'Ты нам нужен. Срочно', - говорит белокурая женщина с голубыми глазами. Затем она достает оружие из морозильника, молот из космического льда и бьет по груди своего будущего спутника, на что его сердце начинает говорить. Эта сцена из романа 'Лед', из его первой написанной сердцем книги, откровенничал в прошедший четверг в Доме литераторов российский писатель Владимир Сорокин. Сердцем, которое, очевидно, не нуждалось в выше описанном ритуале приема в невежественную секту просветленных, чтобы делать вывод о холоде в нынешней России. Его сердце говорит через литературу, всегда остающуюся на его родине серьезным делом. И все же о чем, собственно, говорит сердце Сорокина?
И что это за сердце, придумавшее эту тоталитарную секту, которая идет путем боли и насилия и свое спасение видит в понимании того, что все, кто не освободился ударом ледяного молота, являются всего лишь недостойными 'машинами из мяса'? Это, грубо говоря, странный материал', констатировал Томас Е. Шмидт (Thomas E. Schmidt) из газеты 'Zeit', пытавшийся в разговоре с Сорокиным раскрыть тайны сердца писателя, которому 'не нравится современный человек'. Он, говорит Сорокин, не собирался писать научную фантастику, и не собирался заниматься космологией. Однако в зимней спячке, которая наступила на новом, холодном ветру в России, люди нуждаются в материале для сновидений.
Этот материал Сорокин создал из элементов российской истории, из игры с мотивами, жанрами и табу социалистического реализма, который бывший член 'соцарта' сохранил с прежних времен. Но он, собственно, не знает, что рассказывать о своей книге, говорит Сорокин, он-де описал всего лишь размышления. И чем больше человек уходил от вопросов ведущего, чем меньше рассказывал о причинах и надеждах, тем противоречивее и одновременно привлекательнее казались нам разногласия между бесцеремонной сектой, сотрудничающей как с советской разведкой, так и силами капиталистической рыночной экономикой, и ее нежной целью говорить от сердца к сердцу.
Удивила также личность Сорокина. Дело в том что автор, вступавший в спор с руководством своей страны, всегда шедший на провокации, безжалостно пародируя социалистическую форму рассказа и не придерживавшийся в своих произведениях никаких вкусовых границ, производил одновременно впечатление робкого человека. Будто он не хотел ни от чего отрекаться, будто он всего лишь тень слов из 'Льда', будто предпочел бы взять все сказанное обратно, но только не написанное слово. Однако уже при чтении первого абзаца книги, которую автор читал по-русски сам, он говорил отрывисто, нерешительно, будто хотел как можно дольше не отпускать слова, которые шли из его сердца, и не изливать их. В немецком переводе Андреас Треттнер (Andreas Trettner), который переводил также и сам разговор, читал сильно и напористо, что соответствовало скорости удара ледяного молота, тональности, которая, к счастью, позволяла слышать удары инструмента. И глубокое разочарование Сорокина тем, как горожане поддерживают жизнь своей цивилизации, нашло свое эхо в решительном требовании белокурой женщины: 'Говори сердцем!' - немедленно. Иначе ты мертв.
