитической системы не произвели особого впечатления на европейский электорат, которым завладел антиамериканизм или, точнее сказать, антибушизм. Г-н Сапатеро одержал победу на выборах, возможно, именно благодаря осуждению ведущейся Соединенными Штатами войны. Однако большую часть времени голова у избирателей занята другими мыслями.
Этим и объясняются поражение партии г-на Ширака на региональных выборах во Франции и потери, которые несет на немецких выборах правительство Герхарда Шредера (Gerhard Schroeder). Если бы их антибушевских настроений было достаточно, они были бы на коне.
Затруднительное положение г-на Ширака может быть объяснено феноменом французской исключительности. У французских избирателей сложилось что-то вроде национального ритуала - подвергать унижению правительство, которое они только недавно выбрали. Однако г-н Ширак не одинок в своем невезении. Практически повсеместно нынешние руководители европейских государств находятся под давлением.
И нетрудно понять почему. По всему Европейскому Союзу главными проблемами, волнующими избирателей, остаются безработица, преступность, экономическая ситуация, здравоохранение и иммиграция. Затем следуют терроризм и, с совсем небольшим отставанием, пенсии. Вопросы обороны и внешних отношений в списке приоритетов находятся гораздо ниже жилищных вопросов и проблем общественного транспорта.
После нескольких лет определенного экономического роста избиратели не хотят испытывать на себе последствия неприятных реформ экономики и здравоохранения. Этот отказ от перемен является как симптомом, так и причиной краха европейской политики. Затем следует растущее недоверие к властям. На территории пятнадцати нынешних членов Европейского Союза только 31 процент граждан доверяет своим правительствам. Национальные парламенты пользуются чуть большим доверием - 35 процентов. Политические партии пользуются поддержкой ничтожных 15 процентов населения.
Избиратели не просто опасаются экономических перемен. Люди не верят, что сегодняшние болезненные реформы обернутся ростом благосостояния завтра. Они вообще верят лишь малой толике того, что слышат от своих правительств.
Их трудно за это винить. Большинство европейских политиков в общении со своими избирателями искренности и открытости предпочитали скрытность и неясность. Необходимость экономических и социальных перемен преподносилась робко и испуганно. Политикам было гораздо легче говорить об опасности американского унилатерализма, чем о грядущем пенсионном кризисе.
Честно говоря, я немного сочувствую этим лидерам. Разрабатывать новую систему глобальных взаимоотношений гораздо интереснее, чем размышлять над причинами провалов в социальной политике. И действительно, внешний мир имеет большое значение. На этой неделе я слушал красноречивую лекцию бывшего генерального секретаря НАТО Джорджа Робертсона (George Robertson) об угрозах Европе, создаваемых новым мировым беспорядком.
Правдой является и то, что раскол трансатлантического альянса сделал мир более опасным. Предстоящие в ООН дебаты по принятию резолюции о передаче власти в Ираке станут важнейшим показателем того, вернулась ли к США и Европе политическая воля действовать в общих интересах.
Каждый раз, когда слышу, как мои земляки - европейцы говорят о равноправном партнерстве, о высокомерии Вашингтона и об унилатерализме г-на Буша, я вспоминаю о трудностях, поджидающих их дома. Не был бы голос Европы более весомым, если бы ее экономические показатели хотя бы наполовину соответствовали ее потенциалу? Бизнес, который не добился успеха на внутреннем рынке, вряд ли будет успешен на внешнем. То же самое можно сказать и о Европе. Конечно, европейцы должны говорить о Соединенных Штатах. Однако при этом они должны внимательно смотреться в зеркало.
