Литературная звезда Виктор Ерофеев рисует в своем автобиографическом романе 'Добрый Сталин', изданном берлинским издательством, картину навязанного господства советского режима
'Der Standard': Вы сами стоите за главным героем своего романа 'Добрый Сталин'. Вы прослеживаете историю формирования и развития избалованного, росшего в Париже и Москве ребенка из номенклатурной семьи, - чтобы, наконец, в 1979 году выступить с протестом в качестве автора самиздатовской антологии. После прочтения Вашей автобиографической книги напрашивается вывод: литературной звезды и бывшего диссидента Ерофеева вовсе не существует! Он существует лишь в домыслах, которые распространяются о нем, и живет он великолепно, или?
Ерофеев: Вы спрашиваете, есть ли в голове у писателя уже перед написанием книги концепция, и помимо этого выводы морального плана, которые должен содержать роман? Автор заранее этого не знает, иначе он не был бы настоящим писателем. Писательство творческий процесс из ничего. Моя книга - чистая импровизация. С другой стороны, надо констатировать: для этого необходим талант! Качество книги определяет не содержание, а интонация.
'Der Standard': Но Вы постоянно меняете тональность.
Ерофеев: Маленькие писатели плывут по реке, большие - по морю. Я не знаю, кто я. Но я всегда предпочитал море реке. Если писатель остается более интересным, чем книга, которую он написал, то из этого ничего не вышло. Писатель Гоголь ведь намного интереснее, чем его книга 'Мертвые души'!
'Der Standard': Но Ваша книга все же основывается на фактах. Ваш отец, о котором Вы с такой любовью рассказываете, был французским переводчиком Сталина. Пугало Сталин не поддается описанию. Образ Сталина исчезает со страниц романа, а Ваш отец, постоянно разъезжающий дипломат, со всеми его слабостями и причудами, остается. Он переживает серийного убийцу и диктатора, потому что остается жить в литературе.
Ерофеев: Вы правы: Сталин не поддается никакому анализу! Он в известной мере фикция: когда варишь суп, для него обязательно нужен кусок мяса. Его бросают в кастрюлю, чтобы сделать крепкий бульон. Сталин был тем куском мяса, который был нужен мне, чтобы сварить мой роман.
'Der Standard': Кубик концентрата для варки супа?
Ерофеев: Когда пьешь этот бульон, спрашиваешь себя: собственно, каким образом мясо превратилось в этот вкус? Без Сталина суп был бы совершенно иным.
'Der Standard': Но в романе Вы анализируете Сталина. Он и сегодня является фантомом российского общества, рукой, способной наводить порядок, которой за ее заботливую доброту прощают даже преступления.
Ерофеев: Все персонажи в моей книге вымышленные. Россия, однако, сказка, а сказку анализировать невозможно. Она суп, с которым просто делают все, что угодно.
'Der Standard': Вы пишете, что русские не знали уважения к закону, к непоколебимости порядка. Сталин, напротив, выступает как 'избавитель'. Бросается в глаза, что у Путина в уголке рта всегда есть страдальческая складка. Разве представители центральной власти в России те люди, кто берет на себя все неприятности?
Ерофеев: Между обоими надо делать разницу. В моей книге Сталин - российский бог: 19-е столетие породило российского бога. Над его сотворением потрудились Достоевский и славянофилы. Мы говорим, это следует подчеркнуть, не об избавителе, как его представляют себе жители Центральной Европы: он был 'создан' ими. Он пришел - и, наконец, посетил их. Он только побоялся появиться в образе 'мужика', крестьянина, с бородой Распутина. Распутин был вроде Иоанна Крестителя. Сталин появился потом в личине грузина, чтобы не быть тут же узнанным. Путин пришел, чтобы сделать после разрушений, оставленных богом, необходимую уборку. Он подметальщик.
'Der Standard': Значит, с Путиным духовная Россия снова возвращается в этот мир?
Ерофеев: Подметальщик улиц. Поэтому Путин так устало, с отвращением смотрит. Он думает: 'Бог ты мой, что за дерьмо они оставили после себя!' Ему тоже не удастся вымести все. Он тоже был отравлен тем же богом, что и другие. Бог? Совсем нет.
'Der Standard': Иными словами, Вы считаете, что президент Путин - необходимый образ настигнувшей современности?
Ерофеев: В той мере, в которой подметальщик улиц вообще может быть отражением современности, - да. Возможно, он механическая щетка: крутящийся агрегат, установленный под днищем грузовой машины. В этом состоит его настоящая актуальность.
'Der Standard': Решились бы Вы обнадежить европейцев, которые с озабоченностью смотрят на Россию? Может России надо просто дать больше времени на развитие?
Ерофеев: Ни одно государство в этом мире не претерпело за 15 лет таких радикальных изменений. Да, Запад должен потерпеть. Невозможно за одну ночь превратить тюрьму в постиндустриальную фабрику. Тюрьма и есть тюрьма: пахнет в первую очередь кровью и дерьмом. Запад ведет себя с этой точки зрения часто некрасиво. Надменность, высокомерие очень хорошо известны у нас в России. Европейцы представляют себе Россию как грязную комнату в своем общем здании. То есть, они просто хотят довести ее до блеска. Я принципиально считаю, что Россия вовсе не относится к Европе. Она живет не в этом доме. Позволить России въехать в него - заблуждение. Ей здесь не место, она живет вовсе не здесь. Правда, надо добиваться всестороннего понимания. Но этого очень мало.
